Роман Лейбов: "Интернет - это была мистическая вещь"

Александр Поливанов навестил в Тарту филолога Романа Лейбова - киевского еврея с эстонским паспортом, изучающего Тютчева и ставшего пионером русского ЖЖ.

"Попробуем по-русски... Смешная штука", - самая известная на сегодняшний день фраза   эстонского филолога Романа Лейбова. Так получилось, что житель университетского Тарту, спасшийся в Эстонии от киевской скуки и киевского же антисемитизма еще в 1980 году, именно с этой фразы начал историю русскоязычного ЖЖ. Вдалеке от "интернет-тусовки" у Лейбова есть и еще одна репутация – репутация одного из лучших тютчеведов в мире.

В Москве и Петербурге вся "филологическая тусовка" знает Лейбова как человека, с которым надо разговаривать аккуратно. Иначе твое высказывание рискует оказаться более публичным, чем тебе хотелось бы. Вот Лейбов придумал Май Ивановича Мухина – одного из первых героев российского интернета – и стал раз в неделю рассказывать о жизни в интернете, а заодно и о жизни в Тарту. Вот – завел ЖЖ и стал писать там о кафедре, о знакомых, о заезжающих в Эстонию ученых и коллегах.

Лейбов – мастер игры со словами, игры в слова, игры со смыслами. Каждое его письмо обязательно заканчивается случайными строчками из Евгения Онегина. Например, последнее письмо, которое я получил от него, заканчивалось так: "Уж поздно; время улетело // А он, все клуба член исправный // Для виду прейскурант висит". Не знаю уж, насколько это было действительно случайно, но сразу после письма я встретился с Лейбовым в баре ("для виду прейскурант висит"), в котором у него есть скидочная карта ("все клуба член исправный"), и просидели мы в нем не один час ("время улетело").

Несколько лет назад Лейбов собрал у всех своих знакомых пропуска в Ленинку, отсканировал их, закрасил имена и фамилии (так что остались только ужасного качества фотографии) и выложил в ЖЖ. Каждая картинка сопровождалась текстом – Лейбов сочинял про каждого человека на картинке свою историю – так, как будто бы он не знал этих людей лично. Каждый рассказ неизменно подводил к рефрену – "ну и пьет, конечно".

Эта постоянная игра – не только от склада характера, но и во многом от чувства удаленности от русскоязычного пространства, значительно усилившегося в постсоветское время. Собрать и объединить людей, которые находятся от тебя за несколько тысяч километров, которых видишь раз в год, а то и меньше – можно только с помощью игры. В каком-то смысле эти игры – суть социальная сеть. Только придуманная с использованием других, сейчас кажущихся допотопными, инструментов. Кстати, годы первых интернет-опытов Лейбов сейчас вспоминает как "старые добрые времена": "Тогда был очень сильный элемент волшебства - в том, как все это получается. Это то, что нынешние поколения уже не смогут оценить".

Казалось бы, что с такой установкой на игру Лейбов будет открыт к общению, интервью с ним будет сделать легко. Но оказалось, что делать материал о Лейбове с Лейбовым в главной роли скучно: скучно и тебе, и ему самому. Лейбов то ли стесняется, то ли думает, что в жизни есть много вещей поинтересней. Эти вещи быстро находятся, стоит только дать Лейбову рассказать историю: о друзьях, о "классиках", о Тарту, но только не о себе самом. Вот некоторые из этих историй, за которыми все же явно виден сам Лейбов.

О решении переехать из Киева в Тарту в 1980-м году и об антисемитизме

В Киеве в то время решительно нечего было делать. К тому же там ходили страшные истории про антисемитизм. Строго говоря, никто не проверял их подлинность, но они ходили. Причем понятно, что в разных местах было по-разному. Рассказывают же, что евреев не брали в Питере на филфак, но брали в Москве. Понять этого нельзя. А в Тарту все русскоговорящие проходили по ведомству русификации Эстонии. То есть, если называть вещи своими именами, Лотмана сюда взяли на работу в 1950 году, потому что он русский. В Питере он в это время был евреем, он не мог устроиться на работу, потому что в это время как-то с евреями было плохо очень и его не брали никуда.

Так что в Тарту я попал из-за Лотмана и из-за антисемитизма. А еще из-за мамы. Собственно говоря, она и нашла статью Лотмана "Декабрист в повседневной жизни", которая была напечатана в относительно популярном сборнике и была доступнее, чем тартуские издания. И эта статья действительно сильно отличалась от того, что в массе своей тогда печаталось о декабристах. Тема была модная, но Лотман оказался особенным – по одной статье было понятно, что ехать надо именно сюда.

О комсомоле

Я как дурак поступил в комсомол, это позорное пятно на моей биографии. Хотя ничего позорного нет на самом деле, но это меня мучит с точки зрения неправильной логистики. Мы ведь точно знали, что нельзя поступить в вуз, не будучи комсомольцем. Но здесь, в Эстонии, это оказалось легко, то есть зря, выходит, поступал.

