Личный опыт: как собака спасла меня от депрессии

Люди делятся на два типа: те, кто считает домашних животных скорее обузой, и тех, кто понимает — это неисчерпаемый источник радости, любви и жизненных сил. Юлия Рих вспоминает, как перешла из первой категории во вторую.

Фото автора

В рекомендациях, которые психотерапевт дал мне на первом приеме, не было ни слова о животных. Предлагалось сидеть на детских площадках и отзеркаливать позитивное поведение детей (считывать их наивные, радостные и простые эмоции), заниматься примитивными медитативными действиями (перебирать крупу, сортировать зернышки), принимать медикаменты и — в качестве наиболее эффективной меры — прилечь на госпитализацию.

Прием у психотерапевта для неофита то еще испытание.

В единственном в городе-миллионнике психоневрологическом диспансере было по-советски бедно, душно, сиротливо и уныло. В очереди сидели странные люди, кто-то безудержно и бессвязно трещал, кто-то периодически лаял, и мне казалось, что я попала в настоящий дурдом из мрачного советского кино.

Что я здесь делаю? Вот моя сумка из «Рандеву», вот мои разноцветные ногти и красивые босоножки. Мне очень сложно, но я точно не из тех, кто лает.

Но этого доктора порекомендовали хорошие знакомые, он был главой отделения, консультировал частным образом, я решила дождаться приема. Зашла, послушала, поплакала, заплатила, купила лекарств и больше к нему не вернулась.

Дома меня ждали трое детей. Мне надо было выжить.

Много позже, пока я пыталась самовылечиться и начитывала литературу по теме, я узнала, что основное между психотерапевтом и пациентом — это комфорт и динамика. Если нет комфорта, надо менять врача. Если нет динамики — искать другого. Важно держать в голове эти два основных условия.

Психиатрическая помощь, безусловно, очень важна. Но не было сил, денег, рекомендаций, а диван дома был бесплатным. Я лежала и думала, что делать.

К тому времени я была сильно запущена. Большую часть дня лежала лицом к стене и зубы предпочитала не чистить. На таблеточках и вовсе проваливалась в бездну. Я помнила жизнь, в которой у меня были надежды, цели, планы, радость и силы. И очень хотела туда вернуться.

Детские площадки не помогли. Что толку смотреть на радость чужих детей, когда свои круглосуточно перед глазами. С крупой тоже не задалось. Близкие же считали, что я просто должна взять себя в руки.

Я понимала, что, если я себя не спасу, меня никто не вытянет. И надумала простую мысль: если у меня будет собака, я должна буду как минимум два раза в день ее выгуливать.

Разговаривать не нужно, специально одеваться тоже, никаких дополнительных усилий, идешь себе молча за поводком. Утром и вечером.

Вдруг поможет? Об эмоциональной составляющей я не думала совсем.

Были, конечно, минусы:

• Собака стоит денег (денег нет).
• Я живу на съемной квартире (с тремя детьми и собакой найти новое жилье — опыт не для слабонервных).
• Ее надо выбрать (у меня нет сил просто выбрать, что надеть).
• Собака — это ответственность (о боже, это слишком).

Но инстинкт самосохранения был сильнее логики. Эти прогулки казались мне исцелением.

Лежа на диване, несложно найти паблики собаководов и приютов. И это был большой сектантский мир, в котором каждый день кого-то спасали от отстрелов и голода, стерилизовали, взывали к совести и проклинали бездушных бросивших хозяев.

В приютах сотни собак. В основном, конечно, не совсем здоровых. Трехногие, полуслепые, доведенные до истощения, собаки с недержанием, с неисцелимыми глистами, неспособные рожать, стреляные, битые, испуганные и агрессивные. Любой породы.

Изредка попадались даже здоровые и воспитанные, в основном охотничьи бегунки. Охотники, как оказалось, к собакам относятся как к отработанному материалу: вышедших из строя без сожаления отбраковывают, убежавших не ищут, по умершим не плачут.

По ходу дела я узнала, что собаки делятся на охранников, партнеров, охотников и спасателей.

И эти инстинкты — не шутки.

Самые страшные внешне собаки бывают лучшими бебиситтерами. Спасатель не успокоится, пока не спасет всю семью, пока та просто купается в море. А партнер, если признал главного человека, может буквально не замечать остальных членов семьи. У охотников же вместо сердца — ноги.

Я узнала, что самая вкусная собачья еда омерзительно пахнет. Что собачники-волонтеры довольно резки и считают остальных бессердечными людьми без цели в жизни. Что перевезти собаку на такси сложно, а отправить самолетом втрое дороже, чем человека.

А также, что ловить бездомных собак на улице, чтобы их спасти от отстрела или смерти от голода, — увлекательнейшее занятие. Невероятный выброс адреналина, удовольствие — как у продавца от закрытия суперсделки.

И ради этого я встала с дивана. И начала выезжать на отлов.

