Разбитые и разбитные: как появились, повлияли на общество и почему исчезли битники

Движение битников, или бит-поколение, возникло и сложилось в Америке в конце 1940-х годов. Свое название beat generation они придумали сами, намекая на другое послевоенное поколение, имевшее социально-литературное значение для Америки, — потерянное поколение 1920-х годов. В 1950-е американская общественность быстро вознесла битников до небес, в 1960-е подвергла забвению, а в 1970-е воскресила и канонизировала. Их тексты напоминают эмоциональные бомбы замедленного действия, а развитие американской (то есть мировой) культуры второй половины ХХ века невозможно представить без имен Аллена Гинзберга, Джека Керуака, Уильяма Берроуза и многих других писателей и поэтов бит-поколения.

Битники появились на земле задолго до хиппи, растаманов и других смутьянов. Ведь движение субкультуры битников уходит корнями в 1940-50-е, когда в Америке возникли первые представители эпохи бит-поколения. В Советском Союзе бит-поколение появилось с некоторым запозданием – премьерный русский период бит-движения приходится на конец 1960-х – начало 1970-х. Когда в СССР отцов-основателей воцарилась иная субкультура и на смену стильным чувакам и чувихам пришли свободолюбивые неряшливые хиппи. Битники в СССР – это преимущественно молодые декаденты и стиляги, прекрасно образованные и финансово обеспеченные своими партийными родителями и имеющие возможность одеваться по последней моде, отращивать волосы до плеч, смущать и эпатировать честных работяг и не бояться суровых последствий, на которые способна оскорбленная советская власть.

Разбитые и разбитные: как появились, повлияли на общество и почему исчезли битники

Движение битников, или бит-поколение, возникло и сложилось в Америке в конце 1940-х годов. Свое название beat generation они придумали сами, намекая на другое послевоенное поколение, имевшее социально-литературное значение для Америки, — потерянное поколение 1920-х годов. В 1950-е американская общественность быстро вознесла битников до небес, в 1960-е подвергла забвению, а в 1970-е воскресила и канонизировала. Их тексты напоминают эмоциональные бомбы замедленного действия, а развитие американской (то есть мировой) культуры второй половины ХХ века невозможно представить без имен Аллена Гинзберга, Джека Керуака, Уильяма Берроуза и многих других писателей и поэтов бит-поколения.

Аллен Гинзберг, Джек Керуак и Грегори Корсо / Bruce Davidson

«ВОТ ЭТО ПОКОЛЕНИЕ — РАЗБИТОЕ ПОКОЛЕНИЕ»

Джек Керуак в статье «Происхождение Разбитого поколения» («Плейбой», июнь 1959) вспоминал, что как-то в 1944 году он встретил на Таймс-сквер хипстеров — в послевоенной Америке так называли белых юношей, слонявшихся без дела, безучастных к миру, употреблявших наркотики и перенявших жаргон афроамериканцев, — и один из них сказал ему: «Чувак, я разбит...» Другая важная фраза была произнесена в 1948 году, когда Керуак с другом и писателем Джоном Холмсом обсуждал значение потерянного поколения и последовавшего за ним экзистенциализма. Керуак заметил, что «вот это поколение — разбитое поколение», и Холмс восторженно согласился с ним. Обоим писателям стало ясно, что именно они — новое поколение, но не потерянное, а разбитое. Так Керуак провел ассоциативно-преемственную связь между хипстерами и битниками, между потерянным и разбитым поколениями. В этой же статье он уточнил, что «сперва слово „битник“ означало унылого, бедного, сломленного, мертвецки уставшего бездельника, ложащегося спать в метро». Но этот термин, по мнению Керуака, вскоре обрел еще одно значение, уже религиозное. Он осознал это в один из дней 1954 года, когда зашел в церковь, в которую ходил в детстве, и пережил озарение:

,,

«Я вслушался в священную тишину, царившую в церкви (я был там совсем один, в пять часов вечера, снаружи лаяли собаки, вопили дети, кончалась осень, свечи мерцали лишь для меня), и на моих глазах неожиданно выступили слезы, потому что мне открылся истинный смысл, который я вложил в „разбитое поколение“: слово „битник“ (beatnik) означает „блаженный“ (beatific)...»

Литературный мир впервые узнал о битниках в 1952 году, когда был опубликован роман Холмса «Вперед!». Роман с ключом, как признавался сам Холмс, потому что все его герои были списаны с друзей — Джека Керуака, Аллена Гинзберга, Нила Кэссиди, Уильяма Берроуза и многих других. Действие романа происходит на Манхэттене; в центре сюжета — хипстеры второй половины 1940-х годов; антураж — преступность, наркотики, вечеринки, бары, джаз и свободная любовь. Но в финале романа главный герой отчуждается от своих друзей и примиряется с буржуазным миропорядком. Холмс первым указал, что безудержная блаженность битников имеет предел. Он был тем, кто приготовил пути битникам, но был и пророком, к которому битники не прислушались.

