О былых временах и интересных историях, приключившихся в советской Прибалтике (и не только) вспоминает Дмитрий Торчиков, ранее работник торгового флота, а ныне фрилансер из Латвии:

Индийцы

С 1995 по 1997 год я работал в снабжении инфлота в Вентспилсском порту. Называлось это «кугю апгаде», «шипчандлер», «дьюти-фри» — на выбор, кому как удобнее.

Конкретно я занимался поставками продуктов алкоголя и сигарет на суда.

Так вот, если вы помните, тогда в «обменниках» была такая «штелла» — по-другому это не назвать, разве что «развод» тоже подходит. В общем, малейшая деформация купюры, как-то: излишняя помятость, или оторванный уголок, или, не приведи господь, банковский штамп, или чей-то автограф — и купюра становилась значительно дешевле.

По этой причине, получая на судне деньги за заказ (а тогда платили только наличными), я старался уломать капитана выдать мне деньги поровнее да покрасивше.

И тут заходит в порт индийское судно.

Приятно было, что они хорошо говорили по-английски, ибо все получали лицензии в Лондоне, и работать в этом плане было легко.

Вообще, индийские пароходы стоят особняком, и там есть о чем рассказать, но сегодня не об этом. Этот случай был уникальным в моей практике. Нигде, ничего подобного, ни до, ни после никогда не было.

Продукты у нас тогда были дешевыми и относительно неплохого качества, доевросоюзовские еще. По этой причине многие заказывали продуктов много и надолго.

Этот пароход не стал исключением, и капитан сделал заказ на 5000 долларов (примерно).

К вечеру мы собрали заказ и с шофером-грузчиком повезли «сдаваться». Пока мой коллега занимался разгрузкой, а кок считал соответствие привезенного заказа по качеству и количеству, я пошел к капитану подписывать бумаги и ждать вердикта руководителя камбуза.

Мы попили чайку, покурили, поболтали о том о сем, пришел повар и кивнул головой. Это означало, что можно закрывать каюту на замок и открывать сейф с деньгами (стандартная ситуация).

Капитан открыл сейф, и пред моими очами предстала следующая картина.

Стена из пачек рупий (индийских денег, если кто не знает), и в уголке скромно ютилась зелененькая пачечка до боли знакомых зеленых купюр. Все выглядело вполне пристойно, пока он не вытащил доллары из сейфа.

Я не знаю, что могло заставить капитана сделать такое, может, какая-то личная обида на Америку или аллергия на их деньги, но пачка долларов была прочно скреплена степлером!

Спасибо хоть дыроколом дырок не наделал.

Капитан без каких-либо эмоций взглянул на счет-фактуру, нашел там финальную цифру и начал резко выдергивать доллары из пачки... делая приличную рваную дыру в банкноте.

Пока я, слегка вспотевший, сидел и прикидывал, где и как я буду менять эти деньги, капитан пошел за второй пачкой.

И тут меня облило потом как следует. Пачка состояла из пятидолларовых банкнот!

Мои выпученные глаза меня, наверное, выдали, потому что перед тем как начать считать третью пачку, капитан спросил: «С вами все в порядке, сэр?»

Ничего не оставалось, как мило заулыбаться и сказать, что я себя великолепно чувствую (качественно врать я умел с детства).

Когда он закончил считать, громко и радостно произнеся слово «тысяча» по-английски, я уже был на грани срыва, ведь теперь эту рваную гору нужно было пересчитать и мне.

Предъявить капитану мне было нечего — он получил товар и за него расплатился.

Мы обменялись стандартными любезностями и попрощались.

Я молча ехал в офис и, как человек эмоциональный и впечатлительный, представлял всевозможные варианты выражения лица бухгалтерши — ведь, по сути, и ей мне предъявить было нечего.

Я зашел в кабинет и попросил Галину (бухгалтера) присесть. Она, в предвкушении, естественно, побелела и медленно опустилась в кресло.

После того как я вывалил ей на стол зеленую изодранную гору долларов, мы несколько минут молчали со скорбным видом.

Тишину прервал внезапно зашедший директор.

За все годы работы я не слышал от него ни одного матерного слова. Но тут он произнес, видимо, все что знал.

P.S. Ситуация разрешилась в итоге довольно просто. Ему пришлось ехать в Ригу в банк, где хоть и без восторга, но приняли деньги. Фотографию подобрал не случайно, но об этом — ниже.

Тюрбан

Индийские пароходы стоят особняком и многим отличаются от всего мирового флота.