Хорошие ученики поступали в комсомол в восьмом классе. Меня в восьмом классе не взяли за то, что я шутил. Тогда нужна была рекомендация от двух комсомольцев или одного коммуниста. Ну я и сказал, что, мол, за двух небитых…

В девятом классе я перешел в другую школу, и там не знали, что я не комсомолец. А в десятом уже классе весной пришла завуч наша Надежда Алексеевна, очень характерная, с Подола. Она пришла так, посмотрела на меня и сказала: "Лейбов, тебя уже скоро не то что в вуз, тебя в синагогу не пустят! Иди в райком комсомола, я договорилась обо всем". Ну, я пошел.

Там сидели  люди,  вся жизнь которых  проходила в тяжелейшем разврате и пьянстве, у них на лицах было это написано. Они были чудовищные, правда. И сидят они грустные такие, говорят: "Какое событие общественно-политической жизни произошло вчера в нашей стране?" Я стал кумекать. А я смотрел программу "Время" и помнил, что есть два волшебных слова: "сессия" и "пленум". Я даже знал, что сессия бывает у советской власти, а пленум – у Коммунистической партии. Но я не помнил, что именно произошло. Ну и решил рискнуть, говорю: "Очередной пленум". И они так просветлели, говорят: "Точно, очередной пленум". Обычно там еще спрашивали про какие-то ордена комсомола, но мне больше вопросов не задавали. Неудивительно, что самые ловкие из них потом сделали карьеру, потому что там просто школа выживания была, слабый человек не выживает при такой-то жизни.

О Тарту 1980-х годов

Там была такая пестрая компания, на каждом курсе она была более-менее пестрая. В разные годы по-разному, но, в общем, бывало много людей, которые приехали, условно говоря, из-за Лотмана. Были люди, которые просто жили здесь, местные. И были еще какие-то загадочные люди, – их было, правда, мало, – которые приехали просто так, потому что им нравилось путешествовать. В Советском Союзе можно было поступать в любом месте, а им не хотелось жить с родителями или они приезжали еще по каким-то причинам. Но про Лотмана они ничего не знали, загадочные люди.

У меня было два комсорга, я ведь учился на двух курсах. На одном курсе у меня комсорга выгнали за несдачу экзамена по истории КПСС из университета, и наш курс отказался его переизбирать просто.

А на другом курсе у меня был комсоргом Женя Юткевич. Я помню в качестве комсорга только одно его деяние: когда он ставил штампик о том, что я оплатил взносы. То есть он сдавал какие-то свои деньги, а потом собирал с нас деньги и ставил нам штампики. И вот, значит, мы стоим в главном здании в коридоре и о чем-то беседуем, Юткевич мне ставит эти штампики. Потом вдруг останавливается и говорит: "Слушай, я тебе до 1992 года поставил".

О диссидентах

У нас тут были свои диссиденты – они были связаны с Тарту, учились в Тарту. Ну, например, Гарик Суперфин, Арсений Борисович Рогинский. Допустим, люди садились, а это значило, что какие-то бумажки идут и начальство начинает капать на мозги: кого вы выпускаете, опять развели гнездо и все такое. Начальство это все не очень любило, потому что начальству это тоже нафиг не нужно было. И поэтому как-то вместе отбивались.

Кстати, Юрий Михайлович попался тоже, когда приезжала Горбаневская, а это было перед ее арестом, но после демонстрации. Стала заседать какая-то комиссия - это сигнал из Москвы дали, чтобы здешний КГБ что-то сделал. Но сами они этого бы никогда не сделали, потому что у них главный отчет по эстонцам: их вообще сюда поставили ловить эстонских буржуазных националистов. И вот у них страшный заговор - четыре молодых человека пришли на могилу героя освободительной войны и стояли там десять минут со свечками, их же нужно разоблачить немедленно, да? Дело сшить, все такое. А тут какой-то Лотман или какие-то студенты. Так что нами никто не занимался и комсомольской работы у нас не было.

О независимости Эстонии и эстонском гражданстве

Нужно понимать, что советских людей на кафедре истории русской литературы, в общем, не было. В основном были антисоветские люди. Поэтому Лотман поддерживал независимость Эстонии. Конечно, не будучи никак связанным с эстонской национальной независимостью. Город говорил на двух языках, как и говорит, в общем, сейчас на двух языках. Конечно, 30-35 лет интенсивного изучения языка в школе сделали свое дело. Говорящих по-русски тогда было много. Сейчас стало меньше. Хотя и тогда можно было попасть в ситуацию, когда с тобой не говорили по-русски по разным причинам: по идеологическим или, наоборот, по ментальным.

В 90-х я голосовал за какой-то мнимый квазипарламент. Он назывался "Конгресс Эстонии". Я там выбирал Лешу Лотмана, как сейчас помню. Я просто шел ребенку за молоком, а там, значит, вот такая штука. Я вижу в списке Лешу Лотмана – ну как не проголосовать? Самое интересное, что часть организаторов этого дела, потом оказавшаяся у власти, не забыла обо мне: я с их помощью получил гражданство. В принципе, я мог бы его получить иначе, сдать экзамен, но я его получил по утерянной мною карточке эстонского конгресса.