Второй раз американская общественность узнала о битниках в том же году, увидев в «Нью-Йорк таймс» статью Холмса «Это — разбитое поколение». В ней Холмс развернул свои мысли о битниках, а в финальном пассаже сравнил их с молодыми героями Достоевского — это сравнение, кстати, по понятным причинам очень популярно у отечественных исследователей и переводчиков — и даже процитировал из «Братьев Карамазовых» знаменитую фразу, что «вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует». Такими же людьми, по мнению Холмса, ощущают себя молодые американцы, оказавшиеся в послевоенном мире 1940-х, и в этом же — их главное отличие от потерянного поколения 1920-х годов. Потерянное поколение, обуреваемое разочарованием и поиском себя посреди развалин, было поэтически трогательным, оно не представляло опасности общественности; кто захочет изменить мир после чтения «Пустоши» Томаса Элиота? Зато разбитое поколение, блаженное поколение, движимое отчаянной жаждой веры и пока еще не готовое смириться с ее границами, — это совсем другая история. «В конце концов, — пишет Холмс, закольцовывая аналогию, — тридцать лет спустя то поколение, о котором писал Достоевский, ушло в подполье и собирало бомбы».

Статья «Это разбитое поколение» Джона Холмса в NY Times, 16 ноября 1952 года

,,

«Возможно, бит-поколение не будет собирать бомбы; его, вероятно, попросят сбросить несколько, и некоторые, вполне возможно, будут сброшены на них самих, и они постоянно держат это в уме. <...> Но умение этого поколения бодрствовать и в то же время избегать цинизма; его постоянно растущая убежденность, что проблема современной жизни — это, по сути, духовная проблема; и эта порывистость к внезапной мудрости, свойственная людям, живущим трудно, но далеко шагающим, — все это является их достоинством и заслуживает внимания. А их ясные, не боящиеся испытаний лица в любом случае того стоят».

FUCK ART, LET’S DANCE!

Совсем скоро выяснилось, что бомбы, которые битники сбросят людям на головы, будут изготовлены не из пороха, а из слов. Именно литература — их подполье или даже дом, из которого они не будут бежать, если, конечно же, не понимать саму литературу как одно нескончаемое странствие или побег.

Керуак писал, что хипстеры, из которых вышли битники, делятся на «тихих» и «буйных». Холмса можно отнести к первой, «тихой» категории — об этом свидетельствует даже сознательно-размеренный тон его прозы, публицистики, его пророческое осознание суицидальности битнического образа жизни, — в то время как большинство канонических литераторов-битников относились к «буйной» категории хипстеров. В романе «В дороге» Керуак писал о таких «буйных» хипстерах, что они ​​— «одни безумцы», «те, кто без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенным, кто жаждет всего сразу, кто никогда не скучает и не говорит банальностей, а лишь горит, горит, горит». А Лоуренс Ферлингетти, издатель битников и сам отличный поэт, лаконично подытожил битническую художественную стратегию следующим заветом: Fuck Art, let’s Dance!

Джек Керуак с котом, Alamy/Legion Media

Официальным днем рождения битнической литературной общины считается 7 октября 1955 года. В этот день в галерее «Шесть» в Сан-Франциско состоялся их первый поэтический вечер. Среди выступающих был Аллен Гинзберг, представивший широкой публике поэму «Вопль» — гимн поколения, осанну «буйным» хипстерам, или, уже по мнению автора, «эмоциональную бомбу замедленного действия, которая готова подорвать американское сознание, если оно надумает мутировать из военно-промышленно-националистического комплекса в репрессивную полицейскую бюрократию». В «Заметках на тему «Вопля» он признавался, что «не рассчитывал написать поэму, думал, что просто стану писать то, что хотел, — безо всякого страха, дав полную волю воображению и подняв завесу секретности». Так родились знаменитые строчки:

,,

Я видел, как цвет моего поколения пожирало безумие, как голодны наги на грани срыва

влачились на заре по улицам негритянских кварталов ища вмазки позарез

ангелоглавые хиппи в жгучей жажде первородного соития со звездным динамо в механизме ночи.