Ну, во-первых, — это запах карри. Там им пахнет все, от трапа, до каюты капитана, причем сказать пахнет — это ничего не сказать. Карри там просто смердит, до рези в глазах.

Мало того, у многих в каютах стоят ароматические палочки, медленно тлеющие, так они тоже воняют дай боже.

Ну, работа есть работа, со временем привыкаешь и не обращаешь на запахи внимания.

Еще одна интересная особенность, присущая только индийцам — старший комсостав, как правило, берет всю семью с собой в море. Я особо этим не интересовался, но, по-моему, это у них там людям определенной касты нельзя оставлять семью одну. Но это мои досужие домыслы.

Женщины ходят с непременной точкой на лбу, обозначающей принадлежность к той или иной касте, и в традиционной индийской одежде сари. Для меня по сей день остается загадкой, как они в это сари заматываются и как не путаются.

Дети тоже одеты в типично индийские одеяния, в общем, все до пола и все белое. Смотрится на судне это несколько странно, даже как-то экзотически, но уж как есть.

Но главные герои на судне, конечно, мужчины. Более чем колоритные персонажи.

О матросах рассказывать нет смысла, так как они ходят в обычной морской робе и без всяких семей по понятной причине. А вот капитан, старпом и стармех — это три столпа на судне.

Как правило, они щеголяют в белоснежной офицерской форме с погонами, эполетами и прочими интересными атрибутами. Эти трое — обязательно бородачи и почти всегда с чалмой или тюрбаном на голове, и я так до сих пор и не знаю разницы, хотя подозреваю, что она есть.

Они бывают разного цвета и намотаны по разному, думаю, что это тоже зависит от принадлежности к той или иной касте.

Кстати, о кастах — тоже индийский феномен, который играет немалую роль на судне в том числе. Бывают забавные ситуации, когда капитан судна по касте находится на ступень ниже старпома, но при этом выше по морскому званию.

Сами они рассказывают, что это очень неудобно, так как человек с низшей кастой не может ничего приказать человеку из высшей касты, но на судне приходится как-то договариваться, так как тут уже замешана юридическая сторона вопроса, и всю ответственность за происходящее на судне несет капитан — вне зависимости от касты, естественно.

Как я уже упоминал в первой части, весь офицерский состав говорит на прекрасном английском языке, но со своими диалектическими (и не только) особенностями. По говору их можно спутать только с пакистанцами, но пакистанцы никогда не бывают офицерами. По крайней мере, мне не попадались.

Так вот, в паузах мне много доводилось с ними общаться, и они, понимая, что для нас их вид экзотика, охотно рассказывали про свои касты, про их отличия и особенности.

Надо сказать, что это очень интересно и познавательно, тем более из первоисточника. Так, общеизвестный факт, что едят индийцы только правой рукой (она у них называется «чистой»), не используя столовых приборов вообще. Касаемо левой руки — не хотелось бы вдаваться в подробности, но она у них применяется в отхожих местах, так сказать, для омовения. В общем, туалетной бумагой они не пользуются, проще говоря.

Так что если вдруг где-то доведется встретиться с индийцами или побывать в Индии, не вздумайте брать еду левой рукой, и уж тем более здороваться ей, если вы, допустим, левша.

Я работал в инспекторской компании, и так уж повелось во всем мире, что инспекторов «замасливают». На это дело компании-судовладельцы выделяют отдельные средства, и это обычно блок белого Marlboro, в редких случаях к нему еще прилагается бутылочка хорошего алкоголя, как правило — виски, и чаще всего это двенадцатилетний Chivas Regal.

И вот однажды, в канун Рождества, уже окончив всю работу, мы сидели у старпома в каюте и попивали кофеек.

Старпом, был как и положено, при полном параде и в прекрасном расположении духа. Он рассказывал какие-то смешные истории из своей многолетней морской практики, сыпал всевозможными шутками и в один момент удалился в другую комнату.

Я не знаю, как отреагировали бы его собратья по касте, но он вышел к нам в костюме Санта-Клауса с двумя черными мусорными пакетами (по всей видимости, за неимением других), вручил их нам и поздравил с Рождеством. Было очень неожиданно и приятно.

Тем временем на палубе что-то затянулось, и мы продолжили беседовать в еще более приподнятом настроении.

Черт меня дернул спросить его про тюрбан.

Он долго в подробностях рассказывал историю происхождения этого головного убора и о том, как они делятся по кастовому ранжиру... Все было бы ничего, если бы он не прочитал немой, но очевидный вопрос в моих глазах.

