Воспоминания жителей деревни Криуши (Принаровье)

Название деревни еще в первой половине XIX-го века в метриках писалось как Кривуши, потом буква "в" как-то затерялась и появились - Криуши (на карте ниже обозначена желтым маркером). Наименование, вероятно, пошло от названия славянского племени кривичи. На латышском языке русских и сейчас называют Krievu (криеву). Как вариант, название могло произойти от "кривуля, кривуша" - изгиб реки. В эстонское время деревня была переименована в Krivasoo ("soo" - болото, первая часть переводу не поддалась).

Деревня Криуши, рисунок учителя А.П. Пяристе, 1930-е годы

Деревня очень старая, в 1627 году среди списка перебежчиков на шведскую сторону, есть записи: "Да от нево ж Крячка сшол з деревни с Кривоши крестьянин ево Степашко Иванов сын Сергеев за Нарову реку, живет в Ругодивском уезде на деревне Чорном ... Да приезжали в ево Крячково поместье из Ругодивского уезду розбоем зарубежские мужики з деревни с Чорной на пятинатцати лошадех и взяли крестьян ево Крячковых Тиханка с сыном с Савкою да Лазорка Онтипова сына з деревни с Кривоши, а живота с ними взяли три лошади, шесть коров, двенатцать овец, восмь коз, девять чети с осминою ржи, шесть чети жита, весмь чети овса. Да они ж, на тех лошадех оборотясь, пограбили сена ево полтораста копен и свезли за рубеж". А если опираться на археологические исследования Глазова, то люди в этом месте поселились не позднее XIV века.

В 1888 году в деревне был образован самостоятельный приход и по проекту архитектора И. И. Буланова выстроена каменная церковь Св. Благоверного Великого Князя Александра Невского. Еще ранее в деревне была выстроена часовня во имя Иоанна Предтечи. В Saaga имеются церковные метрики за период 1889-1926 годы.

"Памятныя записи о церквах и приходах в уездных городах и селах Петроградской епархии, Петроград, 1915 г.":
"Церковь каменная, однопрестольная; построена в память мученической кончины Государя Императора Александра II и освящена в 1888 г. К церкви приписано 6 часовен, находящихся в разных местах прихода. Церковной земли 3 десятины. Приход составляют: с. Криуши и деревни: Пустой Конец, Долгая Нива, Жердянка; Мустаегги, Прибыли, находящиеся на расстоянии от 1 до 8 вер. от церкви. В приходе две церковных школы — в Криушах и Жердянке. Соседние приходы: Черновский, Польский, с. Ольгина Креста. Причта по штату положено: священник и псаломщик. Жалование от казны: священнику — 500 руб. псаломщику — 175 руб. в год. Священник Филомофитский, Александр. К сей церкви определен в 1912 г. Псаломщик Марков, Александр. Состоял и.д. псаломщика Шлиссельбургского собора, определен и. д. псаломщика к Черновской ц. Гдов. у. в 1904 г., перемещен к сей ц. в 1911 г. Криушская церковь состоит в ведении благочинного 1-го округа Ямбургского уезда."

Немного статистики, согласно Исповедальным Росписям в 1793 году в деревне было 7 дворов и проживало 31 душ мужского пола и 43 - женского (хозяевами деревни были примерно в равных долях - Економическое ведомство, Христофор Романович Фоннолиев и Яков Иванович Щербинин), в 1805 году - 8 дворов, 39 мужчин и 39 женщин (хозяева - Казенное ведомство, Егор Мольлер, князь Дмитрий Юрьевич Урусов, Елизавета Фоннолкина), в 1837 г. в деревне - 13 дворов и числилось 76 лиц мужского пола и 74 женского (владельцы - имение Его Императорского Высочества Великаго Князя Михаила Павловича, майорша Дарья Андреевна Ефимович, Ульяна Федоровна Мейер). В 1851 году отмечено 17 дворов, 76 мужских душ и 76 женских (имения Его Высочества Константина Николаевича Добручинскаго Приказа, Ефимович и Майер), в 1864 г. по "Списку населенных мест" - 18 дворов, 62 мужского и 79 женского пола, в 1922 году - 58 дворов и 276 жителей.
Еще ранее в XVIII-м веке среди тех, кому принадлежали жители деревни Кривуши упомянуты в метриках помещики Мина Иванов сын Дубровский, Гаврила Афонасьев сын Окунев, Гаврила Федоров сын Щербинин, Гдовский капитан Христофор Романович фон Нолиен и майор Иван Гаврилов сын Щербинин, а также Псковская архиерейская вотчина.

В августе-сентябре 1902 года в деревне был водоизмерительный пост, где инженер E. Köning по заданию комиссии Министерства путей сообщения исследовал развитие водного пути Псков-Тарту-Нарва. Работы по наблюдению за уровнем реки велись и после войны, для определения возможного влияния водохранилища на уровень реки.

Автор данной страницы Арно Пяристе (1938 г., уроженец дер. Криуши, arnopariste@hot.ee). Он сын двух криушских учителей Ольги (девичья фамилия Грибова, урож. Низов) и Александра Пяристе.

***

Воспоминания написанные Ниной Левиной (Грязевой), уроженки деревни Криуши (она же автор планов деревни)

"В деревне Криуши было мало места, что бы строить новые дома, тогда стали отводить места для постройки рядом, так образовалась деревня Пустой Конец.

После революции Эстония отделилась от России. Наш край Принаровье оказался под Эстонией, потом он был Вирумааского уезда. Была когда-то волость Козе, а затем сделали волость Пийри, почтовое отделение Кривасоо (Криушское село).
Работали на крестьянстве. Зимой ходили на заработок на лесосеки, весной на лесосплав. По Чёрной речке и на консульскую канаву от Куремяэских (Пюхтицких) озёр Консула и затем по реке Нарова лес сплавляли в Нарву. Значительная часть леса шла для «Кренгольмской мануфактуры».
В деревне Криуши при доме культуры (Народном доме) был хор. На певческие праздники они выезжали в Нарву. Выступали в Ивангороде и в театре «Выйтлея». При Народном доме было культурно- просветительское общество «Луч», ставили спектакли, концерты, чайные и танцевальные вечера, ездили на гастроли в деревни Омут, Князьсело, Долгую Ниву, что под Нарвой, Венкюль, Загривье, Кондуши. В Криуши тоже приезжали артисты из этих деревень. При Народном доме были свои баянисты и аккордеонисты.
В Престольный праздник деревни Криуши Александров день из Нарвы приезжали лавки - была ярмарка. Ставили палатки, торговали разными сладостями, конфетами, пирожными, лимонадом, пивом, фиалкой, разными булочками, корейкой, колбасой и другими товарами. Сначала, ставили палатки у церкви, на берегу реки, а потом стали у Народного дома.

Школа была в начале в Народном доме, а в 1926 году построили новую школу. А ещё раньше дети учились в доме священника при сторожке. Первые учителя новой школы Гагарины Леонтий Александрович и Раиса Георгиевна. Позднее пришла в школу новая учительница Грибова Ольга Семёновна. Ещё позднее открыли эстонский класс и приехал эстонский учитель Пяристе Александр Павлович. Александр и Ольга поженились, и стала новая семья Пяристе. Из школы в церковь мальчики ходили прислуживать в пономари, а некоторые потом ходили в церковный хор. Школа была шестилетка и 2-х этажная. Некоторые после школы в деревне уезжали в Нарву, поступали в гимназию, а после гимназии в Тарту в институт.
У Шапкиных в деревне Криуши в доме была лавка и была ветряная мельница. У Жукова Арсения была кузница и он работал кузнецом.

По реке Нарова плавали пароходы "Заря" (Койт) колёсный, "Победа" (Выйт) с большим котлом, "Лебедь" (Луйк) белый, "Ласточка" и моторный катер. Выходили пароходы от причала Кулга, приставали по деревням Жердянка, Вязки, Усть-Жердянка, Криуши, Мустайыги, Омут, Князьсело, Степановщина, Скарятина Гора, Переволок, Скамья, Васкнарва. Ещё ходили пароходы–тягачи Кренгольмской и Суконной фабрик, эти пароходы таскали на буксире баржи и плоты. Пароходы возили пассажиров и товар из Нарвы, по деревням по магазинам. В конце войны пароходы "Заря" и "Виктор" были затоплены и остались целы. "Лебедь" был сожжён. Два парохода были подняты из воды и вновь ходили. На пароходе «Заря» очень долго плавал капитан Поляков Павел, на буксирном «Викторе»- Леппик. После войны 1945 г. из города Нарва увезли Кренгольмский буксирный пароход «Виктор». Погрузили на платформу и увезли на Волгу. Увезли хорошую электромельницу, на которой мололи очень много сортов муки, делали разную крупу.

Муж моей крёстной (тёти ) Марии Яковлевой - Егор был булочником. У него была пекарня в Васкнарве и он держал ресторан на пароходе «Заря», и мама, и тёти (Ольга Грязева и Мария Яковлева) там работали. Егор Яковлев пёк очень вкусные булочки и продавал их в ресторане на пароходе.

Слова Грязева Александра (моего отчима), которые он говорил про Кирилла Пухланкова, когда Кирилл приходил домой выпивши, кричал: «Лёша, Ваня, тятя загулял». А Камнеров Семён, подходя к дому кричал: «Ты милашка моя, глянь в окошко, иду я». Два друга и одногодки в праздник пили, гуляли - тоски не знали. И во хмелю решили уйти за границу (было время, когда многие уходили в Россию). С друзьями распрощались и ушли. И оказались на хуторе, где у одного из них была невеста. Залезли в баню и уснули. Утром, проснувшись, один спрашивает у другого: «Где же мы находимся?». Думали, что за границей, потихоньку стали смотреть в щель, оказалось, что на хуторе. Пошли похмеляться к невесте. И задумка бежать за границу больше не возобновлялась.

При Народном доме в Криушах был организован детский сад. Руководитель - Колкунова Зинаида Николаевна. К праздникам из Нарвы приезжал Рацевич Степан Владимирович, который помогал разучивать спектакли, постановки. Были курсы кулинарии, кройки и шитья, филейной вышивки.
Через реку Нарову были паромные переправы в деревнях Криуши, Скарятина.

В Криушах была церковь Александра Невского и вокруг кладбище. Там похоронен мой отец Грязев Михаил Иванович. Рядом с церковью был дом священника - Отец Владимир Преображенский и рядом была сторожка, там жил звонарь и сторож Щеглов Михаил. В этой сторожке я и родилась. Моя мама Ольга Николаевна Грязева тогда уехала на работу в Нарву, а отец служил в церкви. Мама приехала его навестить, там меня и родила.

При церкви был церковный хор, которым руководил регент Пекарев Иван и здесь же рядом был его дом. На берегу была пристань для причала пароходов. Пароходы привозили из Нарвы пассажиров и товар для лавок-магазинов. Зимой товар привозили на лошадях. Ниже пристани был дом-чайная. Зимой по ледовой дороге заезжали те, кто ехал дальше, в чайную Власова. В Криушах была лавка одна у Краснова, другая у Минина.

В Пустом Конце лавка у Шапкиных. В Долгой Ниве была мельница ветряная, в Криушах водяная. Было две кузницы. Одна в Криушах, другая в Пустом Конце.

Памятник Освободительной войны в деревне Криуши. На самом верху был шар, на шару орёл с раскрытыми крыльями. Построен в 1938 году. На таблице занесены имена людей, погибших в 1918 году, а под памятником была зарыта капсула с фамилиями и именами погибших. В 1941 году, когда пришли русские, памятник взорвали, потому что, кому-то взбрело в голову, что там зарыты ценности".

Воспоминания, фотографии и рисунки предоставлены Еленой Вальме (www.valme.ee, jelena@valme.ee) за что ей особая благодарность.

Монумент, посвященный боям в Освободительной войне,
архитектор В.Г. Радлов, автор скульптуры орла - А. Каск
(из фондов Эст. архива фильмов EFA.0-40602p)

 Открытие памятника в честь битвы у Криуши 
около здания волости 24.05.1936,
авторы Radkov и Pikhof, разрушен 19.07.1940

Открытие памятника

---

Неоднократно из уст принаровцев мне приходилось слышать старую, довоенную присказку-дразнилку: «в Криушах попа убили...». Что же там случилось на самом деле, рассказывали старожилы достаточно смутно, повторяя слухи и домыслы, ходившие из деревни в деревню. В архиве храниться уголовное дело, заведенное по факту убийства, которое делает картину случившегося более ясной.