Аллен Гинзберг с романом Джека Керуака «Доктор Сакс», 2 июня 1959 года

Поэма состоит из трех частей, подчиненных общему сюжету: в первой части мы знакомимся с собирательным образом невинного, кроткого юноши-хипстера, вынужденного жить в Америке, во второй — с молохом, или рациональной, жесткой, неумолимой силой, требующей жертвы, а в третьей — с молитвой, восхваляющей жертву, в которую был принесен кроткий юноша. Поэма писалась в том числе под воздействием наркотиков — ведь как-то надо было пылким хипстерам поддерживать в себе духовное пламя и страх перед банальностью?

,,

«У меня была квартирка в Ноб-хилле. Как-то я принял пейотль, и моему взору открылась незабываемая картина — зиявший пустыми глазницами череп Молоха на верхних этажах большого отеля. Он был похож на робота и свирепо скалился в мое окно. Когда несколько недель спустя я вновь словил кайф, то увидел, что лицо все еще было там, в окутанном красным смогом деловом центре Города. Я бродил по Пауэлл-стрит, бормоча, как в бреду, „Молох, Молох“ всю ночь напролет. Вторую часть „Вопля“ я почти целиком написал в кафетерии неподалеку от отеля „Дрейк“, в глубине адовой долины. В этой части длинная строка используется в виде строфы, разбитой внутри на восклицательные блоки, которые прерываются повторением ключевого слова — Молох».

Летом 1956 года поэт и журналист Ричард Эберхарт съездил в Сан-Франциско, познакомился с битниками и опубликовал 2 сентября в «Нью-Йорк таймс» статью «Ритмы Западного побережья». Статья стала знаменательной. Во-первых, Эберхарт отметил, что «самое замечательное стихотворение молодых поэтов, написанное за последний год, — это „Вопль“ Аллена Гинзберга». Во-вторых, он искусно разобрал поэму, указав на влияние Уолта Уитмена, с которым Гинзберга будут сравнивать всю жизнь, и похвалив за ритмическую силу, сопоставимую с библейской и выраженную в молебном повторении финальных «Я с тобой в Рокленде».

Затем Лоуренс Ферлингетти, упомянутый выше поэт, владелец книжного магазина и издательства City Lights, опубликовал отдельной книгой «Вопль» и другие стихотворения Гинзберга. Начались скандалы, преследовавшие битников все время и сопоставимые со взрывами в общественном сознании. В марте 1957 года таможенники США изъяли 520 экземпляров «Вопля», прибывших из лондонской типографии, а один из полицейских сказал журналистам: «Вы бы не хотели, чтобы ваши дети столкнулись с этим!» Но прокуратура США отказалась возбуждать уголовное дело из-за поэмы, и книги попали на американские прилавки; скандал обеспечил книге спрос. Еще один скандал (или взрыв) случился из-за стихотворения «Америка» и знаменитых строк: «Америка, когда люди перестанут воевать? Оттрахай себя своей атомной бомбой». В общем, Гинзберг стяжал свою славу как поэтическим даром, так и на почве скандальных вспышек — и иначе, наверное, нельзя прийти к статусу самого известного поэта страны, кем он и был с 1950-х и до конца 1990-х.

Лоуренс Ферлингетти с книгой Аллена Гинзберга «Вопль», 15 сентября 1957 года / Bob Campbell / San Francisco Chronicle via Getty Images

Впоследствии Гинзберг говорил, что статья Эберхарта «растопила издательский лет» для битников. Это была правда. Так, уже в 1957 году Джек Керуак смог опубликовать роман «В дороге» в издательстве Viking Press. Правда, роман был написан еще в 1951 году. Эмпирический материал романа — путешествия и джазовые концерты, знакомства и расставания — Керуак собирал с 1948 года, когда завел постоянную дружбу с Нилом Кэссиди и колесил с ним по Америке. А духовный материал, или стиль своего романа (что одно и то же), он собирал почти всю прошедшую жизнь, все то время, что проводил за чтением и обсуждением любимых авторов: Гете, Мелвилла, Томаса Вулфа, Пруста, Селина. Но по написании роман — кстати, его первоначальным названием было «Разбитое поколение» — не был принят издателем. «Рукопись романа, — вспоминал Керуак в той же статье для «Плейбоя», — завернули на том основании, что она не понравится менеджеру по продажам, с которым был тогда связан мой издатель. Зато редактор, человек умный и понятливый, сказал мне: «Джек, твой роман — это чистый Достоевский. Но что я могу сейчас сделать?» Следующие шесть лет Керуак «бездельничал, был кондуктором, моряком, нищим, выдавал себя за индейца в Мексике, в общем, был и тем и сем». А потом была напечатана статья Холмса в «Нью-Йорк таймс». А потом Керуак опубликовал под пвседонимом Жан-Луи отрывок из романа под названием «Джаз». А потом состоялся вечер в галерее «Шесть». А потом была статья Эберхарта. А потом издатели осмелели и наконец опубликовали «В дороге». А потом жизнь Керуака поделилась на до и после. Он тотчас был окрещен прессой как «новый Будда американской прозы», влияние «В дороге» на общественность сопоставлялось с выходом «И восходит солнце» Хемингуэя, а сам роман стал Евангелием целого поколения.