Хорошо, говорит, я вам покажу, и начал снимать с себя, а точнее — разматывать свою чалму (или тюрбан?). Ни за что бы не подумал, что там так много ткани. Ну, навскидку, было метров 6-7.

Но и это не стало самым главным удивлением предпраздничного вечера. Когда он полностью «размотался», я увидел, что его волосы собраны в довольно большой тугой пучок.

И тут он вытащил из пучка две деревянные шпильки, и мы просто обомлели.

Волосы скатились вниз — и были они до колен в длину!

Я никогда не видел таких длинных волос даже у женщин, не говоря уже о мужиках. Оказалось, что в их касте строго-настрого запрещено стричь волосы, и вот такой длины они выросли за всю его жизнь.

Не знаю, что на него нашло, почему он все это показал и позволяла ли ему его вера это делать — но что было, то было.

Пока мы прощались, он позвал жену, и она смиренно намотала ему на голову сначала волосы, а потом уже тюрбан.

Ушли мы с судна, конечно, под впечатлением и как русские люди поделились в офисе не только увиденным, но и алкоголем.

Все, как всегда, закончилось под утро — и в соответствующем состоянии и внешнем виде мы встречали новую смену, делясь с ними своими яркими воспоминаниями.

Эстонцы

Эстонский период сыграл большую и важную роль в моей жизни. Я потерял работу в 2002 году, вышел из офиса, в котором провёл 5 лет, с горьким чувством обиды и разочарования. В голове метались мысли, что дальше, куда, как...

Я зашёл в бар, и скорее всего, вышел бы из него в соответствующем состоянии под утро, если бы не телефонный звонок.

Я знал директора компании, из которой меня только что уволили (или, правильнее сказать, директора балтийского региона), и без особых надежд позвонил ему, как бы констатировать факт своего увольнения.

Он швед, но жил в Таллине и руководил эстонским офисом.

К моему большому удивлению, он сказал, что знает, что меня уволили, затем сказал, что ему очень некогда, и так, почти впроброс: «Я жду тебя завтра в Таллине» — и положил трубку.

Я сидел в некотором оцепенении, так как организм уже был настроен на чрезмерное употребление алкоголя, и даже на похмелье следующего дня. Однако последние слова, медленно так, по-эстонски, до меня доходили — и вдруг я опомнился, ведь это не ближний свет, 500 километров как-никак.

Так и оставив печень без отравления сивушными маслами, я рванул домой собирать вещи...

Таллин. Утро. Автовокзал.

Никогда не был в Таллине и всё ещё побаивался, что Ханс (тот самый швед) пригласил меня отметить моё увольнение, а не предложить работу. Из сказанной им фразы понять конкретно ничего было невозможно.

Зазвонил телефон с эстонским номером. Говорили по-английски, но не со шведским акцентом. Эстонец, подумал я, потом ещё подумал — нацик, по-русски говорить не хочет. В общем, наши стандартные латвийские стереотипы.

Мы встретились в условленном месте и куда-то поехали. Я всю дорогу ёрзал на сидении, так как меня распирало от кучи вопросов, но по лицу меня везущего было понятно, что беседа всё равно не задалась бы, заговори я хоть на чистом эстонском.

Он привёз меня в отель и сказал ждать звонка.

Информация, конечно, исчерпывающая. Ни когда ждать звонка, ни от кого — он мне не сказал, развернулся и ушёл. Я человек импульсивный и несколько раз набирал телефон Ханса, но что-то меня останавливало нажать кнопку вызова.

Через два часа, — представляете, через два, блин! — раздался телефонный звонок.

Я за это время уже весь изошёл понятно на что, хватаю трубку и автоматически говорю «хай!» (здороваюсь по-английски).

В ответ — небольшая пауза и сильно пьяный голос друга: «Димас, ну какой хай, голова раскалывается, приезжай, похмелимся».

Дело в том, что под репрессии я попал не один, и звонил мне второй уволенный, который почему-то был уверен, что пили вчера мы с ним вместе. Я не стал его расстраивать и говорить, что я в Таллине, наплёл, что мне тоже плохо и никуда не поеду. Положил трубку и вслух поматерился. Я ждал другого звонка.

Нервная система, видимо, несколько притомилась и дала команду отбой, и я не заметил, как уснул.

Разбудил меня звонок. В трубке был весёлый, жизнерадостный, до боли близкий и так мне нужный шведский акцент. Ханс сказал взять такси и приезжать в контору. Я рванул в рисепшн, решил не рисковать и попросил вызвать мне такси на английском.