14 октября 1921 года в селе Криуши отмечали праздник Покрова, который означал для деревенских окончание выпаса скота и переход на его зимнее содержание в хлеву. Традиционно праздник отмечался очень широко и включал в «обязательную программу» молебен, который совершался на дому у прихожан. Тогдашний священник Василий Благодатский вместе с диаконом Николаем Задвинским начали обход с северного края деревни. После молебна в каждом доме священнослужителей благодарили деньгами, кто сколько мог, а некоторые подносили чарку водки или стакан пива. Деньги собирал диакон и клал в свой карман. Часам к 6 вечера, изрядно уставшие и выпившие, священник и диакон добрались до последнего дома Гаврилы Григорьева, где их уже заждались хозяева и гости из разных деревень. Среди прочих, был и Андрей Прокофьев из соседней деревни Долгая Нива. Священник и диакон отслужили положенное Богослужение, и все сели за стол - выпивали, закусывали и разговаривали. По ходу беседы между священником и диаконом вышел спор, в ходе которого священник Благодатский высказал диакону, что тот не имел права собирать деньги за службу, которую правил священник. На это Задвинский вынул деньги из кармана и бросил их на стол. Благодатский же их собрал и сунул в свой карман френча. Застолье продолжалось и перешли к песням. В какой-то момент Прокофьев, у которого был неплохой голос, стал петь песню про попа. Священник на это обиделся и обозвал Прокофьева комиссаром и коммунистом. На что тот незамедлительно обозвал его «чертовым попом». Благодатский встал, сказал, что он не может сидеть за одним столом с теми, кто его не уважает. За вышедшим священником последовал хозяин дома Григорьев, который безуспешно принялся его уговаривать остаться. Через некоторое время из дому вышел и Прокофьев, который минут через 15 вернулся. Праздник продолжался, и постепенно все стали расходиться, кто куда.

На утро около дома вдовы Сысоевой, в грязи на дороге, нашли мертвого священника. В ходе следствия после допросов, довольно быстро установили, что убийцей являлся Андрей Прокофьев, который и сознался в содеянном. Он дважды ударил Благодатского метровой дубинкой (палкой), один раз по спине и второй раз по голове. Во время допросов Прокофьев показал, что ударить священника его подговаривал диакон и Григорьев, причем последний указал ему в какую сторону пошел священник, и дал в руки орудие убийства. Все эти трое, причастные к делу были арестованы, и содержались под стражей в Нарвской тюрьме.

28 апреля 1922 года состоялся суд, примечательно, что это был Окружной военный суд. Обычно, юриспруденция военных судов распространялась на военных или на территории, находящиеся под действием военных законов, иными словами, на оккупированные территории. По итогам судебных заседаний Прокофьев был признан виновным в убийстве и приговорен к трем с половиной годам арестантской роты. Григорьев и Задвинский были оправданы. Последнему позднее вернули сан диакона, но продолжать служить в Криушах не разрешили, и назначили в другой приход. Кстати, деньги, примерно 25000 марок, при убитом священнике не обнаружили и куда они исчезли, выяснить не удалось.

Такое вот весьма необычное и трагическое событие произошло в Криушах в 1921 году. Что в этом сыграло главную роль, неумеренное ли потребление водки всеми участниками события, просто жадность, или общее озлобление людей после Мировой и Гражданской войн — судить сложно.

Написано на основании архивного дела Эст. гос. архива ERA - Дроздик О.А.

Школа в Криушах

В своих мемуарах С.В. Рацевич вспоминает: «... Подплываем к Криушам - центру Козеской волости. С реки отчетливо видны все его казенные, общественные учреждения и постройки. За густой зеленью лиственных деревьев вырисовывается Александро-Невская церковь. Ближе к реке, неуклюжее деревянное здание шестилетней криушской школы. Между ней и небольшим домом, где помещается волостное управление, сложенный из дикого камня прямоугольником памятник участникам Освободительной войны буржуазной Эстонии. Венчает памятник орел.

 "Криушский ансамбль" составляют три деревни: Криуши, Долгая Нива, Пустой конец. Криуши находятся за маленькой речкой того же наименования, впадающей в Нарову. Еще дальше вглубь Долгая Нива и Пустой конец ...

Кипучую общественную деятельность проявлял настоятель Криушской церкви протоирей Владимир Преображенский ... Просветительная работа в Криушах больше сосредотачивалась в школе, нежели в народном доме просветительного общества "Луч". В свое время старейшие учителя, супруги Гагарины, немало отдали сил и труда занятиям с молодежью в просветительном обществе "Луч", но отдача оказалась небольшой, и они переключились на занятия с детьми. Появление в школе молодых учителей А. П. Пяристе и его жены О. С. Грибовой сразу же внесло живую струю интересной внешкольной работы. Ольга Семёновна организовала хор. Александр Павлович оркестр русских народных инструментов. Под его руководством ребята с огромным интересом занялись изучением шахматной игры».

Школьный оркестр (руководитель А. Пяристе).Слева стоит Александр Пяристе и сидит Ольга Пяристе. Справа сзади стоит Мария Можнаская08.05.38(из личного архива Елены Вальме)

Сельская школа тех времен была особым, очень важным явлением сельской жизни. Почти 40% крестьян Принаровья были людьми неграмотными. Радио было только у более-менее обеспеченных людей, до телевидения было ещё очень далеко. Школа была почти единственным очагом культуры и образования, несущим людям свет знания.

Александр и Ольга были красивой парой. Как бы соревнуясь друг с другом, они всколыхнули мир сельской глубинки. Отец организовал струнный оркестр, шахматный кружок. Мать организовывала спектакли, праздничные концерты, школьный хор. Вместе они устраивали поездки на колесном пароходе «Заря» в Нарву, экскурсии в Таллин ...

Наконец состоялся их первый школьный выпуск, в большой мир ушли их первые воспитанники. Эти первые ученики сохранили на всю жизнь любовь и благодарность к своим первым учителям. Уже сами, будучи бабушками и дедушками, они долгие годы приходили в день рождения мамы 1-го июля на улицу Тулевику (Виру) в Нарве, приносили цветы, вспоминали Криуши, пели песни. Проходящие мимо по улице люди останавливались и слушали, как они поют ...

Незабываемый хор они составили и при выносе тела мамы из церкви и на кладбище в день ее похорон. Пели её любимую песню «Гори, гори, моя звезда...».

Отец - Александр Пяристе

Материалов о происхождении моего отца осталось мало. Человека, подобного моему крестному, который столько знал о маминой грибовской родне, здесь, к сожалению, не нашлось. Только бабушка Миля, мать отца. Но она умерла слишком рано, когда я был ещё слишком молод, чтобы серьезно задуматься о своих предках. Остались фотографии и обрывочные воспоминания от рассказов бабушки...

Мои прадед Вильгельм (Вилли?) и прабабушка были, видимо, из небогатых эстонских крестьян. Семейного хутора они своим детям не оставили. Детей, по крайней мере, было двое – моя бабушка Эмилия и её брат Ян. Эмилия училась в школе и получила какое-то образование, что дало ей возможность впоследствии поехать в Москву и устроиться в какой-то богатой семье экономкой и воспитательницей хозяйских детей.

В те времена, времена столыпинской реформы, много эстонцев устремилось в поисках счастья и лучшей доли на необъятные просторы Российской Империи. Так возникли эстонские поселения в Сибири, в Крыму и на Кавказе. Такой переезд не считался какой-то изменой своей родной эстонской земле, чем-то недостойным. Да и не было, видимо, тех этнических, национальных и прочих проблем, которые сотрясают наш нынешний век. Люди просто ехали туда, где были свободные плодородные земли, возможность работы и хорошего заработка.

Так моя бабушка оказалась в Москве. Здесь она встретила мастерового Павла Позднякова, предки которого были русскими и украинцами. Они поженились, пошли дети. Сначала родился Александр (29 марта 1911 г), мой будущий отец, потом Эндрик и Виктор. Нашел в старых письмах, что Эндрик родился в Перьми в 1913 г. Как они попали в Пермь – не знаю... (на фото справа семья Поздняковых).

Вначале всё было хорошо, но потом времена переменились. Началась Первая мировая война, затем Революция в России. Умерли муж Павел и младший сын Виктор. С двумя детьми на руках, Александром и Эндриком, Эмилия Позднякова вернулась в Эстонию. По-видимому, они стали жить в Эльва(?), где дети пошли в школу. Однако из старых писем точно известно, что в 1933 г Эмилия жила в Laius-Tähkvere. Может быть именно там дети пошли в школу? После окончания школы Александр поступил в Тартуский университет, а Эндрик стал работать где-то в промышленности.

При массовой смене фамилий в Эстонии Александр и Эндрик приняли новую фамилию Päriste (Пяристе), что можно расшифровать как «настоящий путь» («päris» – настоящий, истый, сущий, действительный, прирожденный, а «tee» - дорога, путь) Бабушка же менять фамилию не стала и осталась Эмилией Виллемовной Поздняковой.

На каких предметах специализировался Александр в Университете, я не знаю. В те времена была практика отделять гуманитарную группу предметов от технической, гуманитарное образование от технического. Что он выбрал? Знаю только, что он умел играть на нескольких музыкальных инструментах, особенно любил играть на скрипке.

После окончания Университета он был направлен школьным учителем в деревню Криуши (Krivasoo) на реке Нарове. В Криушах Александр Пяристе встретился с моей будущей мамой – Ольгой Грибовой.

Семья

Как потом говорила мама, учительствование в Криушах было лучшим временем её жизни. Здесь раскрылись её таланты учителя, организатора, затейника.

Она была молода, красива, полна энергии. Здесь она встретила свою любовь, молодого учителя Александра Пяристе. Молодые люди полюбили друг друга и решили пожениться.

Но «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Сохранилось несколько писем тех лет. Первое письмо Александра, где уже просматривается серьезное увлечение Ольгой, датируется 12.11.34 г. В письме отца от 27.06.35 г. говорится, что все их друзья их уже поженили, а в письме от 04.07.36 г. отец говорит, что готов ехать в Низы свататься. Письма очень ласковые и трогательно нежные. Все письма отца матери на эстонском языке (их переводил мне Хейно Голиков), только несколько слов по-русски, и те с ошибками. В письмах же 1944 года уже видно довольно хорошее знание русского языка ...

Мать Александра, Эмилия Виллемовна, была против брака с Ольгой. Во-первых, она не хотела иметь невесткой русскую, предпочитая эстонку, а во-вторых, Ольга была почти на 3 года старше Александра. Да и характер у будущей невестки был не самый простой. Но пришлось уступить.

Молодые венчались в Успенской церкви Ивангородской крепости (регистрация 30-го августа 1936 г.). Свадьбу широко отпраздновали в Низах. В медовый месяц они отправились в путешествие через Хельсинки (тогда Гельсинкфорс) на остров Валаам, который в то время принадлежал финнам. С собой взяли Александру Харлампиевну, для которой это была уже 2-я поездка на Валаам.

Деревня Низы находилась недалеко от Криуш, поэтому молодая пара часто туда ездила. Дядя Миша, брат мамы, вспоминал простоту и скромность отца, мягкость его характера, стремление помочь по хозяйству, на сенокосе. Не проявляя особой активности, отец, тем не менее, не отказывался и от рюмочки, но так, чтобы не заметила мама, которая относилась к этому занятию весьма отрицательно.

Вообще-то, в семье верховодила мама. Она стремилась диктовать, указывать, что кому делать. Отец старался прямо ей не перечить, смягчал ситуацию и успокаивал её таким образом, что у неё оставалась полная уверенность, что всё будет так, как она хочет. Однако, как она сама рассказывала, благодаря дипломатическим способностям отца, дело в конечном итоге кончалось тем, что принималось решение отца, но при этом самолюбие матери не страдало...

В 1938 г (3-го октября) появился на свет я и, как это обычно бывает, всё завертелось вокруг любимого чада. В младенчестве меня крестили в Православие. Крёстным отцом стал мамин брат Александр Грибов, а крестной матерью – мамина школьная подруга Зинаида Голикова. С крёстными родителями мне очень повезло. Крёстный долгие годы был моим другом и советчиком, от него многое узнал об истории нашей семьи. Крёстная помогала мне смягчать стремление матери диктовать мне «всё и вся», когда я уже был взрослым человеком, защищала перед матерью моё право на собственную жизнь ...