Уильям Берроуз и Джек Керуак, 1953 год / ALLEN GINSBERG / Swann Auction Galleries

«Необязательно жить — важно путешествовать», — писал Уильям Берроуз, и эта же формула идеально отражает дух романа Керуака. Два главных героя, Сал Парадайз и Дин Мориарти, колесят по стране, угоняя автомобили, меняя любовниц, встречая друзей, пробуя бензедрин и марихуану, слушая джаз, разговаривая о Ницше и Прусте и, самое главное, узнавая Америку, свою родину. Что эта фабула нам напоминает? Какую литературную стихию? Конечно же, приключения Дон Кихота и Санчо Пансы, Гаргантюа и Пантагрюэля, Чичикова и Петрушки, Тома Сойера и Гекльберри Финна, Бардамю и Робинзона — всех тех вымышленных дружеских пар мировой литературы, обреченных на странствия по земле. Но все перечисленные пары неизбежно сталкивались с расставанием. Кто-то из героев умирал, кто-то возвращался в общество. Так и роман Керуака прощается с нами разлукой двух друзей. Сал, одевшись в буржуазный костюм, идет в компании приятелей и новой девушки на концерт Дюка Эллингтона в Метрополитен-опера, а Мориарти — то ли святой, то ли Отец, которого они искали весь роман, — остается один, остается вечным младенцем, остается «буйным» хипстером и блаженным битником, которому суждено и дальше, до самой смерти, колесить по Америке.

,,

«Что за чувство охватывает вас, когда вы уезжаете, оставляя людей на равнине, и те удаляются, пока не превратятся в едва различимые пятнышки? Это чувство, что мировой свод над нами слишком огромен, что это — прощание. Но нас влечет очередная безумная авантюра под небесами».

Конечно, роман не только превозносили, но и ругали. Больше всего доставалось от Трумена Капоте. В феврале 1959 года он посетовал, на этот раз в интервью журналу «Нью Репаблик», что не смог дочитать ни одну из книг битников, что никто из них, по его мнению, не может предложить читателю ничего интересного и что никто из них не умеет писать, в том числе мистер Керуак. «Они не пишут, они печатают», — отрезал Капоте в конце концов, и это резюме прилипло к Керуаку и компании навечно.

Но «В дороге» лишь прикидывается наспех напечатанной беллетристикой. Керуак не только блестяще разбирался в истории мировой литературы, но и знал правила литературной игры. Так, Мориарти получил свою фамилию по причине того, что в глазах общественности он такой же злодей, как и главный противник Шерлока Холмса. А в имени Сал Парадайз зашифрованы важные религиозные значения битничества: Сальваторе, полное имя Сала, переводится с итальянского как «спаситель» (salvatore), а его фамилия Парадайз переводится с английского как «рай» (paradise). Это скрещение смыслов в именах Сала и Дина — религиозность и плутовство — и есть собирательный образ битников. Кстати, проповедуют друзья свое новое учение, как когда-то завещал Христос своим ученикам, по двое. Или, к примеру, слова Карло Маркса (прототипа Аллена Гинзберга), обращенные к Мориарти: «Куда ты несешься, Америка, в своей блестящей машине в ночной темноте?» Что сразу приходит на ум? Конечно же, «Мертвые души» Гоголя и знаменитое: «Русь, куда ж несешься ты, дай ответ?» И таких примеров литературной игры, освещенной религиозным светом, в романе очень много. А большинство этих игр связываются в одну большую игру, именуемую авантюрным романом, ведь именно стихия авантюры и плутовства правит умами битников, толкает их к побегу из дома, к приключениям, к поиску блаженства. Керуак не просто подарил нам реалистический портрет целого поколения — этого мало, чтобы обрести литературное бессмертие, — он еще и наследует великой литературной традиции, заложенной Сервантесом, Рабле, Гоголем, Твеном, Селином.