Мы наконец-то встретились. Ханс поинтересовался, как я доехал, как устроился в гостинице, в общем, нёс всякую лабуду, не ту, что я от него ожидал.

В какой-то момент я понял, что он уже накатил, и радость от встречи со мной может продолжаться долго. И так-то не очень стеснительный, если не сказать больше, я ему прямым текстом в лоб: «Когда на работу выходить?»

Ханс наморщил без того морщинистый лоб и сказал по-русски: «Пятница — развратница» и засмеялся. Только в этот момент я вспомнил, что была пятница и до понедельника никаких разговоров о работе не будет.

Опущу то, как мы провели выходные, но в понедельник утром было очень плохо и на работу уже совсем не хотелось.

Тем не менее абсолютно свежий голос директора привёл меня в чувство, и уже через полчаса мы поехали в порт.

По иронии судьбы абсолютно весь коллектив в латвийском отделении был русским, и по той же иронии в таллинском офисе все были как на подбор... Смотрели не меня как на врага народа, не скрывая этого нисколько.

К счастью, большинства из них я больше никогда не видел — как оказалось, Ханс открывал новый проект и набирал туда людей.

Приехали мы в абсолютные гребеня, где стояло несколько резервуаров с мазутом, а офисом там был вагончик. Ну, вагончик, так вагончик, подумал я.

Ханс меня представил тамошней публике как человека опытного (ну, что есть, то есть), в двух словах объяснил суть работы и «прикрепил» ко мне двух эстонцев. Дело в том, что эстонцев из всей бригады было ровно два, остальные — русские.

Я про себя «поблагодарил» Ханса, и он уехал. Моими подопечными оказались молодые парни Тоомас и Рауль (ударение на первый слог). Рауль по-русски знал несколько цензурных слов, Тоомас — только мат.

И то он был уверен, что это эстонские слова.

Те самые Тоомас и Рауль.

Теперь развенчиваю миф о медленных эстонцах.

Мы кое-как договаривались на трёх языках, но работа была элементарной — и языковой барьер не мешал нисколько.

Настало время обеда, когда Тоомас сказал, что знает замечательное место, где можно вкусно и недорого покушать. Он сам сел за руль и начал усиленно развенчивать миф.

Последний раз меня так укачивало в Северном море при ветре 52 метра в секунду. Тоомас в этом плане был далеко не единственным, молодёжь там носилась как угорелая, видимо, тем самым компенсируя нордическое спокойствие в быту.

По правде говоря, был единственный момент, который я со временем учёл — будить их надо минут за 10 до того момента, когда уже пора. Тут уж природа берёт своё, спросонья они здорово зависают, но 10 минут хватает, чтобы вернуть их в нормальный скоростной режим.

...Работы было много, и взяли ещё двух парней — эстонцев, говорящих сносно по-русски. Это были Яан и Маргус. Они были постарше, и я с ними быстро подружился.

В Таллине имеется интересный нюанс: город разделяют два больших района, один эстонский, другой — русскоязычный. Это как два полярных мира, и этим Таллин сильно отличается от Риги, где всё перемешано.

Отель, посчитал Ханс, будет слишком жирно для меня, и переселили меня в трёхкомнатную квартиру в русском районе, слава богу.

Опять-таки, в отличие от Риги, тогда, в 2002 году, в русском районе в магазинах, кафе, ресторанах всё дублировалось на русском языке, чего, естественно, не было в эстонском анклаве.

Яан как раз жил в самом логове эстонскости, и я как-то поехал к нему в гости. Там мы договорились встретиться с Маргусом и уже втроём рвануть в центр города, так сказать, чтобы показать мне старый город и провести по каким-то знаковым местам.

Я доехал до нужной остановки и пошёл в сторону дома Яана. По дороге мне попался ларёк со всяческими булочками, пирожками, бутербродиками и так далее. Встал в очередь. Двигалась она не быстро, потому что бутерброды разогревали. И вот настал мой черёд.

Окинув взглядом ассортимент, я начал было говорить, что мне, мол, вон ту булочку подогр...

В этот момент продавщица плавно перевела взгляд на следующего, а следующий был старичок вполне себе приятного вида. Несмотря на приятный вид, он тазобедренным суставом так аккуратненько убрал меня подальше от окошка и начал заказывать себе.

Сказать, что я был в шоке — ничего не сказать. Я рассказал эту историю своим друзьям, и они, весело хохоча, сказали, что тут русских не любят.

Правда, я это уже и без них понял.