По рассказам матери, крестил меня пьяный поп, и все очень боялись, как бы он не утопил меня в купели. Об этом эпизоде мама иногда вспоминала, когда на меня за что-то сердилась. Что, мол, взять с такого, когда его крестил пьяный поп.

Когда бывал особенно упрям, она вспоминала и мою национальность: «Упрямая чухна»...

Постепенно приходил достаток, семья покупала дорогие по тем временам вещи: фотоаппарат “Agfa”, радиоприемник “Marconi” и велосипед “Dürkopf”. Когда началась война в 1941 г., приёмник по требованию советских властей пришлось сдать на сборный пункт, который сгорел при отступлении русских из Нарвы. А на велосипеде впоследствии ездил все свои школьные годы, учился ездить в Низах, а потом гонял из Нарвы в Усть-Нарву и Низы... 

Начало войны

Наша семья продолжала жить в Криушах, но становилось всё тревожнее. Надвигались большие события, стало всё более чувствоваться приближение войны. Осенью 1939 г. в Эстонию были введены советские войска, напряжение усилилось.

Однажды отец пришел с какого-то патриотического собрания и сказал, что вступил в организацию Isamaaliit («Союз Отечества»), цель которого заключалась «в воспитании национального и государственного мышления, а также в поддержке национального духа». Мать его очень ругала, обвиняла в бесхарактерности и глупости. Отец оправдывался тем, что все вступили, и ему неудобно было остаться в стороне...

Видимо, отец не имел каких-то твёрдых политических убеждений. Мама вспоминала, что в его в кабинете в Криушах на стене висел портрет Ленина, которого отец считал гением. Некоторые из его друзей этого очень не одобряли, но отец был непреклонен и портрета не снял.

В 1940 г. власть переменилась, Эстония было включена в состав СССР. Начались различные перестановки в системе управления страной, смена начальников разного уровня на более лояльные. В рамках этой компании отца назначили районным школьным инспектором волости. Почему выбор пал именно на него? Видимо, потому, что он был ничем не запятнан, молод, пользовался авторитетом у населения, был вежлив и дипломатичен и, что очень важно, списки членов Isamaaliit в руки НКВД очевидно не попали ... Мы получили квартиру в Нарве рядом с вокзалом (Raudtee, 17), стали более часто ездить на море в Усть-Нарву. Школьным инспектором он оставался и до июня 1941 г., когда началась война.

Вскоре после начала войны в Нарве стал формироваться эшелон якобы для рытья окопов где-то в районе Риги. В этом эшелоне должна была ехать и группа учителей. Отцу по должности ехать было совсем не обязательно, но ему неудобно было остаться в стороне, когда его подчиненные едут, совесть не позволяла не ехать. И он поехал. В интернете нашел другое толкование этих событий: «2 июля 1941 г. на территории Эстонии, находившейся под контролем Красной Армии, началась отправка в Россию мужчин призывного возраста. Всего в Россию было отправлено более 30 000 мужчин. Это фиктивно называлось «обычной мобилизацией», хотя на самом деле это явление было частью «тактики выжженной земли». Получается, что их в действительности забрали не временно, на окопы, с последующим возвращением в Нарву, а фактически мобилизовали в армию. Но поскольку времени на то, чтобы сделать из них советских солдат, не было, то просто отправили в тыл...

С какого возраста ребёнок может помнить своё прошлое? Трудно сказать, но, видимо, бывают такие отдельные яркие эпизоды, как ослепительные вспышки на тёмном фоне забытых событий, которые оставляют след на всю дальнейшую жизнь. Несколько таких эпизодов относятся к 1941 году, когда мне было 2 года и 8 месяцев.

Начало войны... Провожаем на вокзале в Нарве отца на рытье окопов. Отец около распахнутой двери вагона теплушки, держит меня на руках... мать рядом плачет... Отец успокаивает, он ведь скоро вернется. Он в белой рубашке с засученными рукавами... Эшелон начинает медленно отходить, отец вспрыгивает и сидит, свесив ноги, в дверях теплушки... Поезд отходит... Отец машет рукой... Я тоже плачу... Больше мы его никогда не видели.

Отец уехал. Надо перебираться из Нарвы в Низы к родным, чтобы быть вместе в это трудное время. Мать решила помыть меня перед дорогой в ванночке, собирает вещи...  Страшный грохот... Мать тащит меня куда-то вниз, в подвал, мокрого, завернутого в одеяльце... Вокруг битые стекла...Это немцы разбомбили скопление эшелонов на нарвском вокзале. Моя крёстная, Зинаида Голикова, работала в то время в Нарве на железной дороге и хорошо запомнила тот налёт. На станции Нарва одновременно находились эшелон с ранеными, эшелон с горючим и эшелон с морскими артиллерийскими снарядами большого калибра. И тут налетели немецкие самолёты. Рельсы и куски тел летели на другой конец города, в окне квартиры крёстной застряло половина трупа матроса, часть горючего  стекало в речку, горела вода... А наша квартира в Нарве была почти рядом с вокзалом, примерно, где теперь ЗАГС.

Следующий эпизод. Мать тащит меня куда-то вверх на горку в Ивангороде... Место открытое... укрыться негде... Она всё время со страхом поглядывает вверх... Откуда-то сверху несется пронзительный тонкий звук, как будто звенит комар... Высоко в небе немецкий самолет, он внушает ужас... Это мы перебирались к каким-то знакомым в Ивангороде, потому что жить рядом с вокзалом стало очень опасно. Потом приехал на лошади с телегой дед и забрал нас в Низы. Этот звук самолёта в высоте остался закодированным где-то глубоко во мне. Когда его слышу, возникает какое-то беспокойство, чувство опасности, дискомфорт...

В момент прихода гитлеровцев мы с мамой находились в Низах, бой в деревне вместе со всеми крестьянами пережидали в Хвощеве.

Затем, когда фронт отодвинулся на Восток, переехали обратно в Криуши в старую квартиру, из которой полностью переехать в Нарву до начала войны так и не успели. Жили в том самом здании школы, о котором писал С.В.Рацевич - «неуклюжее деревянное здание шестилетней криушской школы».

В Криушах мы жили до февраля 1944 г, мать учительствовала. В летнее время меня отвозили из Криуш в Низы, где я неделями жил на хуторе у крёстного...

1941-1944 гг. в Криушах

Ещё в первые дни войны маме поручили выступить от имени учителей на каком-то митинге в Криушах. Набрав цитат из газет, она что-то там говорила, типа, «мы все, как один, выступим против агрессоров» и т.д. Но нашелся кто-то, кто записал эти слова. И теперь первым потрясением с начала оккупации явился инцидент около магазина, когда она стояла в очереди за хлебом. Какие-то эстонцы-националисты вытолкали её из очереди как «коммунистку» и «большевичку»... Она горько плакала. Потом стали вызывать в гестапо на допросы, обычно ночью. Защитили её родители учеников, убедив власти, что она вне политики.

Во время оккупации школа в Криушах работала, детей учили грамоте, острых тем избегали. В школе повесили портрет Гитлера, но висел он недолго. Кто-то выколол ему глаза, учителя были в панике, что делать. Тихонечко сняли портрет. Пронесло, никто не донес...

В школе квартировала небольшая немецкая воинская часть. На общей кухне работали поварами француз-эльзасец и австриец. Чтобы к ним хорошо относились, они постоянно подчеркивали, что они не немцы. Австриец подарил нам стопку фотографий Вены...

Как-то в Рождество по поручению товарищей пришел какой-то солдат-немец и попросил маму отпустить меня сфотографироваться с ними на коллективном фото. Они, мол, хотят таким образом как бы вспомнить своих детей в Германии. Она отпустила. Привели меня в класс, там уже все подготовились – кто возлежал на полу, кто сидел, кто стоял. Посадили меня на пол спереди. Помню, для усиления освещения подожгли кучки пороха... Где-то сейчас может быть имеется это фото...

Как-то на противоположный берег реки выбежал парнишка, пастух-эстонец, и стал кричать, что он только что видел партизан. Немецкие солдаты стали переправляться на ту сторону Наровы на лодках, был бой... Потом они перевозили обратно своих убитых и раненых...

Ещё мне почему-то запомнилась жизнь в Криушах в то время какими-то постоянными пожарами. Рядом со школой, где мы жили, была баня, которая несколько раз горела, я наблюдал это из окна квартиры. Под Новый год случился пожар и в нашей квартире. Перетаскивали ёлку с горящими свечами из одной комнаты в другую. В это время взорвалась настольная лампа на столе. Она была заправлена бензином, керосина не было. Бросив ёлку, взрослые стали тушить пожар, но тут загорелись шторы на дверях от свечей оставленной рядом ёлки...

Эвакуация в Метсакюла

Когда советские войска приблизились в феврале 1944 г. к Криушам, немцы в 24 часа эвакуировали всех жителей в глубь Эстонии. Взяв самое необходимое и закопав в подвале дома посуду, мы двинулись в путь на дровнях. Крестьяне и тут нам помогли, выделили для нашего скарба целые дровни, мама пользовалась в деревне большим уважением.

Помню ночь... длинный крестьянский обоз... светло от зарева, на востоке всё небо розовое – это власовцы, отступая, жгли деревни Принаровья...

По пути остановились отдохнуть в каком-то большом сарае, гумне, крестьяне стали располагаться ко сну. Тут пришли человек десять немецких солдат, очень уставших, им освободили угол сарая. Среди солдат был художник, он стал рисовать крестьянских детей, в уплату давали хлеб... С того времени остался мой портрет, который до сих пор висит на стене. Кто был этот художник? Погиб ли он или остался жив, стал ли знаменитым?

Другой эпизод этой поездки. Яркое солнечное морозное утро... Мы около какого-то хутора, вокруг немецкие солдаты. Вдруг налетели самолёты, они летали очень низко, над самыми верхушками деревьев, поливая всё из пушек и пулеметов, бросая бомбы... Мы бросились на землю, мать закрыла меня своим телом... Опять пронесло... Видимо, это был налет штурмовиков ИЛ-2.

Добрались мы до деревни Metsaküla недалеко от Sadala (волости Jõgeva). Там жила моя бабушка, бабушка Миля, мать отца. Маленький домик располагался в низинке, повыше был очень бедный дом, где жила моя будущая подружка по играм по имени Вайке. Чуть в стороне был богатый хутор, куда мать в дальнейшем ходила батрачить, полоть на огороде и выполнять другие крестьянские работы, зарабатывая нам на пропитание. Хозяин хутора очень не любил русских и издевался над ней. Потом, по мере роста успехов Красной армии на фронте, он становился всё любезнее и любезнее...

Как-то раз ночью, зимой, в домик наведались русские партизаны (или парашютисты) на лыжах. Их было человек пять. Командир спросил, кто в соседней комнате. Мать ответила, что там спит ребёнок. «Ой, ли?» Командир прошёл и осветил кроватку и меня фонариком... Партизаны были очень усталыми и голодными. За ними по пятам гнались Omakaitse («Самооборона» из местных хуторян), поэтому они очень спешили и просили поесть. Бабушка повела их в кладовку, они буквально выхватывали еду из рук, тут же пили сырые яйца... Какова была их дальнейшая судьба, не знаю...

17-го сентября 1944 г. Красная армия прорвала оборону немцев на юге Эстонии в районе Тарту, началось стремительное освобождение страны.

Однажды мы проснулись ночью от близкой стрельбы, взрывов, пулеметных очередей. Где-то рядом был бой, были видны вспышки разрывов...

Утром мы с бабушкой пошли посмотреть, что там было. На болотистой сельской дороге завязли и были подбиты два «тигра». Залез на башню и заглянул в открытый люк. Помню ряд блестящих снарядов по внутренней окружности башни... Так через Метсакюла прокатился фронт.

И вот как-то раз, солнечным днём конца сентября 1944 г., мы увидели, как к нашему домику с пригорка спускаются трое военных в абсолютно выцветших гимнастерках, почти белых. Первой бросилась им навстречу бабушка. В одном из них она узнала своего младшего сына Эндрика... Солдаты были очень утомлены, они отводили куда-то пленных немцев, а на обратном пути заглянули к нам. Бабушка сразу стала их кормить, выстирала и заштопала гимнастерку сына. Он нёс на плече ручной пулемет, и на этом месте гимнастерка буквально расползлась, местами выступала соль от пота. Эндрик рассказал, что Александр жив и воюет в рядах Эстонского корпуса.