Гинзберг и Керуак, 1956 год / Alamy / Legion Media

Другое важное послание битничества — и, без сомнений, самая провокативная и экспериментальная книга поколения — это «Голый завтрак» Уильяма Берроуза. Этот роман был опубликован в 1959 году в скандальном парижском издательстве Olympia Press, которое специализировалось на порнографической литературе (они же первыми опубликовали в 1955 году «Лолиту» Набокова). «Голый завтрак» получил дорогу к читателям, и взрывы, то есть скандалы, не заставили себя ждать. В 1962 году в Бостоне «Голый завтрак» был запрещен к публикации из-за непристойного содержания (обилия сцен с педофилией, гомосексуальными оргиями и убийством детей), но спустя четыре года решение было отменено Верховным судом штата Массачусетс; на слушаниях присутствовали Аллен Гинзберг и Норман Мейлер, а сам Берроуз от участия в суде отказался. «Уверен, будь я там, пользы бы не принес», — говорил он в интервью.

Лоуренс Ферлингетти и Аллен Гинзберг у мемориала принца Альберта. Готовятся к выступлению на Международных поэтических чтениях (Poetry Incarnation) в Альберт-холле, 1959 год

Роман повествует об агенте Ли, который слоняется по Нью-Йорку в поисках дозы и в то же время скрывается от полиции; параллельно с этим возникает россыпь персонажей, экзотических локаций, несвязанных событий, выдуманных государств; изначально реалистическая форма повествования ломается и лишается сюжета; детективный стиль перемежается с плутовским романом, политическим триллером, антиутопией, низкосортной порнографией и научной фантастикой; то и дело возникают параноидальные, наркотические, трансгрессивные, хоррорные или колониальные эпизоды. И все это лишено внятной фабульной связности — последствия фирменного метода «нарезки» Берроуза, когда смешиваются сюжетно и стилистически разные текстуальные фрагменты. Берроуз в интервью Даниэлю Одье обосновывал метод тем, что «роман как форма себя исчерпал» и «писателям надо развивать определенные техники, которые позволят текстам завлечь читателя».

А еще Берроуз был уверен, что «слово — наряду со зрительными образами — один из мощнейших инструментов контроля; это хорошо известно издателям газет, ведь в газетах есть и слова, и образы... Если начать их нарезать и склеивать в произвольном порядке, система контроля падет». Говоря иначе, «Голый завтрак» — это не только попытка изменить литературный ландшафт; это еще и очередная «эмоциональная бомба замедленного действия», апостольское послание о неприятии всего нормативного, завет о сознательном, почти маниакальном отторжении всего общественного и государственного — разрушительная тенденция, которой наследуют и хиппи 1960-х, и поколение 1968 года, и левые террористы 1970–1980-х, и сторонники академического ресентимента 1990-х и 2000-х, и борцы за социальную справедливость 2010-х.

«КОГДА УМ БЛАГОРОДЕН — ВСЕ, ЧТО ОТ НЕГО ИСХОДИТ, БЛАГОРОДНО»

«Вопль», «В дороге» и «Голый завтрак» составили литературный канон бит-поколения, но Гинзберг, Керуак и Берроуз не были единственными выдающимися авторами. В 1960 году под редакцией Гинзберга в City Lights была выпущена поэтическая антология битников. Туда вошли стихотворения Лоуренса Ферлингетти, Грегори Корсо, Дианы ди Примы и других отличных поэтов. «Эта поэзия, — писал поэт и дзен-буддийский монах Филип Уэйлен, — легко сравнима с картиной или графиком, отражающим движения мысли: вот только что здесь было средоточие мира, а теперь это лишь история... и ты».

Многие из битников пришли в поэзию буквально с улицы. Так, Грегори Корсо рано лишился матери, был нелюбим отцом и 11 лет провел в приемных семьях, в которых подвергался унижениям. Затем он бежал, бродяжничал по району Маленькая Италия, выпрашивал хлеб взамен на преступные просьбы, в конце концов был арестован за кражу и получил три года тюрьмы. Но именно там, за решеткой, он получил доступ к библиотеке одного из заключенных, и это была библиотека с классической поэзией. «Когда я вышел из тюрьмы, — вспоминал Корсо, — я вышел оттуда вооруженный всем самым худшим и самым лучшим, чему только может научиться юноша. Иногда ад — это не так уж и плохо, поскольку если он существует, это значит, что где-то должна существовать и его противоположность — рай». После тюрьмы последовало знакомство с битниками, путешествие в Европу, дружба с Жаном Жене, его поэтическим крестным отцом. Корсо стал публиковаться, и его стихи изобиловали языком улиц; но имелась и другая важная черта — юмор. Он, как и Аллен Гинзберг, не стеснялся иронии в своих стихах, которая перемежалась с религиозностью и насилием. «Что-либо можно уничтожить только юмором, — говорил Корсо. — Как я уже говорил, юмор — это своеобразный палач, но мне кажется, он лучше других, потому что обязательно избавится от дерьма». Именно эту стратегию — триада «религия — насилие — юмор» versus дерьмо — Корсо использовал в своей знаменитой поэме 1958 года «Бомба». «Крепыш с нижнего Ист-Сайда, — писал о нем Керуак, — взметнувшийся над крышами, словно ангел, и спевший итальянскую песню, такую же сладкую, как у Карузо или Синатры, но со словами...»