Мне показали Старый город — какие-то кафешки и подвальчики, где по вечерам собираются музыканты, поэты, художники, в общем, тамошняя творческая интеллигенция. Съездили на море. Яан и Маргус показали мне элитный район Пирита, как я впоследствии узнал, построенный специально к Олимпиаде-80, ведь именно там проводилась регата, но этот факт они, скажем, упустили из виду.

А элитный он потому, что там живут все президенты, премьеры, мэры и остальная политическая плесень.

Был и забавный момент, когда мои друзья попросили меня говорить с ними по-английски.

Шел такой типичный концерт под открытым небом, где все сидят на траве, пьют пиво, и эти «все» — исключительно эстонцы. Должен признаться, что я и к русскому-то року прохладен, мягко говоря, ну а уж с эстонским-то и подавно было скучно.

Мне, естественно, не сиделось на месте, и я пошёл искать приключения. Друзья отпускали меня в путь с опаской на лицах.

Кругом были всякие ларьки, мангалы с шашлыком, чипсы, гамбургеры, огромная сковорода с рисом и креветками и море всяческого пива. Я смотрел на ту самую сковороду, и мне совсем не хотелось риса с пивом, а вот от креветочек я бы не отказался.

Я подошёл к скучающей девушке со сковородой, торговля у неё явно не шла, ибо пиво с рисом — это слишком даже для эстонцев.

Пытаясь максимально завуалировать рязанский акцент, я попросил её наковырять мне креветок из риса и готов был заплатить сколько скажет.

Она на удивление охотно согласилась, и я вернулся к своим с полной тарелкой креветок. Друзья очень удивились и тут же съязвили, мол, эти русские вечно самые хитрые.

Хитрые — не хитрые, а креветочек уминали за милую душу.

Тут заиграла пугачёвская «Малолетка» на блатной манер, эстонцы подорвались и лихо стали подпевать эстонской версии. Я спросил у своих, а чего это тут русскую музыку-то играют? На что получил гениальный ответ: «Ты что — это сейчас самая популярная эстонская песня». Ничего не оставалось, как иронично поулыбаться.

Я не стал портить им праздник, но уже на следующий день привёл их в музыкальный магазин и разочаровал.

Когда стало совсем скучно, на сцену вдруг вышел хедлайнер — тот, ради кого они все собрались.

Это был не кто иной, как Тынис Мяги.

Хоть я не видел его со времён программы «Утренняя почта», но узнал сразу, о чём и доложил моим коллегам, чем снова поверг их в шок.

«Откуда ты его знаешь, это же эстонская легенда музыки?» — недоумевали они. Рассказывать им, откуда, было делом неблагодарным, и чтобы добить их окончательно, я сказал, что пойду и возьму у него автограф.

Они мне сказали, что там серьёзная охрана и никто меня туда не пустит. Ну да, подумал я, меня-то, «хитрого», и не пустят.

По дороге за сцену я придумывал, что бы наплести строгой охране. Охрана оказалась настолько строгая, что меня просто не заметила, и я прошёл к сцене с другой стороны.

К этому моменту Тынис как раз вышел на перекур, и я сразил его наповал словом «здравствуйте».

Он, естественно, великолепно говорил по-русски, и мы с ним немного поболтали. Он меня заверил, что я единственный русский на концерте, в чём я был уверен и без него.

Я рассказал ему историю про креветки, про пугачёвскую мелодию, про то, как пробрался за сцену — он очень смеялся и сказал, что автографу могут не поверить, а вот фотографии поверят точно.

Даже удивительно, как мне самому не пришло это в голову — ведь в руках у меня был фотоаппарат.

Так мы с ним и сфотографировались, чем я в очередной раз поверг моих эстонских друзей в полушоковое состояние — мол, любой эстонец мечтал бы иметь такую фотку! На что я ответил: ну, эстонцы пусть пока мечтают, а у меня уже есть.

Так я проработал там более полугода.

Тот самый Тынис Мяги со мной.

Мороз и немцы

После слова «немцы» лицо волей-неволей становится серьёзным — и этому есть логичные объяснения. Во-первых, весь советский военный кинематограф был посвящён победе над нацизмом, и ненависть к ним (нацистам) у меня плотно засела уже в подсознании. Ну и во-вторых, улыбающегося немца можно увидеть только на «Октоберфесте» — и то под самый конец.

Уже по сложившейся традиции я начну с первого знакомства с немцами, но уже моряками. Тут, правда, будет больше про меня, нежели про немцев, но случилось это именно с судном с немецким экипажем.

В мои обязанности входило развозить прайс-листы (список цен на продукты и алкоголь) по всем пароходам, заходящим в порт, а там уже кто закажет — хорошо, не закажет — и бог с ним.