У солдат было очень мало времени, не более двух часов. Поспав полчаса перед уходом, они двинулись в путь. Мы очень боялись, что по пути их подстерегут metsavennad. Действительно, через некоторое время после их ухода недалеко раздалась стрельба, потом всё стихло. Бабушка очень переживала, но Эндрику не суждено было погибнуть от руки «лесных братьев». Он погиб при освобождении острова Сааремаа 14-го октября 1944 г. (через 2 дня после десанта под Винтри) и похоронен на воинском кладбище недалеко от Курессааре у деревни Метсалнухи.

Местность, где жила бабушка Миля, отличалась в то время изобилием густых лесов и труднодоступных болот, ограниченной сетью дорог. Это на север от Mustvee и Jõgeva. В разное время в этих лесах скрывались разные люди.

Во время оккупации в лес уходили те, кто хотел с оружием в руках бороться против немецких захватчиков, и это были не только люди прорусских и просоветских взглядов. В лес уходили также и те, кто не хотел идти по мобилизации в немецкую армию, надеялся в лесу дождаться прихода русских...

Один такой, какой-то знакомый, заходил покушать, а винтовку поставил в сарае. Когда никого не было рядом, я тут же стал её изучать, пока не отняли...

Когда фронт отодвинулся на Запад, леса наводнили «лесные братья» («metsavennad») другого состава. Состав их был весьма пёстрый. Тут были принципиальные националисты - борцы за независимость Эстонии, не успевшие отступить гитлеровские приспешники и солдаты, дезертиры, уголовники и откровенные бандиты. Были и люди, которые надеялись пересидеть в лесу это переходное время, поскольку, по их мнению, сюда придут американцы.

Сейчас много пишут о «лесных братьях», как о героях, боровшихся за свободу и независимость Эстонии, но в моих детских воспоминаниях и по рассказам бабушки, которую уж никак нельзя обвинить в политических пристрастиях, это были жестокие убийцы мирных жителей. Они уничтожали хутора, из которых кого-то брали в Красную армию даже просто по мобилизации, кто как-то проявил симпатию к новой власти. Их обычной тактикой было ночью окружить и поджечь хутор, а выскакивающих из огня людей расстрелять. Помню, только в нашей округе было три таких случая, а один такой хутор был совсем близко от нашего домика, и эту семью хорошо знала бабушка.

Сына хозяина хутора взяли в армию, потом ночью была стрельба и зарево пожара, а утром мы с бабушкой пошли посмотреть, что там произошло. Напротив пожарища хутора, где еще тлели головешки, на бревне у колодца сидел старик. За одну ночь он стал совсем седым, взгляд его был какой-то остановившийся, ненормальный... В огне погибла вся его семья, сам он чудом остался жив, потому-что не стал выходить во двор, а полез в подвал, едва не задохнувшись от дыма...

Жестокое было время. Мать и бабушка очень боялись, что придут и к нам. Ведь оба сына бабушки – Александр и Эндрик – были в Красной Армии.

Конечно, я не претендую на абсолютную объективность описываемых здесь сложных и неоднозначных событий. Это воспоминания глазами 6-летнего мальчика, как он их тогда запомнил...

Письма отца

Теперь, после освобождения Метсакюла и встречи с Эндриком, появилась возможность переписки с отцом.

Но первыми письмами после освобождения отец обменялся с низовской родней, поскольку они были освобождены от немцев раньше нас. Сохранилось письмо отца от 24.03.44 г. к родным. В письме он пишет о нас: «... Если они действительно у моей матери, то это уже уменьшает моё горе наполовину, так как это место находится далеко от дорог и населения, где могут происходить бои... Но надеюсь, что скоро будем опять все вместе: и вы, и я, и Леля, и мой Арно. Этот день недалек!».

Далее он пишет: «... А между прочим, мы посылали вам из Урала весной 1942 г. через Международный Красный Крест письма с текстом «прошу сообщить моей жене ... что я жив и здоров». Интересно, получили вы это сообщение? Думаю, что нет. Вам ведь, наверное, говорили наоборот – что мы все тут погибли, что нас не надо ждать. Но, как видите, дело такое, что мы не только что погибли на Урале или под Великими Луками, а наоборот: мы идем домой, к родным, к вам... Вы в Низах уже свободны, вы уже настраиваете свою жизнь. Но надо освободить ещё Лёлю и Арно, надо освободить еще всех остальных, весь народ...».

Он, конечно, знал, что письма проходят через военную цензуру: «... А что касается лично меня, то я живу до сих пор хорошо. Кормят нас хорошо, одеты мы тепло, ... обращение к нам со стороны начальства хорошее. Здоровье у меня прекрасное... Особенно понравился мне Урал. Какая красота, какой хороший климат. Я чувствовал себя там как на даче...». Что-то не верится, что всё было так уж хорошо.

Когда фронт прокатился дальше на Запад, стали думать о возвращении в Нарву. Сначала переехали в Муствеэ, где мама стала работать в школе.

3-го октября 1944 г. (за 9 дней до трагического десанта на Сырве под Винтри), отец послал нам два письма. Одно письмо мне лично.

Маме он писал: «... для вас война закончена, к вам она не возвратится больше никогда. А у нас тут еще кое-какие счеты, расквитаться нужно с нашим историческим исконным врагом. Тогда и мы можем сказать: хватит, теперь домой. Это время уже недалеко. Надеемся, что всё будет наилучшим образом, как пока всё и происходило... Лёля, любимая моя, как ты там. Я хотел бы быть с тобой, поцеловать тебя, хотя бы ненадолго увидеть тебя...».

Письмо мне написано крупным четким почерком. Он пишет: «... Дорогой Арно! Сегодня у тебя Большой и Великий день. Сегодня тебе исполняется 6 лет. Ты вырос уже большим мальчиком, или, вернее сказать, ты уже «большой мужчина»... Наверное, и не узнать тебя... Живи хорошо, вырасти прекрасным человеком и жди меня домой. Скоро, когда немец будет разгромлен и изгнан с нашей земли, я приду домой с тобой есть варенье, строить самолеты, читать книги и делать многое другое. Мы уже знаем, что мы предпримем с тобой... Отец скоро придет домой. Целую всех крепко»... Оба письма на эстонском языке.

Тут я заболел корью. Помню занавешенные окна, при кори почему-то надо беречься дневного света. Мама разрывалась между школой и ухаживанием за больным.

И вдруг пришла похоронка. Там говорилось: «... Ваш муж старшина старший сержант Пяристе Александр Павлович ... погиб 12 октября 1944 г. в Рижском заливе при десантной операции на полуостров Сырве. Труп остался в море».

Маме было очень тяжело, её даже на несколько дней освободили от занятий. Она подбадривала меня, плакала украдкой. Потом шла на уроки, где должна была скрывать от учеников свое состояние, улыбаться...

Новые свидетельства

Потом, где-то в феврале 1945 г., двинулись из Муствее дальше, в Нарву. Помню, ехали ночью на «студебеккере» с притушенными фарами, остерегаясь немецких ночных бомбардировщиков. Ехали медленно и очень долго.

После долгой разлуки приехал дед Семён, отвез нас на дровнях в Низы. Он рассказал много интересного, что произошло за последние полгода, когда фронт стоял под Нарвой. Мы с мамой жили тогда в Метсакюла по одну линию фронта, при немцах, а низовские были в это время в эвакуации в освобожденных Плещевицах. Находясь в Плещевицах, дед каким-то образом узнал, что недалеко расположена воинская часть, где служил мой отец. Дед поехал туда, и они с отцом целую ночь проговорили, лёжа под телегой. Отец рассказал ему свою историю.

По воспоминаниям деда и поискам в интернете возникает более-менее стройная картина тех событий.

Добрался ли эшелон из Нарвы до окопов – неизвестно, фронт стремительно приближался. Их отправили в глубь России, куда-то на север в район Вятки или Архангельска. Что об этом говорится в интернете?«10 июля 1941 г. начальник главного политического управления Красной Армии Лев Мехлис отдал распоряжение на отправку в трудовые батальоны эстонцев, высланных в Россию. В сентябре 1941 г. эстонские трудовые батальоны были переданы в подчинение ГУЛАГа НКВД. Около 10 000 человек из тех, кто попал в трудовые батальоны, умерло к весне 1942 г.»

На первом этапе войны Сталин не доверял эвакуированным из Прибалтики, они валили лес, жили в землянках, терпели голод и холод, умирали от болезней... Фактически они были на положении зэков. Читаем дальше: «18 декабря 1941 г. Комитет государственной обороны СССР издал приказ о формировании, начиная с 25 декабря 1941 г., 7-й эстонской стрелковой дивизии в составе Уральского военного округа численностью в 11 618 человек. В феврале 1942 г. началось формирование 219-й эстонской стрелковой дивизии, а в сентябре 1942 г. – на базе дивизий – формирование 8-го эстонского стрелкового корпуса. Большинство из членов дивизий служили ранее в трудовых батальонах, дополнительно были присланы эстонцы из России и другие граждане Советского Союза. Военнослужащие, прибывшие из трудовых батальонов, были настолько ослаблены, что многие из них умерли еще в период формирования дивизий. Одновременно проходил процесс чистки личного состава от «неблагонадежных элементов»...

«7 ноября 1942 г. 8-й эстонский стрелковый корпус был передан в состав действующей Красной Армии... Корпус был введен в состав Калининского фронта и отправлен на фронт под Великие Луки... В битвах под Великими Луками эстонский стрелковый корпус воевал с 9 декабря 1942 г. по 16 января 1943 г. Корпус понес тяжелые потери: по данным самого корпуса число погибших составило 2 247, раненых – 6 220 и пропавших без вести – 2 020 человек. Большинство пропавших без вести перешло на сторону немцев».

Потери начались ещё до прибытия на фронт. Части двигались своим ходом по осенней распутице, на себе тащили пушки и повозки - приданные им лошади были слабыми и изнуренными. Солдаты не были обмундированы надлежащим образом, сапоги расползались в грязи, были больные и обмороженные...

При прибытии на передовую передача позиций от сменяемых частей происходила формально и в спешке. Не дали достаточно времени для изучения обстановки, сразу повели в наступление, а у немцев была очень мощная и хорошо продуманная оборона, умелые и обстрелянные солдаты. Во время этих боев отец был ранен... 

Командование стало разбираться с перебежчиками. При дознании выяснилось, что в блиндаже, где жил отец, было какое-то совещание будущих перебежчиков. Отец знал об этом и не донес на своих товарищей. За это он был направлен в штрафной батальон...

Вот то, что рассказал нам дед, и чего не было в письмах отца. Видимо, и в том неудачном десанте под Винтри в первых рядах послали штрафников, их не жалели...

Рассказ очевидца

Война кончилась, началась демобилизация, стали возвращаться из Германии пленные. Однажды к нам домой пришел один принаровский мужик, русский, который служил вместе с отцом в Эстонском корпусе. Он рассказал, что после боев под Нарвой, их часть участвовала в десанте на Сааремаа, полуостров Сырве, под деревней Винтри 12-го октября 1944 г. Десант был очень плохо организован, без подготовки, рассчитан на внезапность. Сроки высадки переносились несколько раз, внезапности не получилось, немцы были предупреждены и заранее заняли позиции.

В густом тумане катера подошли к берегу и высадили десант прямо в воду, десантники двинулись к берегу, держа над головой оружие и ящики с боеприпасами. Но оказалось, что их высадили слишком далеко от берега. Дно Финского залива в прибрежной полосе, как правило, идет как бы волнами, мели чередуются с более глубокими местами и вот десантники попали в глубокое место, где некоторых накрыло с головой...

И тут со всех видов оружия ударили немцы. Когда туман рассеялся, оставшихся в живых, раненых и полузамерзших, которые спаслись тем, что успели укрыться за прибрежными валунами, взяли в плен. Среди них был и мой отец, он остался жив. Похоронка похоронила его раньше времени.

Об этом десанте нашёл несколько скупых строк в интернете: «12 октября, во время неудачного десанта в Винтри, погибли сотни бойцов 300-го полка 7-ой эстонской стрелковой дивизии, в плен попали 215 солдат». Пленных немцы переправили в Германию, где они были до окончания войны.