Аллен Гинзберг, 1958 год / Bettman / Getty Images

Еще один поэт, Лоуренс Ферлингетти, тоже в подростковом возрасте был арестован за кражу, но переменил взгляд на жизнь, получив в подарок от неизвестной женщины сборник стихов Бодлера. Затем он много путешествовал на товарных поездах в Мексику, был на фронте Второй мировой и стал свидетелем разбомбленного Нагасаки, получил образование в Колумбийском и Сорбонне, обосновался со своим партнером в Сан-Франциско и управлял знаменитым магазином и издательством. На него, как и вообще на битников, колоссальное влияние оказала французская литература, французская поэзия. Рабле, Рембо, Пруст, Селин, Аполлинер, Арто, Жене — перечень длинный. Технику автоматического письма Ферлингетти перенял у сюрреалистов. Битников часто упрекали в графоманстве, неумении писать стихи, но Ферлингетти настаивал — и интеллектуальные биографии битников говорят именно об этом, — что они писали таким образом (то есть без рифмы, свободным стихом), потому что были достаточно интеллектуально подкованы.

,,

«Они [поэты бит-поколения] верили в прямую передачу разума на бумажную страницу, без цензуры, как французские сюрреалисты первого поколения. Есть буддийская поговорка: „Когда ум благороден — все, что от него исходит, благородно“. Это хорошо: неотредактированное стихотворение — интеллектуально честно. Когда эта техника попадает в руки таких поэтов, как Гинзберг, Керуак или Снайдер, которые наделены блестящими умами, они создают прекрасные стихи, но когда эта техника попадает в руки сотен молодых студентов — получается огромное пространство литературных отходов».

Кафе Gaslight Cafe в Нью-Йорке, 1958 год, McDougal St. Daily Mirror Collection. Bettman / Getty Images

Пикадилли, Грин-парк и Лейстер-сквер — главные точки сбора хиппи и битников в Лондоне. Чаще всего они сидели на «Острове Эросе» — ступеньках у статуи Эроса на Пикадилли, 8 августа 1969 года, KEYSTONE Pictures USA / Alamy / Legion Media

Битники в знаменитом книжном магазине City Lights, Сан-Франциско, 1965 год / Dale Smith / Alamy / Legion Media

Афиша выступления битников в кофейне Вест-Виллиджа, 1950-е / Science History Images / Alamy / Legion Media

Пикадилли, Грин-парк и Лейстер-сквер — главные точки сбора хиппи и битников в Лондоне. Чаще всего они сидели на «Острове Эросе» — ступеньках у статуи Эроса на Пикадилли, 1968 год / KEYSTONE Pictures USA / Alamy / Legion Media, Zuma Press / Legion Media

Битники в маленьком кабриолете едут в суд, чтобы выступить свидетелями обвинения по делу об уличных беспорядках

Пикадилли, Грин-парк и Лейстер-сквер — главные точки сбора хиппи и битников в Лондоне. Они курсировали по улицам до тех пор, пока их не увозили в полицейский участок, 1968 год / Zuma Press / Legion Media

Он же не раз выступал моральным адвокатом битников — этому благоволила удивительно долгая жизнь Ферлингетти: он умер лишь в 2021 году, перевалив за сто лет. И когда находились люди, именовавшие себя последователями Гинзберга или Керуака, поскольку вели схожий образ жизни, Ферлингетти подчеркивал, что его друзья в первую очередь были писателями, а уже во вторую — маргиналами, страдавшими от алкогольной или наркотической зависимости.

,,

«Если ты собираешься стать писателем, то ты должен сесть и писать по утрам, и следовать этому все время, каждый день. Чарльз Буковски (один из авторов, публиковавшихся у Ферлингетти. — Авт.), как бы он ни был пьян накануне и какое бы похмелье ни преследовало его, каждое утро садился за машинку. Каждое утро. По праздникам тоже. Он мог проснуться с бутылкой виски, но у него была вера. Писателем становится тот, кто пишет. Когда ты не пишешь, ты не писатель».