Заехал я и на самый дальний причал, где немцы встали под аммиак.

В то время у меня ещё было обоняние, поэтому там прилично пованивало и задерживаться ни малейшего желания не было.

Тем более что немцы никогда ничего не заказывали!

Я поднялся на верхнюю палубу, нашёл каюту с табличкой «Master» (капитан по-английски) и постучал в дверь.

Оттуда донеслось до боли знакомое «Ja-Ja», я быстренько поненавидел, открыл дверь, улыбаясь, протараторил заученную фразу, оставил прайс-лист и уже собрался было ретироваться, как вдруг немчура в дорогих очках что-то захрустел на английском языке.

Я развернулся, и он мне вручил список нужных ему продуктов. Ну, заказ есть заказ, деньги не пахнут, даже если они немецкие. Я окинул опытным взглядом список, прикинул, сколько мне на это понадобится времени, и сказал, что буду с заказом в 8 вечера.

Ничего другого, кроме как сухого «Gut», от него я и не ожидал.

Всё в этот день было как обычно, не считая того, что на улице было минус 35, что для Вентспилса крайняя редкость.

Зная, что немцы — люди пунктуальные, я прибыл без пяти восемь и поставил фургон с продуктами прямо у трапа, чтоб далеко не таскать.

Тут надо сказать, что определённых правил в плане доставки продуктов непосредственно на судно нет, и бывает, что капитан объявляет по громкой связи, чтобы все свободные от вахт вышли на разгрузку-погрузку продуктов. А бывает, что и сам на своём горбу, что называется.

Сейчас был случай как раз с горбом. Никто меня не встречал, и я понял, что нечего «Митю комкать»: быстрее отнесу — быстрее освобожусь.

Я зашёл к капитану доложиться, так сказать. Он посмотрел поверх очков на часы, у него еле заметно дёрнулся уголок рта, и я распознал в этом своеобразную немецкую бурю эмоций, означающую, что он рад, что я вовремя.

Он нахрустел что-то в рацию, и через пару минут пред мои очи ясные предстал толстенный кок с усищами, в соответствующей амуниции и с круто накрахмаленным колпаком набекрень.

Кок услужливо жестом показал, куда мне идти, и я проследовал за ним.

По гробовому молчанию я понял, что английского он не знает, ибо любой повар поинтересовался бы, какого сорта томаты, ну или в какой таре апельсины. А тут тишина.

Ну, моё дело маленькое — отгрузить продукты, получить наличку, подпись капитана в документах — и бывайте здоровы.

Так как было чрезвычайно холодно, я носился с коробками и ящиками по трапу со скоростью метеора. Ну, немец не был бы немцем, если бы не начал открывать коробки и пересчитывать товар, но тут уж — это его полное право, в том числе и отказаться от чего-то, если качество не устраивает.

На следующем моменте стоит остановиться подробнее. Дело в том, что закупки на судно несколько отличаются от наших походов в продовольственный магазин, хотя бы количественно, ну и в этой связи мясо никто не заказывает «килограммчик вырезки на котлетки».

Заказывают сразу полутушу, а то и две.

Свиную полутушу я оставил себе на десерт, так сказать, потому что она лежала на самом дне фургона.

В принципе, она не такая и тяжёлая, просто нести её по трапу не шибко удобно — то копытом зацепится за страховочную сетку, то упрётся в трос тем местом, где у неё была голова.

Но не в этом дело, всё это преодолимые технические мелочи.

Я отнёс последние коробки и вернулся в машину за половиной свиньи. А на улице, если кто не запомнил — минус 35, и чёрт меня дёрнул оставить фургон открытым в сторону моря. Какой-никакой, а ветер с моря дует всегда.

В общем, моя хрюшка примёрзла к фургону!

Половина свиньи абсолютно не обижалась на то, что я её матерю по-чёрному и лапаю где попало. Звать на мороз повара в белоснежном халатике, тем более немца, затеей было бессмысленной, посему даже и не пытался.

Вытанцовывая нижний брейк, я старался отодрать тушу от металлического днища кузова. Всё тщетно.

Я уже изрядно согрелся, и это единственное, что радовало. Туша примёрзла на совесть. В какой-то момент я вспомнил, что я русский и в трудную минуту должна сработать смекалка — и она не заставила себя долго ждать.

Я подбежал к пожарному щиту и вытащил оттуда лом.

Всё по той же причине русскости я уже вошёл в раж и всадил свинье ломом по самое не могу. Рычаг получился длинным, и это придавало уверенности, что хряк таки поддастся.