И вот теперь посланец, вернувшийся из плена, передал просьбу отца спросить мать, возвращаться ему на Родину или нет. Среди части эстонских пленных возникли сомнения, что с ними сделают советские власти, когда они вернутся домой. И мать каким-то образом переслала ответ: «Не возвращайся, нас всех сошлют в Сибирь». Трудно винить мать за такое решение. Бабушка Миля так её и не простила, вспоминала об этом до конца жизни. Мама в своё оправдание говорила, что он сам виноват, надо было ехать сразу, не спрашивая, не теряя времени. К первой партии возвратившихся, мол, не было такого жесткого отношения как к последующим. Не берусь судить, права она или нет, как сложилась бы наша жизнь, если бы отец вернулся в 1945 г...

Интернет сообщает: «В это время в Германии находилось несколько миллионов иностранцев, попавших туда по разным причинам. Иностранцев собрали в лагеря DP (Displaced Persons – перемещённые лица)... В оккупационных зонах западных стран эстонцев было примерно 42 тысячи...  В конце 1940-х и начале 1950-х годов большинство эстонских беженцев покинули Германию, ... больше всего эстонцев поселилось в США, Канаде и Австралии... За время второй мировой войны из Эстонии на Запад бежало около 75 000 человек...»

Может быть, кто-нибудь когда-нибудь напишет объективную историю Эстонского корпуса (или уже написал?). Особенно меня интересует история 300-го полка 7-й дивизии, где по всей вероятности служил отец...

Продолжение истории

После окончания войны отец оказался в лагере для перемещенных лиц в Германии. Затем он с группой таких же эстонцев поехали в 1947 г. в Австралию. Всего таких переселенце было около 6 000. Среди них были латыши, литовцы, поляки, немцы, итальянцы и другие. Австралия приняла переселенцев на определенных условиях. Они должны были 2 года отработать на общее благо на лесных заготовках в лесном лагере под Scone (примерно 200 км севернее Сиднея) и на строительстве дамбы для электростанции в Warragamba. Конечно, эти трудовые лагеря нельзя было сравнивать со сталинскими. После окончания 2-х летнего срока общественных работ Алекс перебрался в Сидней, где сначала с 1950 по 1960 г. арендовал у знакомых латышей часть дома в пригороде Canterberry, одновременно помогая им достраивать этот дом.Продолжительное время Алекс работал на Строительную фирму латвийской семьи, пока она не обанкротилась в 1965 г. Тогда он стал самостоятельно выполнять работы на дому. В последние годы жизни он занимался в основном небольшими работами по ремонту – окна, двери, пристройки в домах пригорода, где он жил – в Strathfield. Это была старая окраина города со старыми домами, поэтому работы было много. «Latvian House» («Латвийский Дом») также располагался в этом районе, и Алекс на протяжении долгого времени проводил для этого дома строительные и ремонтные работы.

Где-то около 1960 г. Алекс закончил Архитектурные Чертёжные курсы с Дипломом «Международной Заочной школы». Эти курсы, видимо, помогали ему стать более компетентным при проведении строительных работ, и повысили его статус как строителя и в то же время как чертежника/архитектора. Возможно, они были также актом самоутверждения...

Большинство иммигрантов 2-й Мировой войны, которые имели высокую квалификацию в своей профессии на своей прежней Родине (как, например, Алекс с его квалификацией учителя), были вынуждены в Австралии переменить профессию. Хотя это и не было оговорено каким-то конкретным законом Австралии, но были некоторые препятствия, поэтому людям приходилось браться за любую грязную и строительную работу. После войны в Австралии был строительный бум, воздвигалось много больших зданий и новых построек, как и везде в Европе. Строители были очень нужны, а для профессии учителя было необходимо очень хорошее знание английского языка.

Это продолжалось до 1978-1979 г., когда он решил полностью удалиться от дел, вышел на пенсию и планировал работать дома и в саду. Садик был достаточно скромным, там росло несколько фруктовых деревьев, сзади двора были лимонное дерево и слива.

Однако жить ему осталось недолго, обнаружился рак внутренних органов. Умер Aleksander Päriste 31-го октября 1981 г. Кремирован и похоронен в лютеранском Эстонском квартале кладбища Rookwood в Сиднее. Это кладбище примерно в 3-х км от того места, где он жил. На доске надпись: «Puhka rahus» («Спи спокойно»).

Вот такая история нашей семьи. Можно гадать, что было бы, если бы... и так далее. Но история обратного хода не имеет. Что было, то было. Всё прошло, остались воспоминания, альбомы фотографий, какие-то вещи...

***

Предлагается ознакомится с воспоминаниями Зои Романовны Зарековкиной (Волкова) 4.02.1920 - 3.07.2016 гг., уроженки деревни Криуши. Беседа с ней у автора сайта состоялась в январе 2014 года. В скобках курсивам некоторые пояснения и дополнения.

---

Папу звали Роман Максимович Волков и маму - Екатерина Васильевна. Мама родом с Радовлей. Папа служил в армии при 1-ой Мировой войне.

Роман Максимович и Екатерина Васильевна Волковы (из личного архива Зарековкиной З.Р.)

Он говорил, что даже в плену был. Где воевал и с кем - я не помню. Он рассказывал, что на них пустили газ. У него потом глаза слезилися, когда он с войны пришел. Но папа всё-таки долго жил. А бабушек-дедушек я не застала. Дедушка (папин папа) заблудил - пошёл в лес и заблудил. Искали-искали его, не нашли, а утром стали выгнать коров, а коровы как начали кричать. Он не далеко от дома был заблудившись. И всё было так разложено, наверно, плохо было. Но это еще до меня было.

Деревня

Вот наша деревня: церковь и рядом батюшкин дом. У священника дом был хороший, у него было 3 больших комнаты. Народный дом, школа и волость - это около самой Наровы. А здесь такой изгиб от Наровы. Так идёт речонка, идёт в другой конец - это Криушь. И здесь идёт, и как раз дорожка к реке, и мы здесь (см. схему деревни).

В субботу ходили обязательно за водой для бани. И после работы обязательно шли купаться. Вот начинается Неверов и вот здесь наш дом. Здесь мостик и церковь. Когда в церкви поют и если окна открыты, нам всё слышно.

У нас мельница была ветряная. Ездили всё время в город, там уже и крупу мололи. А так ветряная мельница и когда ветер - она крутится.

У нас был врач, домик такой хороший у него был. Был свой полицейский эстонец. У него жена Зоя была. Это всё в деревне…

У нас в деревне был детский сад. Утром мы приходили дома кушали, а там уже потом питались - не знаю, что там такое было. Даже вкус помню, в железных баночках, как молоко вкус такой. Я не знаю, платили родители или нет за детский сад. Это только летом было. Анна Ивановна была из Таллина у нас воспитательница. Даже как-то нам немножко родня. Сперва няню держали, пока мы маленькие, а потом брату уже было 4 годика, уже тогда в детском саду. Родители были спокойны.

Школа

Наша учительница уже другие классы учила, но всё равно говорили моя учительница. Учителя были: Гагарины Леонтий Александрович и Раиса

Учитель Гагарин Л.А. с учениками 6 класса, справа у стены Женя Волкова 1932 г (из личного архива Зарековкиной З.Р.)

Георгиевна, Ольга Семёновна и её муж — хярра (господин) Пяристе Александр. Школа у нас была двухэтажная. Наверху эстонцы учились, внизу мы - русские. На переменах все вместе, и мы песни пели вместе. Очень дружили. Наверху Ольга Семёновна жила, у них была комната. Ольга Семёновна держала прислугу, и мать к ней приезжала, когда сын Арно родился. Наверху был класс у эстонцев, и там была комната, где они и жили (интернат). Так-то эстонцы по хуторам жили. Сальме Олев была эстонская учительница. Потом у нас с Нарвы была учительница, но она как-то мало учила, заболела и умерла. И когда она умерла, и мы весь класс ездили её хоронить в Нарву. Она нарвская была. Я даже всегда на могилку заходила.

Вот у нас учитель умер - Гагарин (это уже после войны). У него был дом в Ивангороде, и они прислугу держали. Аннушка у них была, она и заведовала всем, ходила им покупала и ездила за молочком в деревню. Такая она хорошая была, что все любили и дружили. Он уже в своём доме был, нам сказали, и мы пошли его хоронить. Пошли к нему на квартиру домой, в Ивангород. Мы все ученики пришли. Только сидел у него один брат и не знал как и что. А жена уже была умерши. Вот мы собралися все, и на руках его с дома несли на кладбище. И мы всё пели молитвы. Я в церкви в хоре пела. И вот принесли мы его уже к вечеру. Несли-несли, забыли крест. Поставили, побежали обратно. Пришли, гроб не лезет в могилу, могила узко там или как. Мальчишки выкопали, похоронили. И мы все время заходили, и даже могилка помню где. Детей у Гагариных не было, а они долго были учителями.

В школу, кто с 7 лет пошел, кто с 8-ми лет пошёл. И 6 классов обучение было. У нас уходил Гриша Еги дальше в Нарву учиться, но это тяжело было. Лида Судакова тоже пошла в гимназию. Надо было квартиру снять, и ведь платили за учебу. Вера Калинина еще - трое окончили всё-таки.

К доктору тогда приезжал с Нарвы врач и делали прививки. В 1-ый класс как пойдешь, только тогда делали. А в школу приезжал старший как он назывался (инспектор), что вот какой урок. И уже Ольга Семёновна (Пяристе) или Раиса Георгиевна (Гагарина) так подготовят. Будут спрашивать, что бы только на пятерку, только на пятёрку. Она уже знает кого спросить. Это он приезжал два раза, старший советник назывался.

Сначала располагались 1, 2-ой и 3-ий класс, потом такая стена, уже дверь в другой стороне, там другие учителя. Здесь у нас 2 учителя и там 2 учителя. Библиотека была в школе большая, хорошая.

Школу в 14 лет я закончила. Было так, что другие и на второй год оставалися. Они не плохо училися, а болели. Мы как начали ходить, так 6 классов и кончили вместе.

Мы все кончали школу и шли учиться, кто в парикмахерскую, но больше всех в портнихи - я портниха тоже. Всю жизнь была портниха. В деньгах я лично никогда не нуждалась. Только два магазина было в Нарве с готовой одеждой. Магазины были у Иванова, и потом на углу Тимофеева. Не дешево это стоило тогда. Ведь платье всё шить надо было. И ведь материалы покупали. А уже портнихи хорошо зарабатывали. Держала хозяйка 5-9 человек у себя дома. У неё была 3- или 4-комнатная квартира. И каждую субботу получали мы денежки. Сколько в недельку ты заработал, столько хозяйка тебе и уплотит. Мы ведь с сестрой вместе, она на 2 года старше, обе были портнихи.

Одевалась у нас молодёжь хорошо. У нас все сами себе зарабатывали. Я в 15 лет пошла в портнихи. Поначалу сколько-то училася, а потом уж каждый месяц могла сама себе покупать.

Волковы около своего дома. 31.08.1938 г. (из личного архива Зарековкиной З.Р.)

Хозяйство

У нас у всех в деревне была земля, и лес свой, и пахота. У нас было 2 коровы. У некоторых было даже 3 коровы. Тогда у них коппаль(пастбище), они пастушку или пастуха нанимали. У нас так шла река, а около реки бани. За домом там было гумно, хлеб хранился. В деревню был куплен один мотор, и молотили, начиная с одного края, так подряд-подряд по одному и помогали. У нас хорошо было в КриушАх. Папа летом работал на земле, а зимой пилили дрова. Их надо было привезти к берегу. И вот зарабатывали этим, целую зиму возили. А потом на барках приезжали и опять грузили. Так деньги зарабатывали мужчины. И как-то у всех были деньги. У всех лошадь, у всех уж по одной корове обязательно. Мы жили средненько, а были и богатые люди. Косилки были, молотилки, это уже у тех, кто богатые - у них. Так покосы -это было рядом. На покос мы церковную и школьную земли держали. Папа накосит много, и тогда сено продавали в город. Арендовали только покос, не знаю, как папа платил, чем или как. И что накосит сено и отвозил в Нарву. В Нарве тогда коров держали.

А весной гонят брёвна по Черной речке, что напилены в лесу. От нас будет километра 3, наверное. И тогда по этой Черной речке гонят брёвна, я тогда не ходила, а моя сестра была там. Молодёжь стоит, и они баграми подталкивают, чтобы брёвна не остановилися. За это хорошо деньги платили. И тоже опять молодёжи денежки — пожалуйста. Потом гонки, они эти свозили брёвна сюда к Нарове, а потом гонка (сплав бревен в плотах). Дрова, что напилены, то в барки грузили тогда. Барки приезжали и забирали.