Мое окружение ахнуло: да ладно! Ты же всегда боялась собак!

Это было правдой. Я была из тех ненормальных, пугливых и тревожных, кто, завидев собачника метров за сто, кричал: возьмите собаку на поводок! От аргумента «она не кусается» у меня дергался глаз. Да хоть читает вслух Пушкина! Я боюсь и не хочу, чтобы ваши собаки облизывали моих детей. А еще ведь есть глисты (собачьи глисты людям, кстати, не передаются)!

Страх иррационален. Кто-то боится змей, пауков, темноты и самолетов — давайте я ночью в самолете подкину вам паука и скажу: да не бойтесь, он же маленький, что он вам сделает, а самолеты вообще падают в тысячу раз реже, чем случаются автомобильные аварии!

А растаявшие собачьи какашки весной на детских площадках?!

В общем, собачников я не любила, а собак боялась. Но надо было вылечиться, и этот страх я переборола вытеснением.

И был еще один неуловимый момент: бездомная, брошенная, испуганная и агрессивная собака загнана в угол так же, как и ты на дне своей депрессии.

Между вами нет места лирике. Тебе ее не жалко до слез, а она воспринимает тебя как потенциальную угрозу.

Между человеком и собакой в этот момент всё кристально честно. Вот мои руки, вот еда, завтра я отвезу тебя в приют, решай, довериться мне или нет.

За плечами у каждого своя война.

Ты ее ловишь без умиления, она подходит к тебе без благодарности. Все напряжены, взвинчены и недоверчивы.

И без обязательств: не поймала — ну что ж, дорогая, продолжай бороться за место под солнцем.

Я рисковала только своими руками и немного временем. Выезжала ловить собак только в тех случаях, когда приют готов был их взять сразу или максимум через два дня передержки у меня дома. Это была такая полезная осознанная деятельность без длинных обязательств, при которой я могла себя похвалить и видела очевидный результат. Эмоциональная польза лежала на поверхности: собака в безопасности, она будет накормлена, вылечена и стерилизована. Меньше смерти, больше жизни, возможно, ее даже кто-то возьмет в дом. На призывы «срочно спасите, а то убьют», «жалко собачку во дворе», «ехал мимо, сфотографировал, люди-звери выбросили» я не реагировала. У меня были дети, съемная квартира, другие задачи.

В доме появились записки: «Детка, придешь из школы, не пугайся, эта собака не страшная! Покорми!»

Или: «Он у нас еще на день, купи еды».

Я любила больших собак. Чем страшнее собака, тем острее эмоции. И тем чаще они благороднее. Мне нравилось давать им имена. Так появился шикарный красавец доберман Брюс, старая любвеобильная дратхаарша Ада, неземной красоты ирландский сеттер Рич. Он прибился к воинской части в Сочи, и в паблике умоляли его забрать, иначе отстрелят, такой крупный изможденный пес был никому не нужен. Был февраль, он спал под шинелью и был грациозным, воспитанным истощенным скелетом.

Когда Рича забирала приемная семья (приехали всем составом, муж, жена, двое детей), женщина села на пол, обняла его и заплакала. У нее была какая-то своя история, связанная с сеттерами, и она сразу сказала: мы его берем. Он прожил с ними прекрасные два года и внезапно умер от разрыва сердца. Фоточки Рича навсегда в моем инстаграме.

Незаметно и навсегда прошла собакофобия. Но я твердо шла к цели: своя собака, прогулки, выздоровление.

В пабликах приютов мелькали фото собак, пока однажды я не увидела свою. Она была помесью русского спаниеля и, как мне казалось, шотландского сеттера. Молодая, здоровая, непуганая, дурная охотница, прибившаяся к какой-то базе. Безумно красивая. Оторваться было невозможно.

Две недели я думала и проверяла, не забрали ли ее. Потом осторожно списалась с хозяйкой приюта: приеду, мол, только посмотреть. И вообще у меня ребенок-аллергик, и через неделю, если что, верну. Дети дороже.

Спросила — дадут ли мне с собой лежанку, еду, ошейник и поводок. Мне рассмеялись в лицо: оказывается, когда берешь собаку, наоборот, подвозишь приюту в качестве благодарности минимум мешок корма.

Я представляла, как поведу детей в сад, а она будет мирно бежать рядом. Как зайду в магазин, привязав ее у дверей. И еще я слышала, что приютские собаки очень благодарны. Они чувствуют, что «усыновлены», и очень признательны. Всё, конечно, было не так.

Я поехала знакомиться. Во дворе огромного двухэтажного богатого дома было пусто. Хозяйка — предприниматель, ловить и пристраивать собак для нее — хобби. Только породистые, только в надежные руки. Строгий отбор новых хозяев. В доме бешено лаяли штук 20 собак. Она выпустила мою. Я волновалась.