Я напрягся изо всех сил — так, что заболели жилы на шее... и тут — долгожданный хруст. Думать в этот момент было некогда, а судя по морозу, особо и нечем было, и я вместе с ломом и тушей резко выпрямился во весь рост.

Крыша фургона оказалась ниже моего роста и я со всего маху долбанулся об неё головой.

Чувства были смешанные — радость от того, что туша таки отлипла от днища, и резкая боль в макушке. Жаловаться было некому, рассусоливать было некогда, и я, вспотевший, взвалил на себя свинку и в темпе аллегро потащил её по трапу.

До цели оставались считанные метры, когда свинья за что-то зацепилась, и на этот раз мы с ней застряли уже в тандеме.

Я стоял, согнувшись пополам, на мне мирно покоилась свинья, и было ощущение, что она крепко за что-то ухватилась. В общем, не сдвинуться ни вперёд, ни назад.

Я прекрасно знал, что орать бесполезно, так как через задраенные судовые металлические двери ничего не слышно — это абсолютно точно. Но ждать, пока кому-то на судне захочется помёрзнуть и выйти на палубу, было глупо. И я орал.

На всякий случай, для тех, кто не знает, морской трап — это не сплошная лестница, тут ступеньки приварены на расстоянии друг от друга, и у меня был шанс поскользнуться и провалиться между ними.

Только русский, пожалуй, в таком моменте может выдумывать себе ещё большие злоключения, чем они у него уже есть.

То ли я в какой-то момент перешёл на ультразвук и создал тем самым вибрации на судне, то ли повар всё отнёс уже в артелку и устал ждать мясо, в общем, он наконец-то выглянул.

Затараторил что-то по-немецки и скрылся за дверьми снова. Через минуту ко мне на помощь выбежали два матроса и выпутали нас из сетки.

«Нас» я написал неслучайно! Мороз, ветер и пот сделали своё дело — свинюшка намертво примёрзла к моей спине.

Этакой буквой «Г» нас и занесли в надстройку.

Поставить меня на получалось никак, законы физики на судне работали отменно. Ничего не оставалось, и меня положили оттаивать. В более дурацком положении я в жизни не был — это точно, как с моральной точки зрения, так и по месту моей оттайки.

Очень жалею, что никто не додумался меня тогда сфотографировать, ведь это был типично античный антураж. Я держал свинью за ноги так, что мои руки были занесены за голову, как у кузнеца перед наковальней — вся разница была в том, что вместо молота в моих руках была свиная нога.

Немцы что-то картавили, ходя вокруг, но ничего не предпринимали.

Я, признаться, тоже не знал бы, что делать в такой ситуации. Лить горячую воду — абсурд, ибо мои руки навеки остались бы частью свиной ноги. Дуть на меня чем-то тёплым — идея была хорошая, но на судне не было женщин, а значит, и фена тоже.

В общем, под чутким руководством капитана решили ничего со мной не делать, ибо не навреди. А немцы русским навредили достаточно и начинать третью мировую из-за примёрзшей к спине русского свинины явно не собирались.

Первой, понятное дело, оттаяла спина, несколько минут спустя сдались и руки, и я наконец-то после долгого времени вернулся в вертикальное положение.

Я просто уверен, что на любом другом судне, с другим экипажем стоял бы невероятный хохот... Тут же — трагические лица, только похоронного марша не хватало, ну, немчура, одним словом.

P.S. Конечно, надо отметить эту их немецкую строгость во всём, исключительную точность и пунктуальность, немногословность и крайне скупые эмоции, но не зря же говорят: что русскому хорошо — то немцу смерть. По приезде в контору я рассказал коллегам о своих приключениях, и уже на фразе «тушка, падла, прилипла к днищу» все просто валялись со смеху, а к концу моего повествования у одной половины не было голоса, а у второй кончились слёзы.

Проснись и пой,
Проснись и пой.
Попробуй в жизни хоть раз
Не выпускать улыбку из открытых глаз.
Пускай капризен успех,
Он выбирает из тех,
Кто может первым посмеяться над собой...

Финны

Флот Суоми — это элита мировой грузовой флотилии. По крайней мере, что касается танкеров.

Всегда идеально чисто. Суда постоянно подкрашиваются, посему даже если танкер уже в преклонном возрасте, выглядит он безупречно, и порой лучше некоторых молодых пароходов.

На палубе всегда один матрос — маляр, который постоянно поддерживает судно в идеальной форме.