Папа на мосту работал. Мост был в Криуши, где паром, это почти около нашего дома. Ведь только мост сделали, и немцы пришли, как будто им сделали. Ушли, вечером кончили этот мост, а утром пришли немцы...

Когда ехали барки, тогда люди кричат: «Здрасьте, здрасьте, попа убили, попа обокрали». Им тоже что-нибудь ласково, что-нибудь такое. А им, что они попа напоили, да под гору проводили. Это скарятинские напоили попа пьяного. Как только гонки гонят, так бегут все к Нарове, всем надо поздороваться, надо покричать...

У отца брат был дядя Сергей, через 5 домов. У него свой дом, и он тоже Волков. Дети все в Нарве. У него был еще дом в Ивангороде, двухэтажный. Он квартиры сдавал, а у самого был там дворик, домик, он сдавал. Приезжал на лето и там жил. У него было 2 сына. У сыновей дети и дети, вот приезжали летом в деревню. Они больше там с нами играли…

В 1919-м году наш дом не пострадал. Мама говорила, что когда в деревне война эта была, выйдем в подвал, в сарай спрячемся, и не знаем там белые или красные. Я как раз родилась в ту войну.

Дом у нас был небольшой. Прихожая, коридор большой-большой, в коридоре чулан, там сундук. Там мамино добро всё лежало. И притом, там такое место, где хранились денежки. Деньги почему-то туда ложили. А потом у них были много денег, оставшись от царя, или еще от кого. Красивые деньги и всё берегли, что эта власть придет обратно. Коридор большой-большой, потом крылечко незастекленное ничего, там 3 или 5 ступенечек. У всех за домом были грядки. И вот с речонки воду таскали, поливали-то мы дети. Тащишь эти ведерочки, надо маме помогать. Две комнаты было в доме, папина с мамой спаленка отдельно. В другой комнате наши 2 кровати стояли. А нас четверо было, один брат и 3 сестры. Это уже считалося много детей. Толя отдельно спал, а мы втроём на широкой кровати. У нас железная кровать, такая широкая-широкая, а у Толи - деревянная. Мама всегда на русской печке, там она ляжет и, наверно, согревалась. Может спина болела или что. Зимой все женщины ткали, пряли они, а я не умела на этой прялке. На станке тогда половики ткали. А когда Женя замуж выходила, тогда дорожки надо было делать. Одна эстонка приходила и показывала рисунок. Это было так тяжело, столько этих ничелок с рисунком. Вот я сижу-сижу, делаю-делаю, собьюсь с этого рисунка. Мама: «Доченька, да успокойся». Жене приданОе надо было. Раньше-то не было ковров. Все эти половики и половики были сотканы плотно-плотно, один к одному.

У нас был сепаратор свой. Маслобойка своя была. Если корова телится, телёночек родится, его надо было одним молоком поить. А потом этого телёночка зарежут. Поросёнок - это обязательно. К покосу уже поросёнка убивали. Поросёнка обычно два, один так уже подрастает, а другого уже покупали в Нарве. Была коптилка, коптили, ведь мясо не полежит долго. Накоптят, и тогда ездим косить с ночлегом. Покос хоть и не далеко был, а это чтобы мы на танцы не бегали вечером. Папа всегда утром будил: «Дети, вставайте, солнце уже встало. Надо покосить, пока роса». Потом обедали, и тогда уже вечером: «Дети, солнышко садится». И целый день там. Это, если грабать не надо, сграбать сено. Папа копны делает. А тогда вот отдыхаем. Это тяжелый труд был. Дома сено на чердак. Чердак-то большой был над двором, ведь стояли корова и лошадь. А тогда уже зимой едут, если сено кончается, стог начинают и опять на чердак ложат. Когда на чердаке кончится, тогда снова едут. А так где покос, там стога стояли у всех. У некоторых, правда, были и сараи.

У нас как-то вперед, конечно, мужчины умирали, как и сейчас. Была в деревне женщина, у неё был муж - слепой мужчина, у них одна дочка была. А ведь надо косить. Вот парни соберутся и помогают этой женщине. Привезут, а он был совсем слепой. И вечером пойдут ему всё читают книги. Как-то у них всё и собиралися. Придешь: «Дядя Филипп, здрасьте» - «Ну, подойди, Зоинька. Какая ты большая». Рукой трогает. И молодёжь всё к нему ходила, и всё помогали.

Еще были Богатовы, у них детей не было, но были свои ульи. Если они придут, что им надо жать — полдеревни выйдут. Эта их полоса – мигом убирали. И тогда он мёда даст домой, и тогда там женщины, кто помогал, тогда по деревни идут и всё песни поют в благодарность.

Своя была кузница, где лошадям подковы делали. Две кузницы было даже. И была как раз напротив нашего дома пожарная машина. Депо было, ключ лежал наверху, никто уж не трогал. И тогда у нас в деревне случился пожар. Как раз было летом, мы были на покосе. Обед был, папа и говорит: «Случись пожар - один Колька Минин дома». У него был свой магазин. Да еще ребятишки в деревне. Только проговорили, и вдруг кричат детские голоса недалеко от нас, нА поли были, косили там. «Пожар, пожар, пожар!». И сразу бом-бом-бом, даже колокол разбили. Ведь лето и как раз покос. И у нас сгорело 9 домов. Прибежали, вот там старик со старухой были, окно разбили и сразу. А ведь крыши были лучинистые и загорелися сразу, один дом горит, другой сразу за ним. Лучина-то так пылала, и все бегут. Даже пожарная машина, в которой руками качали, с Нарвы приехала. Вот что эта речонка шла - она была сухая. Но не спасли ничего. Никто не смог стоять, ни даже дети. Тащишь что-нибудь с этого дома. На дорогу положишь, и ты только уходишь — это горит. Это хорошо, что коровы были все нА поле. А поросята-то были дома да курЯ. И как раз ветерок был. Тогда священник поднял крестный ход. Он нашел место - деревня шла и как-то разделялася углом. И он иконы поставил, и ветер свернул туда. А здесь еще всё горело. И вот те богатые были, у которых ульи, он вдруг из другого дома от старухи одной тащит цветы с окна. Осторожненько так, а свой дом горит. Это как помешались люди.

И вот тогда Пятс не разрешил в деревню ставить дома. Выделил деньги и всех на хутора, на свою землю. Только осталася одна женщина, там был хороший фундамент, ей разрешили построить. Так летом как-то быстро и построили. Вот за эти хутора и хорошие дома, это ведь выплатило государство. Сколько там денег, уж не помню. Наш-то дом не сгорел. Горели с верхнего конца. Через мост 5 домов горело, а здесь 3 дома было, откуда первый дом загорелся, здесь сразу. В каком году - не помню.

Свадьба

Вот замуж выходили, приезжали свататься. Невеста должна была купить шкаф и комод. Папа даже ссуду взял со Скарятины. А жених - кольца. Теперь уже сосватуются, кто когда и свадьбу назначат. Сестру сосватали как раз на Новый год, после поста. На танцы в пост ходили. И тогда мы убирали дом. А еще жених покупал кровать. И тогда, сколько есть на кровать стелишь простыни. У простыни обязательно угол был вышит, здесь 2 буквы, что имя и отчество (невесты). Это у невесты всё было вышито. Невесты уже приданое делали Бог знает когда. И всё это в сундук, сундук. И вот тогда невеста должна была занавески иметь, одни буднишные, другие праздничные. Сестра вышла за богатова - на хутор. У нас много на хуторах было. В Коссари они жили, там 5 домов было. Они держали чайную и прислугу. Вот когда едут другие деревни, то они заезжали туда. Там у них был большой дом, они лошадей ставили и чай заказывали. Дядя Ваня Мельцоров был сестры свёкр. Вот моя сестра вышла в их дом.

Свататься жених должен был приехать с матерью, отцом. Небольшое застолье было - только дядя Ваня, их дочка, Гладышевы и больше никого не было. А жених позовет, того, кто будет шАфер ему, чтобы предупредить, что приедут сваты. Уже папа с мамой приготовившись всё, что приедут, встречали. Как раз на Новый год они посидели с женихом, и молодые ушли в Народный дом танцевать. А родители осталися договариваться. И тогда вот свадьбу решили, по-моему, в мае.

Когда свадьба, потом там всё приходят, всё щупают, сколько чего есть. Деревенские женщины придут. Одеяло должно было быть атласное и другое. Это всё должны были положить. Сколько полотенцев вышито и всё кружева должны были быть. Большая икона и на неё надо обязательно полотенце хорошее. И тогда уже назначают свадьбу, жених и невеста, и шаферица. Невеста уже в белом платье. У сестры даже хвост такой был, или как это называется. Шаферица обязательно незамужняя. Венцы-то держать надо. Обязательно венчалися, батюшка венчал в церкви. Свадьбу сестры назначили на май. А другие так и через неделю назначали или как. Сестра жила в Нарве, приданое уже было, но она не хотела в деревню. Месяц пожила после свадьбы, и они уехали в Нарву. Она 1918-го года рождения - Евгения Романовна. Свадьба была в деревне. На хуторе были сделаны ворота из зелени и наверху цветы. Это из елок было. Сколько там лошадей было, уж не помню. Они должны были через эти ворота проехать. Я помню, Гриша Еги был шафер. Наша лошадь стала на дыбы, и мы не в ворота, а так по полю и поехали.

Когда едут венчаться, то до того никаких пьянок нету. Жених в церковь едет, мы в окно смотрим, наш дом-то не далеко. Он едет прям в церковь, не заезжает за невестой. Дуга (у лошади) вся в цветах, до того красиво. Повозка - шарабан назывался. Надо было укрыть черным сукном, и чтобы было вышито это всё розами. Невеста должна это всё вышить. Это так и остаётся. А сколько ковриков-то надо было вышить. "Подпечка" занавеска называлась, где дрова держали, так даже эту занавесочку надо было вышить. Два кота на ней или что еще. И надо было вышить еще для кровати, это всё руками шерстью вышивали. Это всё надо невесте приготовить. Ведь полотенца-то были все с кружевами. Кружева-то надо обязательно связать. Так вот пока были девчонками, мы уже все умели вышивать крестиком и гладью. И идут там сегодня к одной, завтра к другой, кто и на хуторе, и там сидим и вышиваем. Или носки там вяжут, или этим занималися. Так и ходим мы зимой-то.

Тогда после жениха поехали мы. У нас у церкови была сторожка-дом и там большой двор. Приезжали в церковь и из других деревень, так они лошади ставили туда. Сторож жил, он половину дома занимал с семьей, а в другой – кровать. Ведь приезжают с детьми маленькими тоже. И как 12 часов сторож должен был в колокол звонить 12 раз «бом-бом». У него дома привязано было с колокольни, и он не поднимался.

Когда жених у священника, тогда и невеста приезжает. Там батюшка им наказывает. А мы певчие уже на клиросе, дверь открылася и видим, когда они будут входить. Они только входят с алтаря на порог, мы поём: «Ты моя крепость, Господи, ты мой Бог!». Это так красиво, как это запоют. Кольца там в церкви одевают. Венчание идёт, шафера держат венцы. После церкви тогда к жениху. Лошади стоят 8 или 9, у кого сколько. Это всё гости, ведь у каждого в деревне лошадь. Все приглашенные поехали к Мельцеровым. Выкуп просили, еще как только жених, так они даже песню споют. Так вот выкуп просили до свадьбы. А потом уже там всё было собрано. У нас было 3 аккордеониста, а гармошек - Бог знает сколько. Пели песни женщины. К каждому подходили и каждый должен сколько-то положить в стакан или что, а они поют песни. Они тогда поют: «Благодарность тебе, Ванюшка, благодарность тебе, Иванович». Так подряд этим гости все должны денежки положить. Я и песен этих так много знала. Помню, что «Благодарность» - это такая песня большая. Тогда эти женщины собираются чай попить или что. Что у нас не было — казёнки. 3 магазина было, а к праздникам ездили в Нарву. Самогонку-то ведь не умели гнать. Папа вообще не пил и не курил. Когда в Нарву приехали, мама налила - попробуй, хоть какая водка. Она и в жизни никогда в рот не брала. И теперь там попоют и тогда уже разъезжаются. На второй день приходят обязательно, ну и тогда уже приготовлено - бьют посуду об пол. Тогда опять праздник, после обеда придут или как там, и до вечера погуляют, на ночь не остаются никто. Шаферица должна быть обязательно, невеста скажет сделай голубое платье, розовенькое, чтобы очень хорошо были бы одеты.