Но эта сумасшедшая девочка-подросток сразу заполнила собой всё пространство двора. Носилась, ластилась, радовалась, прыгала — все вопросы как-то мгновенно отпали.

В ней было столько радости… Сколько не было ни на детских площадках, ни вообще в моей жизни.

Я уехала и думала еще неделю. А потом купила лежак, еду, ошейник, поводок, отвезла младших к бабушке и сказала старшему: сегодня забираем собаку.

В первый вечер мы тихо сидели втроем на полу. Осознавая, что теперь мы — семья. С детьми и собакой, и будет всё по-другому. Я назвала ее Иззи в честь Лайзы Миннелли и легко произносимого английского слова easy. С ней должно было стать легче.

В первый же вечер она нассала и выдула полведра поноса. Стресс.

Через день в дом ворвались шестилетние двойняшки.

— Ты сказала, будет сюрприз! Киндер-сюрприз?! Где?

Собака осторожно высунула нос из комнаты.

С тех пор они с ней не расставались. Вовлекали ее во все свои ролевые игры, катали на выдуманных санках, учили приносить мяч, лежали вместе в ее лежаке и в детских кроватях.

Она спала с детьми, горящими от температуры, подхватывала любую игру, выпрашивала еду, убегала на улице и возвращалась прямо к двери, безудержно лаяла на любой шорох за дверью. И всех любила.

1 января я была среди тех унылых невыспавшихся собачников.

Мы научились варить вонючее мясо, искать клещей и вычесывать колтуны. Одна небольшая, бездомная собака сделала нас всех сразу в сто раз богаче.

Уже нельзя было не прийти домой ночевать, уехать в отпуск или лечь в больницу, не пристроив ее. Собака стала призмой, сквозь которую мы смотрели.

Терапевтическую задачу с прогулками она в некотором смысле решила.

Рвалась за каждой птицей в небе и кошкой на земле, рыла норы и принуждала других собак к дружбе. Я болталась за ней на поводке.

Она съедала мои дорогущие помады, архивные слайды, книги, туалетную бумагу и крем «Зорька». Однажды чуть не разбила единственные духи «Шанель».

Атмосфера в доме незаметно, но кардинально изменилась. Наполнилась, сгустилась, качнулась в сторону большего принятия, понимания и любви.

Теперь мои дети не боялись других собак.

На карманные стали покупать пакетики еды для бездомных животных. Зимой тайком от соседей запускали в подъезд промерзших собак.

Научились разбираться в породах, оценили dog`s friendly кафе и магазины. Повзрослели.

В доме стало весело.

Я думала, что нашла друга младшим детям. А оказалась, подарила близкого друга своему старшему сыну-подростку.

Еще мы как-то все сразу поняли, что больше не сможем купить даже самую распрекрасную собаку за 25 тысяч рублей, потому что в приютах их тысячи. И это просто неразумно и как-то бессмысленно. Их уже кто-то купил, разочаровался, выбросил, почему бы не исправить эту кривую.

Есть притча про бессердечного богача, которого Господь помиловал за луковицу, презрительно брошенную голодному. Пусть меня Господь простит за эту собаку.

Еще в приютах они стерильные, зачастую обученные и отдаются бесплатно. Во всех смыслах — проще и удобнее.

Когда Иззи со старшим ребенком улетела жить в Москву, наш мир сразу и вдвойне опустел.

Я уже выздоровела, гулять до и после работы не хотела, поэтому собаку было решено не заводить. Мы поехали за хомяком. А привезли чилийскую белку. Дегу.

Хозяева белки уговаривали взять ей пару, мол, дегу — социальное животное, затоскует в одиночестве. Я наотрез отказалась: семейство белок я не переживу. Но скучно ей у нас точно не будет.

Белка ест мало, дикая и своенравная, бесконечно крутит колесо и не пахнет. Скрип колеса — это мелодия. Теперь я переживаю, не жарко ли белке без кондиционера, не страшно ли ночью в темноте, думаю, куда ее пристроить, когда уезжаю, и колдую ей корм из пяти, потому что просто корм для дегу она не ест.

С годами оказалось, что самые терапевтические, душевные и успокаивающие для меня звуки — это тиканье часов на руке спящей дочери, когда Иззи грызет в ночи кость или белка крутит ночью колесо.

Иззи же в Москве теперь роет норы в снегу, купается в реке летом, гоняет уток и продолжает всех принуждать к дружбе.

Муж моей подруги, очень достойный взрослый человек, которого воспитала одинокая мама после войны, как-то сказал: чтобы мой ребенок узнал, что такое доброта, человечность, сопереживание и щедрость, не обязательно заводить собаку.

И он прав. Он стал таким и без собаки. Но собака точно делает нас еще добрее, еще терпимее и еще участливее. И она вылечила меня от депрессии.

А еще собак пускают теперь в хосписы, в дома престарелых, к аутичным детям и даже на следственные действия при допросах жертв насилия.

Источник