А еще Ферлингетти написал предисловие к сборнику стихов главной поэтессы и феминистки бит-поколения Дианы ди Примы. «Вот голос, который вы не слышали ранее, — сказал он. — Грубый голос». Ди Прима родилась в Бруклине, рано оставила университет, в 19 лет написала письмо Эзре Паунду и окунулась с головой в тусовку Гринвич-Виллиджа, проводя время в компании Джона Эшбери, Джека Керуака и Фрэнка О’Хары. «В пятидесятые, — говорила она, — мы были столь увлечены собственной крутизной, что забыли, как надо признаваться в любви». Об этих годах ди Прима написала противоречивые «Воспоминания битника» (1969) — автобиографический роман, в котором сексуальное взросление чередовалось с художественным (кстати, книга была опубликована все в том же скандальном Olympia Press и по настоянию ее главного редактора дополнялась экзотическими сексуальными сценами; в этом ди Прима призналась спустя много лет). А свою первую книгу стихов, «Птица, летящая задом наперед», ди Прима выпустила еще в 1958 году. Затем она основала издательство Poets Press, опубликовала «Психоделический опыт» Тимоти Лири, увлеклась восточными религиями, переехала в Сан-Франциско, участвовала в антивьетнамских протестах, подверглась преследованию ФБР, обрела канонический статус в феминистском движении, стала преподавательницей и выпустила еще несколько десятков поэтических книг, в которых наиболее полно, в отличие от других поэтов-битников, отразила социально-политические потрясения 1960–1970-х годов, и умерла в возрасте 86 лет в Сан-Франциско.

«ОДНАКО КОМУ ОХОТА УМИРАТЬ?»

Разговор о 1960-х, о нашествии хиппи и закате битничества, о старости и смерти ее евангелистов и апостолов неизбежен.

Керуак вспоминал, что в конце 1950-х о битниках кричали на всех углах, «хипстеры множились, как грибы после дождя», и ему приходились повсюду давать интервью, объясняя, кто они такие. «Битничество преобразило мир, населив его битниками», — говорил уже Берроуз. В то же время их ругали, в основном такие эстеты, как Капоте, или консерваторы, например публицист и политик Норман Подгорец. Он называл Керуака и остальную бит-тусовку «богемными невеждами», поскольку они живут «очень примитивно, очень непосредственно, очень элементарно» (особенно на фоне возвышенно-идеалистического потерянного поколения). А директор ФБР Эдгар Гувер и вовсе провозгласил в 1960 году, что «главные враги Америки — это коммунисты, яйцеголовые и битники».

Но в действительности битники уже не представляли социальной угрозы американской буржуазии. В 1960-е вместо хипстеров потрепанного вида, колесивших по Америке, слушавших джаз, нарочито говоривших на черном жаргоне и не брезговавших виски и сканком, возникли благополучные молодые люди, нарочито одевавшиеся «под битника» (кинообразы Марлона Брандо и Джеймса Дина), мелькавшие на рекламных плакатах и жившие очень благополучной жизнью. А вскоре их сменили хиппи — следующее маргинальное поколение, перенявшее у битников вредные привычки, более апатичное к религии и искусству и в то же время куда сильнее вовлеченное в протестную политику.

Джек Керуак за работой / Estate of Fred

Далее биографии битников делятся на тех, кто перекочевал в хиппи, то есть приспособился к переменам, и тех, кто не смог. Среди первых был Аллен Гинзберг. О поведении своего друга, вознамерившегося преобразовать мир посредством любви и ненасилия, и вообще об отличии между битниками и хиппи ярче всех высказался, как и всегда, Берроуз:

,,

«Власть имущие добровольно не устранятся, а цветы копам дарить бесполезно. Подобный образ мышления поощряется истеблишментом — еще бы, нет ничего лучше любви и ненасилия!

Лучше сбросьте цветочный горшок с верхнего этажа копу на голову — вот как им нужно цветы дарить».

Гинзберг с головой ушел в социально-политический активизм, постоянно мелькал на акциях по защите прав геев, женщин и афроамериканцев, выступал на площадях против вoйны во Вьетнаме и за декриминализацию наркотиков, пропагандировал в СМИ ненасильственные религии и просвещение по вопросам СПИДа и ВИЧ-инфекций. Многие другие битники — Диана ди Прима, Нил Кэссиди — тоже последовали его путем.