Финны крайне неразговорчивы, и тому причиной не только ярко выраженный нордический темперамент, но и то, что у них всё всегда готово, никаких вопросов никому задавать и не требуется.

Суда оснащены самыми мощными и новейшими компьютерными системами. Зачастую заходишь к старпому, — короткое «хай» в виде приветствия, — и на столе лежит папочка со всеми документами, какие только могут понадобиться.

Сам же старпом в это время мог наворачивать мороженое со свежими фруктами из огромной вазы. Было такое в моей практике.

Такая подготовка касается всего и всех, какие бы береговые службы ни наведывались к ним. На всё есть папочка, всё подробно расписано, подписи проставлены, захочешь задать вопрос — максимум, что получишь в ответ: «Там в папке всё есть».

И там действительно всё есть, аж противно. Никаких задушевных разговоров, всё строго, сухо, и только по делу.

В нашей работе нередки случаи, когда скачешь с судна на судно, и на обед времени просто нет. И тут у них всё продумано. Отведёт на камбуз, откроет набитый доверху холодильник, покажет, где плита, микроволновка и чайник — и, не сказав ни единого слова, уйдёт.

Работать с ними скучно, но зато никаких проблем не бывает просто никогда.

Единственный забавный случай, связанный с финнами, произошел в литовской Бутинге.

Там по американскому проекту был построен порт, в котором не было причалов. Суда стояли на рейде, куда и подходила труба со шлангами.

На судно береговым службам надо было добираться на крохотном катерке, где всех нещадно укачивало. Но это детали.

Только запустили терминал, и нас пригласили на береговую инспекцию, то есть посчитать количество груза в береговых резервуарах. Мы отработали и остались ждать одного человека из Вентспилса, работавшего на грузополучателя.

Так вот, закончилась погрузка, и начали готовить береговые документы.

Главным документом в процессе погрузки любого судна является коносамент. Чаще всего он один, то есть — один отправитель, один получатель, но бывают случаи, когда продавцов десятки, и на каждого выписывается отдельный коносамент.

Это был как раз тот случай.

Документов было штук 30, и каждого — по три экземпляра в оригинале, то есть за подписью и с печатью капитана. По большому счёту, это финансовый документ для предъявления в банке, по которому покупатель будет рассчитываться с продавцами.

Так вот, кипа бумаг была готова, представители литовской стороны погрузились на катерок, и их, лихо подбрасывая и так же лихо кидая в стороны, понесло на судно.

Идти туда, если мне не изменяет память, около часа — это если погода более-менее, а если свежий попутный ветерок, то как получится.

В этот раз был второй вариант. Ну, допустим, прошло часа два. Они добрались до судна и вяло крякнули по рации, что они на борту.

На подпись такого количества документов, ну, час как минимум потребуется.

Прошло ещё какое количество времени — пока все подготовились, пока кто-то отходил от качки, пока попили кофейку, видимо...

И тут как гром среди ясного неба — злой голос по рации: «Капитан отказывается подписывать бумаги!»

На берегу началось активное шевеление и созванивание со всеми ответственными лицами, директорами, хозяевами и так далее.

По всей видимости, человек, вещавший по рации, вышел из каюты капитана и уже не стеснялся в выражениях: «Какой (ч)удак написал Finish вместо Finnish?!»

Для тех, кто не силён в английском, поясняю, что finish — это «финиш» по-английски, а Finnish — это «финский».

Так вот, капитан наотрез отказался быть «финишным» и сказал, что такие бумаги подписывать не будет.

Взгляды присутствующих плавно переместились на молодую девушку, сидевшую за компьютером. Она была белого цвета, как лист А4, ибо именно она печатала формы для документов.

Стоит ли говорить, что она повторно выслушала профессиональную лекцию о правильном и уместном употреблении русского мата сразу от нескольких профессоров русской словесности?

В уголке что-то невыразительно «пофакал» американец, но на него, хозяина терминала, вообще никто внимания не обращал, хотя попал-то на деньги именно он.

Короче, они просто вынуждены были вернуться обратно, где уже полупрозрачная девушка выслушала о себе очередную порцию «комплиментов» — особенно от тех, кого вусмерть укачало, и не последний раз, так как с переделанными бумагами придётся опять идти на судно, а потом ещё и обратно.

P.S. Вот так незнание английского или просто банальная невнимательность превращаются в десятки тысяч долларов минуса для толстосумов. А может, так им и надо. Неча любовниц пристраивать на тёплые места. Даже писарь должен быть профессионалом. ИМХО.

Продолжение ЗДЕСЬ