Сестра лето отжила, и они поехали в квартиру, но не в ту квартиру, где мы с Женей жили, там я осталася. Они уже сняли на Таллинской квартиру двухкомнатную. Там у них ребенок родился.

Народный дом

Рацевич приезжал за неделю пораньше, он уже и готовил каждый спектакль. Я то должна была знать хорошо свою роль. Сидит подсказчик, там будочка сделана, но уж должна ты без подсказа. Это редко, если кому он какое слово скажет. И ведь, когда выходить на сцену, мы всё знаем. Мы со спектаклем в Скарятине были. Ездили ставить спектакль в Скарятину. Там мы ночевали, как это были 3 брата, здесь Барыгин, здесь Орловы и мы там ночевали. После спектакля кончили всё танцами. Лежим утром, а слышим Шуры Маленковой бабки и говорят: «Чего это девчонки не встают, в церковь не идут?». Мы встали, нас они так угостили хорошо. И в церковь пошли в Ольгин Крест. Потом через реку дома были, там в 2-х деревнях были - Князь село и Верхнее село. Там мы тоже ночевали. Мы уже так были приготовивши, чтобы у меня в деревне был кто-нибудь знакомый, и у неё. Мы идем тогда ночевать к этим. Всегда я играла как-то не старушек. Спектакли готовили к Новому году и к Александрову дню. У нас церковь была Александра Невского. Престольный праздник 3 дня праздновали. И тогда приезжали уже из других деревень на праздник. У нас была как карбидная лампа в Народном доме, и тогда среди зала карбидная лампа. Куда одежду сдавали, там была моя крёстная всегда. Что раньше не было, так это резиновых сапог. И фуфаек не было - понятия не имели. Кожаные сапоги заказывали, в Омут приезжал сапожник, всем смерял след. И уж две пары должны быть, даже у мужиков 3 пары этих сапог. Как они расплачивались - или хлебом или же чем. Тогда сапожник приезжает - это уже кожаные у всех сапоги. В деревне у мужчин были пиджаки из чёрного сукна. Что у нас хорошо, овец много держали, и шерсти было много. Съездят на суконную фабрику, сдадут это всё и бери ты сукна, какого хочешь, хоть голубого, хоть розового. Потом мама куда-то ездила в Эстонию, тоже за шерстью. Шерсть-то всё на эти пальто, штаны и это всё. Не было раньше таких штанов-то. Всё надо было тепленькие какие-то. У нас девушки уже уходили в Нарву учиться и вязальную машину покупали. Она была дорогая. Вот кофточки вязали, за денежки, конечно. У Лиды Судаковой такая была.

В Народном доме 3 двери, что ведь жарко летом. Дверь открывалася, здесь туалеты, здесь было, что пальто сдавали, здесь сцена и за сценой, как называлось, за кулисами. Нанимали всегда Хапова, он потом ушел за границу (в Советскую Россию). Свои баянисты были, но они играли в обычные дни. Хапов всегда играл на праздники.

У нас в КриушАх была своя песня, эту песню никто и нигде не пел. Когда хороним мы кого и когда все расходятся, и мы остаемся и мы поём.

«Звезда прости, пора мне спать,
Но жаль расстаться мне с тобою.
С тобою я привык мечтать,
Ведь я живу одной мечтою.
Туда, где ярче светишь ты
Стремятся все мои мечты,
Там сбудутся мои желанья,
Звезда, прости и до свиданья...».

Это наша песня и вот вечером, ложусь спать, я встану к окошечку и всегда спою... Я альта вообще пою. Старшая сестра Женя второго пела, а младшая первую.

Все песни и эстонские, и русские песни я знаю.

Спектакль я даже помню слова какие были. Ведь своё-то всё помнишь, кто до тебя говорит и кто после меня. После меня - Садовников. Я всегда любовницу играла и всегда танцевала. Все школьные стихотворения помню до сих пор, которые я говорила. День-то матери был, так ведь каждый стихотворение должен был сказать. Моё стихотворение:

«Тяжелое детство мне пало на долю
И с прихотью взята в чужую семью.
По темным углам я наплакалась вволю,
Изведавши всю тягость подачки людской...»

Большое стихотворение, потом:

«Всю ночь я сегодня проплакала,
Мама я видела ночью во сне.
Как будто ложусь я в кроватку
и мама подходит ко мне,
Играет, целует, ласкает меня,
Уходит и набожно крестит:
«Спи, милая крошка моя»...»

Все стихотворения я помню...

У нас уезжали в Нарву жить, или оставалися дома. Некоторые увозили в Ивангород, а многие не увозили. И в Долгой Ниве тоже так. И потом те, кто дома, если кто женится, не приводили в дом невестку, а снимут им эту квартирку. Вот у Краснова было 3 сына: когда Толик старший сын женился, ему выстроили дом на хуторе. Потом второй сын женился, рядом там или где. Но у нас кругом эстонцы были, все эти хутора были эстонские. Темницы, а с другой стороны Наровы с Воллисааре приходили. С Мустайыэ оттуда тоже в школу нашу ходили, у них своей школы не было. Все они ходили в нашу школу, и мы дружили. Почему-то эстонцы женилися всё на русских. У нас много-много, наверно 7 девушек вышли за эстонцев. А русские почему-то не брали эстонок замуж, никто не женивши. У нас 3 кладбища было, кругом церкви кладбище и военное кладбище. Почему-то эстонцы отдельно, у них своё кладбище. В церковь много эстонцев ходили в русскую, верили они или же не знаю. Ходили много. Праздники ведь были такие большие. Дети в церковь ходили, мы раздевалися. Здесь крылос, а здесь с другой стороны снимем пальтишки и мы все там. Мы не на крылосе, а амвон или как это называлося (полукруг), дети там и у каждого своё место. Мама здесь стояла в церкви, вот уже на другое место ты не станешь. Мужчины здесь стояли. Даже помню папа, недалеко, где свечи продавали. «Верую» или «Отце наш» — пели все вместе. Когда крестопоклонная неделя, тогда пела моя сестра Нина младшая. Она пройдет, станет к порогу и начинает: «Кресту твоему...». Она там на колени станет, пропоет один раз. Потом среди церкви встанет, опять пропоёт. Теперь она подойдет туда к алтарю и 3 раза опять «Кресту твоему» пропоёт. Это ведь такая красота! У нас такой батюшка был. Он если вот кто в церковь не придёт, он обязательно на второй день пойдет, что случилося? Заболел или что случилося. Вот воскресение было, ведь пойдут в церковь, а потом только на поле. Если там покос зажимает, что погоды хорошие, а уже обязательно надо в церковь. Как-то верили так. Как батюшка другой раз встретит: «Ведь вы в церкви и родивши все» - скажет. На спевку к батюшки ходили, на неделе один раз - это надо. Церковное всё. У него было пианино. И одна умела на пианине играть. Матушка сама пела альта, и я тоже. Нас только 3 человека альта пели, вот другие первым, вторым голосом. Церковь - это было основное!

У нас регент был в церкви. Его дом был рядом с батюшкиным. У него было две дочки. На спевку должны были уже всегда ходить.

Про Священника хочу сказать. Такой батюшка был хороший - Преображенский Владимир. У него был один сын - Вася. Он жил за границей и когда приезжал домой, простудился. Лежал в Тарту в больнице. Батюшка и матушка были у него в больнице. Потом Батюшка позвонил сторожу и сказал, что к вечеру едет домой, везет сына, он умер и очень беспокоится, чтобы была церковь открыта. И сразу же сторож дядя Миша всем рассказал. И теперь к вечеру у нас был паром через реку. Свой паром был в Криушах. Дорожку сделали от церкви, и вот так обложили дорожку всю живыми цветами. А детей кому 5, кому 6 лет - нарядили, чтобы светленькие платья. И дети стали вдоль дорожки. Сторож увидит, как паром будет подходить. Машина приехала с Батюшкой, и сторож сразу в колокол «Бооом-боом», так редко. Батюшка вышел и на руках вынес. И в церковь, и он ночь ночевал с сыном там. А у Васи была невеста за границей. Но он почему-то тогда один приехал. Невеста приехала через неделю или через две. У ней было одето белое платье, белая шляпа и траур. Священник потом писал в газете, как он благодарен всем.

Деревни Пустой Конец и Долгая Нива так рядом были, так что, если там ругается женщина, так в нашей деревне было слышно. У нас было больше парней, чем девиц. В Пустом Конце было только 15 домов, и там в каждом было по 2, по 3 парня. А девчонки, только заиграет гармошка, так они бегом бегут, только бы успеть схватить. С Нарвы приезжали курсы танцев - это за деньги. Я уже жила в Нарве, узнала это, приехала. Одному парню девочки не было, он за меня и уплатил, училися мы танцевать. И танцевали очень красиво. Фолькстрот, потом много-много танцев было и краковяк, и кадриль. В кадриль каждый становился в свою. Потом целоваться надо было, это обязательно. Так уже каждый свою за кем ухаживает, чтобы только другой не целовал. Женщины любили, когда танцевать, все придут, а мужчины не ходили. Скамейки стояли и вот они сидят, каждый смотрит на свою или на своего. А с Народного дома идём, в каждом окне сидят мамы, всё провожают, кто с кем идёт.

После школы я сразу поехала в Нарву учиться. Сестра старшая Женя уже была там, и я к ней. Учились шить у хозяйки, а потом там же работали. У нас закройщики все были мужчины. Колобашкин с женой, Скобелев. И мужскую, и женскую одежду мы шили. Закройщик всё сам кроил. Колобашкин он такой хороший портной был. Орлов портной, моя сестра за него вышедши. Он со Скарятины, у него и отец был портной. Ходил по домам шить, полупальто всё больше, мужчины носили пальто. Всё надо было сшить, и он по домам ходил. Его и кормили, и всё. Два сына у него были и оба портные.

Мы снимали с сестрой квартиру, там на Кренгольме - казармы всё называлися. Где врачи принимали, 14-ая казарма, там мы снимали там квартиру. Точнее комнату, там всё комнаты, на 3-ем этаже. Немного платили, не помню сколько. И мы никогда её не сдавали, даже когда уезжали на лето домой. Так и держали, пока замуж не вышли. Комната, там была печка, диван, кровать и стол. Больше у нас ничего не было, и нам хватало. Шкаф, правда, был небольшой. И нам хватало, мы вдвоем жили. Мебель свою купили, но не сразу, это уже потом...

У нас в Нарве три кино было в Нарве: «Бибабо», «Скетинг» и еще как-то называлось. Наверно, недорого было, что мы ходить любили. Все эти картины смотрели...

Парикмахеров было много девчонок. Я так хотела быть парикмахером. Как праздник или же что, у нас все завиваться. Если я приеду, другой раз не работаю, то на финки стану и поеду завьюсь. У нас все девчонки уже с 14-15 лет все завивалися.

"Весело жилось" (у окна Зоя Волкова) 7.01.1938 г. (из личного архива Зарековкиной З.Р.)

Новый год (Рождество) уже первый праздник, надо обязательно новое платье. Было такое шерстяное или какое там. На второй день тоже, но не такое дорогое. А потом уже какие у тебя есть. Первый день, это чтобы у каждого было новое. Раньше ведь всё ходили в костюмах. Русские праздники, ведь у нас у всех были русские костюмы, у всех вышито. И передник вышит. В Ивангороде был певческий праздник, и я тоже участвовала. Тогда все деревни съезжалися, одни и те же песни учили и мы приезжали. Кто приезжал и жить негде, то в школе тогда. Тогда общее на сцене и пели. Это большой праздник был. Сцена и большое-большое помещение, я тоже пела там. Это весной было, потому что мы все были в одном платье.

Крестный ход в Пюхтицы

С деревни ходили в Пюхтицы с крестным ходом. Идём и всё песни поём с батюшкой. А то девчонке-то ведь охота погулять в Сыренце, на вечер сходить. Так мы едем до Сыренца (на пароходе), а в Пюхтицы идём молиться. Там еще на вечер сходим. Потом какая-то деревня дальше, мы ночуем другой раз. Это всегда в праздник Успенье. Вся Криуша идёт, дети 12-13 лет обязательно. Батюшка идёт самый первый, а старушки самые последние. И тогда остановимся, все эти молитвы - «Царю небесному» или другие пропоем. Остановится батюшка, просчитает народу. А один раз шли, а было так много брусники, и вот старуха крайняя шла, всё эту бруснику брала. И теперь батюшка посчитал, а одной старухи нету. И так она и пропала. Потом её ходили искать и в канавы они смотрели, куда она делася. Так и пропала. Священника все уважали, учителей тоже уважали.