Боб Дилан, Аллен Гинзберг, Майкл МакКлюр и Робби Робертсон в Сан-Франциско, 1965 год, Dale Smith / Alamy / Legion Media

Другие же битники, отгородившись от активизма, посвятили себя религии, выкарабкивались из алкогольно-наркотической ямы и по-прежнему писали прозу или поэзию, надеясь на возвращение читательского внимания. Филип Уэйлен был одним из немногих, кто стал подлинным дзен-буддийским монахом. Грегори Корсо страдал от алкоголя и наркотиков, особенно в 1960-е, но спасался в поэзии, продолжал путешествовать по Европе и до самой смерти был неравнодушен к католичеству. Уильям Берроуз дожил до 83 лет, обрел культовый статус в мировом арт-сообществе, удостоился талантливой экранизации «Голого завтрака» от Дэвида Кроненберга, но так и не избавился от героиновой зависимости, а еще пережил убийство жены и ранний уход сына, умершего на обочине шоссе во Флориде. Печальная участь постигла и главного благовествователя бит-поколения — Джека Керуака. В 1969 году он умер в возрасте 47 лет из-за болезней, вызванных многолетним алкоголизмом. С его уходом всем стало ясно, что кончилась эпоха. Посыпались переводы на мировые языки и переиздания книг, критики пересмотрели отношение к поздним романам, Корсо посвятил ему «Элегические чувства американца» (1969), одно из лучших своих стихотворений, Гинзберг открыл в его честь поэтическую школу, а читатели со всего мира вот уже пятьдесят лет восторгаются романом «В дороге» и даже подражают его героям.

Кто еще остался в этом списке? Да, Джон Холмс. Человек, когда-то опубликовавший первый бит-роман и впервые рассказавший миру о молодых людях, похожих на совестливых мальчиков Достоевского, прожил свою жизнь и попрощался с нею так, как и подобало «тихому» хипстеру, — скромно преподавал в разных университетах Америки, проповедовал среди студентов пацифизм и философский скептицизм, опубликовал еще несколько романов и умер от рака в окружении семьи в возрасте 62 лет.

Аллен Гинзберг слушает работника Университета Наропы, а Тимоти Лири беседует с Джоном Холмсом, 25 июля 1982 года / By Jim Richardson / The Denver Post via Getty Images

Общественное влияние битников спало, об их религиозных воззрениях вспоминают разве что со снисхождением, а сами битники кажутся чересчур наивными: посмотрите любое видеоинтервью Керуака — и увидите эту наивность, эту детскость в его глазах. Битники искренне верили, что горением и буйством можно достигнуть откровения, религиозного озарения, а не достигнув его, можно подстегнуть дух веществами. Но в то же время они написали все лучшие произведения, пока еще не утратили эту наивность или блаженность, как писал Керуак, пока еще могли умалиться миру, как дети. И благодаря этому оставили след в истории литературы, придумав свой канон, подарив миру созвездие ярких поэтических имен, проложив путь таким гигантам постмодернизма, как Томас Пинчон, Хантер Томпсон и Брет Истон Эллис. О битниках писали и пишут книги, их изучают в университетах, а главное, их по сей день читают почти на всех языках мира. И сложно представить, как можно не читать их, не читать того же Керуака, когда он так пишет:

,,

«Что-то, кто-то, некий дух неотступно следовал за всеми нами через пустыню жизни, чтобы непременно схватить нас, прежде чем мы достигнем небес. Конечно, вспоминая об этом теперь, я понимаю, что это могла быть только смерть; смерть овладеет всеми нами прежде небес. Единственное, по чему мы тоскуем при нашей жизни, что заставляет нас вздыхать, и стонать, и испытывать сладкое головокружение, — это воспоминание о некоем утерянном блаженстве, которое, быть может, было испытано еще в материнском чреве и может быть обретено вновь (хоть нам и не по нутру это признавать) только в смерти. Однако кому охота умирать?»

ИСТОЧНИКИ

Aftermath: The Philosophy of the Beat Generation by Jack Kerouac. Esquire, March 1958

Best Minds of My Generation by Allen Ginsberg. Penguin Classics, 2018

How the Beat Generation Became «Beatniks» by Matthew Wills. Jstor Daily, May 5, 2019

This Is the Beat Generation by Clellon Holmes. The New York Times, Nov. 16, 1952

The Origins of the Beat Generation by Jack Kerouack. Playboy, June 1959

West Coast Rhythms by Richard Eberhart. The New York Times, Sept. 2, 1956

The Typewriter Is Holy: The Complete, Uncensored History of the Beat Generation by Bill Morgan. Counterpoint, 2010

Антология поэзии битников. Сост. Галина Андреева. Ультра.Культура, 2004

Лекция, статья и интервью с переводчиком Андреем Щетниковым, опубликованные в журнале «Дискурс» с ноября 2020 по июль 2021

Даниэль Одье. «Интервью с Уильямом Берроузом». АСТ, 2011

Дмитрий Хаустов. «Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки». Individuum, 2020

Источник