Зимой папа приезжал за нами. У нас паром через реку и сколько там километров 2 или больше, идёт железная дорога в Таллин. Здесь у нас своя станция Аувереве-Вайвара. А так папа приедет на лошади к Новому году и забирает нас всех. Не то, чтобы только своих, и едем домой на Новый год. Ехали по реке. Где полынья, там было ветками уже отгорожено. Мальчишки, вот мой брат, сколько ему лет было - не интересно же так кататься на коньках, надо обязательно кругом полыньи. И Жорик Орлов в эту полынью упал и стал тонуть. А мой брат побежал к волости, там была лестница, чтобы на чердак ходить. Он схватил эту лестницу и притащил к полынье. И вот этого Жорика вытащил, спас. А это нашего крёстного сын. Вытащил, оделся и скорей на печку. Крёстный приходит, Жорика отец: «Здрасьте» - «Здрасьте». «Ну, где ваш спаситель?» - говорит. Папа: «Какой такой спаситель?» Что вот спас он сына крёстного (заметка в одной газете и в другой). И ему с Таллина дали медаль «За спасение». Он ездил её получал…

Летом июнь-июль портные уезжали куда-то на ярмарку в Эстонию. И они нас тогда отпускали домой. Мы с сестрой приезжала на лето на 2 месяца. У нас в волости был телефон. В Таллин или куда-то можно позвонить, если ты договоривши. А так только телеграммы ведь посылали или письма. А по телефону мы звонили, нисколько не платили. Кто платил — не знаю. Он стоял в большом таком помещении в волости, там писарь и секретарь. Если в Таллин послал, договорившись, то придешь и поговоришь.

Открытие памятника.

Всё Принаровье было, сам Лайдонер приезжал. Его встречали, у нас как раз через речонку мост. Этот мост был так из ёлок сделан, и цветы были. И он такую речь хорошо говорил. Как сейчас помню, что если вы будете богаты, и государство будет богато. Священник отслужил, а мы тогда пели песню «Спите орлы». А на памятнике, с одной стороны написано кто воевал из Криушских и кто погиб. С Нарвы скамейки наделаны и выкрашены, кругом памятника. И там цветы и мы все как-то. Это было между школой, волостью и народным домом, около самой-самой реки. Столько тогда народу было, большой праздник был. Я была там, приехала с Нарвы.

Пароходы - «Заря» ходила и «Победа», но «Победа» подороже. «Заря» хлопает, хлопает колёсами. Она до Сыренца ходила. Я в Сыренце часто бывала. Летом пароход ходил 1,5 часа - и дома. У нас большая пристань была, там 3 магазина, селёдку привозили, всё выложат там. Что была тогда мода или как сказать, если пароход идёт, он в Коссари гудки даёт, что он подъезжает. И если дома, что делаешь, надо сбегать на пристань, знакомым помахать рукой или чего-то пожелать. Верх и низ был на пароходе и, когда плохая погода, тогда низ. Какая-то разница была насколько-то центов, но не дорого. Наверно, внизу дешевле — не помню, только что разница какая-то в центах была. Другой раз в воскресенье охота домой. Утром приедешь, а в 4 часа вечером уже обратно домой едешь. Притом у мамы пироги напечены.

1940 - 1944 годы.

Как раз спектакль ставили в Князь село или Верхнее село. Мы ехали на пароходе, когда войска входили (1939 год?).

Потом мы на Кренгольме-то жили, столько этих танков, столько войска. Они пели всё «Катюшу» — это их песня. Они по деревням едут и всё поют. Собирали молодёжь и по деревни. Но было тревожно как-то. Всё незнакомое. Тогда только мы фуфайки узнали. Военные приехали с женами, а у нас своя мода. У них платья были всё длинные. Потом они здесь сразу в 3-4 дня нашу моду скорей переняли. У кого было 3 комнаты или как — подселяли и уже не спрашивали.

Арестовали дядю Ваню и тётю Лену (тесть и свекровь сестры). Этопри советской власти. Сперва его арестовали, а потом её (Иван Терентьевич Мейцев приговорен 22.02.1941 г. к расстрелу за службу в армии Юденича). У них было 3 коровы, она пришла, корову подоила и с подойником в дверь вошла, и ей говорят: «Вы арестованы». Она сразу упала, молоко всё разлилось...

Брату тогда 15 лет было, когда война начиналась. Он жил у одних наверху. Мы внизу жили, а он наверху. Он приходит с повесткой и говорит: «Зоя, я записался в армию. Мы с Ваней Сорокиным записалися на войну». И такой довольный. Я маме сразу телеграмму дала в деревню. И мама ночью пришла пешочком. Их взяли, и в 1-ой школе, это на второй день. Уже были верёвки натянуты, близко к школе не пускали. Они там из окон машут, а нас близко не пускают. Их там 3 дня подержали, их там много набралося, и пустили домой. Когда уже пустили, тогда он, наверное, почувствовал и смотрю, он целую ночь не спал. Но все равно пошёл добровольно, и всю войну отслужил разведчиком. Ваня Сорокин погиб, а он пришёл. Он, как будто солдатом и не был 4 года на войне, и его взяли еще на 2 года в армию в Таллин, служить действительную службу. 6 лет всего отслужить надо было.

Как раз до войны я вышла замуж в 21 год. И через 2 месяца нас в Эстонию окопы копать. И вот я и полгода не была замужем. У нас уже была другая квартира, была обставлена хорошо. И когда я вернулася, а мужчин оставляли там на окопах. Нарву бомбили, а женщинам не сказали про это. Нас всех женщин отправили в Нарву. Я приехала и мне было не найти своего дома, где мы жили. Даже покойники еще лежали. Как я была на окопах, я так и осталась без квартиры. И тогда ушла в деревню. Всё было разбито, никто ничего не делал, никому ничего не надо было. Бомбили так - вот даже рельсы летели. Сколько детей убило в Липовой ямке. Рельсы туда летели, это так бомбили. И вот мой муж Бойцов Александр Никитич (он сам из Нарвы) ушёл на войну, я и не видала его (пропал без вести в ноябре 1944 г.). Он пришел домой, а я ушла в деревню. У сестры как раз ребёнок родился, и мы ушли и на руках понесли Ирку. И я так не видала его, как он на войну уходил. Он погиб под Великим Луками, мне потом уже пришло извещение. Меня в военкомат вызвали, и я получила. Это мой был мой первый муж.

В деревню мы пешочком шли и ребёнок на руках. Нас, наверное, человек 10-12 было и мы по очереди несли. Помимо самой реки Наровы мы шли. Когда с Нарвы с ребёнком-то пришли и как раз утром, когда мы встали, и немцы пришли. Но они у нас ничего плохо не сделали. Только курят гоняли, кур всё ловили по деревне. И они прошли ходом почему-то, не останавливались у нас. И плохого они ничего не сделали. Войну мы в деревне жили. А потом, когда уже русские стали наступать и немцы отступать, тогда как раз дорогу городили, и кто куда хотел.

Загривские рассказывали, что их гнали немцы. А у нас немцы не стояли, у нас стоял эстонский корпус. У них форма немецкая, а они все таллинские. И ведь наши девчонки гуляли с ними. И вот они спокойно уходили. Немцев у нас не было, так что мы не поехали куда отступать, а мы в свой лес отправились. Приехали в лес, папа смотрит, что чьи-то вещи лежат, кто-то есть. Мы остановились в лесу. У нас 2 коровы с собой были, овцы. И чтобы поближе к стогам, ведь кормить-то надо. Одну корову пришлось забить, потому что не будешь кормить 2 коровы, да еще лошадь была. Лошадь у папы взяли на войну в 41-м. А потом Мейцеровых арестовали отца с матерью, у них было 3 коровы и лошадь. Они были богатые. Так у них всё и осталося. У них был амбар всего. И теперь мы приехали туда в лес, расположилися. И сколько-то мы жили там. И всё ходили в свою деревню. Сперва она сожжена не была, её потом сожгли. И вдруг слышу, Господи, мат-перемат — русские солдаты идут. Если бы они нашли нас сразу в лесу, столько бы их не погибло бы. А потом, когда они нас-то нашли, и тогда стало легче. Сколько мы там отжили, вроде месяц. Спали - большое дерево, так всё обложено и было тепло. Притом у нас огоньчик был только днём, а вечером нельзя. Так по нам сколько раз били, что если кто закурит.

Пока мы были в лесу, нам охота посмотреть, что в КриушАх. Мы не знаем, было всё сожжено. Так русскими солдатами сожжено или немцами — этого мы не знаем. Целый костер, обгоревший уже. Батюшкина баня целиком стояла - это папа всё говорил. Но пока мы жили в лесу, уже мужики приготавливали, что в деревню, если придём, хотя бы баню построить. Хоть и не дом. У всех уже было так заготовлено, но не суждено было.

Как «Катюша» давала, так даже земля трясется, как на волнах. Мы стали русским мешать, и тогда нас отправили в Котлы. Опять всех с лесу собрали с лошадьми и отправили в Котлы.

Река стояла в то время, потому что кто хотел, тот уезжал на ту сторону. Папа даже туда свез несколько мешков муки. А потом смотрим, стали эти русские в немецкой форме. Потом власовцы пришли, все пьяные и стали одежду просить. А одежда-то уже вся. Вырыты были у папы ямы, всё не увезешь с собой, одежда была закопана. А потом откопали, и никто даже не тронул. И нас тогда вот отправили в Котлы…

Когда Нарву наши взяли, и эти немцы отступили, тогда я жила около эстонской церкви. Мы портные там жили. И как раз вечер был, и стучит кто-то к нам в дверь. А я с Леной жила, у нас еще потолка не было. Половина был потолок, половина — не было. Лена и говорит: «Зоя, какой-то солдат». Я говорю: «Ой, Лена, не пускай никакого солдата». А я лежала на кровати. Она говорит: «Какой-то солдат проситься к нам». Я говорю: «У меня никаких солдатов нету. Не пускай». Он через дверь кричит: «Зоинька, зачем ты не пускаешь». Это поезд остановивши здесь в Нарве, и брат прибежал, обнялися, и он побежал на поезд, сел и поехал дальше, к военным. Прибежал на пять минут только. Он знал, где я, что треугольники эти письма писали. Я ему всё время писала. Потом писала, когда Нарву взяли...

После войны

Но ведь потом была Нарова, у нас теперь море стало. Как раз до КриушЕй - Черная речка это море. И нам не разрешили строиться, а так бы все бы построились обратно в деревню. А ведь один дом только в Пустом Конце - и так всё и отжили. После войныначали уже что-то строить, у папы баня уже была сделана, брёвешки были приготовлены. И вдруг приказ — нельзя строиться. У некоторых так баньки были, у Ботвинских. А потом все уехали в Нарву. А так бы родители, конечно, построились бы. Молодёжь не стала бы. Мы всё время ездили туда к дому. Соберемся на несколько лодок и поедем, мы там и ночевали, и песни пели. Вот Ольге Семёновне подарок там делали, хрустальную вазу ей подарили. У нас 9 яблонь было. Была черная сморода, но почему-то плохо росла, красная сморода была. Яблоньки все были целы. И мы поедем, и около своего фундамента и поплачем, и потанцуем. Некоторые ездили свои поля, свои грядки делали - огороды. У нас в деревне у всех были лодки. Потом, когда приехали в Нарву, тогда у всех моторные стали. Тогда уж мы ездили в деревню в субботу-воскресенье.

Церковь у нас осталася целая. Сейчас у нас кладбище затопило. Но до этого кто хотел, многие, правда, перевозили. Только кто недавно умерший там сколько-то, не 5, не 10 лет. А увозили в Ивангород, хоронили. Церковь у нас целая была, и после войны сланцевские нашу церковь разобрали. Как говорят, не знаю, правда, или нет. Она горела, но её не взрывали. Если бы не затопили, то церковь была бы целая.

Написано на основании архивного дела Эст. гос. архива ERA - Дроздик О.А.

Источник