О восприятии Тарту в России

Те, кто хочет знать, как обстоят дела в Эстонии с образованием, те знают. А вот широкая публика не знает - потому что широкая публика вообще живет стереотипами. Например, таким: в Эстонии царствуют страшные националисты, которые ненавидят все русское, следовательно, никакого русского образования нет. Русское образование здесь запретили. Учителей расстреляли или сделали им уколы – и они стали эстонцами.

У этого стереотипа есть просвещенный вариант: когда-то был Лотман, а теперь какая-то шелупонь пошла.

На самом деле тема образования в Эстонии требует отдельного серьезного разговора. Потому что преподавать становится все сложнее и сложнее, но не русскую литературу, а вообще преподавать, особенно гуманитарные предметы. Государство бедное, и расходы на образование уменьшаются, в отличие от расходов на оборону. Меня это не радует. Если бы я работал в обороне, наверное, меня бы это радовало.

В Эстонии есть так называемая национальная наука. Это области, приоритетные для сохранения эстонской нации: эстонская филология, эстонская литература, эстонский фольклор. Поскольку в Конституции написано, что у нас национальное государство, то национальная наука финансируется особо. А есть театроведение, которое не национальная наука. Изобразительное искусство, которое чуть не закрыли совсем. Искусствоведение. Классическая филология.

Славянская филология проходит по ведомству "малых специальностей", поэтому для нас многое зависит от получения грантов. Гранты бывают длинные и одноразовые. Какие-то деньги мы получаем от университета время от времени, какие-то - от города, например. Часть денег мы получаем из фондов, государство тут, в общем, ни при чем.

О Москве

Нехорошо об этом говорить, но Москва не место, где человек живет. Я очень любил Москву, когда она была городом. Сейчас она иногда похожа на город по ночам, но все равно слишком много машин. Даже когда они не ездят, их слишком много. Очень неудобный город для жизни, очень тяжелый город для жизни. При том, что я москвофил на самом деле. То есть в том самом споре "Москва или Петербург" я за Москву.

А Тарту меня приручил. В маленьком городе удобно жить. Скучно, но удобно. До работы полчаса пешком – и полчаса на автобусе.

О Мухине – первом вымышленном "интернет-писателе"

Мухина придумали мы с Аркашей Блюмбаумом, интернета еще не было никакого. То есть это были 1980-е годы. Тогда не зазорно было в постмодернизм играть. Потом стало зазорно, а тогда еще не было. Так вот Мухин – это такой пенсионер, очень литературу он любил и был немножко графоман. Он, например, писал советским писателям письма у нас. Они, гады, не отвечали, правда. Однажды Мухин наш, Май Иваныч, написал два письма – Евтушенко и Вознесенскому. Вознесенскому покойному написал, что он самый лучший поэт, и Евтушенко тоже написал, что он самый лучший. Но потом с ним случилась беда: он перепутал конверты – писал Евгению Александровичу, а ушло к Андрею Андреевичу, и наоборот. Но не ответил ни тот, ни другой. Может, они там в Москве встретились, пошутили по этому поводу, поменялись, не знаю, но Май Иванычу не ответили.

Ну а потом Май Иваныч стал жить в интернете.

О "заре" интернета

В начале 90-х годов в Москве, в общем, интернета не было – это была какая-то мистическая вещь. А здесь он был – линия проходила через Эстонию довольно давно.

Дальше нужно, чтобы об этой линии узнали. В Тарту приехал мой учитель Миша Якубов, который провел какое-то время, полгода, что ли, в Америке, где уже был всякий интернет. И он вынюхал здесь, нашел место, где этот интернет был, а дальше уже нужно было нам самим ходить и говорить: давайте протянем линию на кафедру. И протянули. Ни у кого не было, а у нас была.

Дальше вокруг этого образовалась компания. Это Женя Горный, который сейчас где-то сидит в деревне под Новгородом. До этого он был в Нью-Йорке, а где он будет завтра, никто не знает. Был Миша Якубов… Он и сейчас есть, но не тут.

Все начиналось с проекта "Журнал.ру", который придумал Дима Ицкович. Делать журнал про интернет в то время, а это было сразу после того, как Миша Якубов рассказал нам, что бывает интернет, решил не только Ицкович, несколько человек сразу придумало, но только Ицкович придумал правильный журнал. У этого журнала, собственно говоря, очень мало было интернета, временами он просто исчезал, и тогда никакого журнала не было… Это был хороший проект, действительно там собралось много всяких правильных людей. И тогда же, собственно говоря, появился каким-то виртуальным образом Антон Носик. Кажется, он в это время был в Израиле – то есть в реальной жизни его, по-моему, в это время не наблюдалось, но он уже работал как журналист.

Ну а потом появился ЖЖ. Для меня было две тусовки – одна вокруг "Журнала.ру", другая вокруг Тарту. Они были в значительной степени пересекающимися, но не полностью. И как раз тогда они начали кристаллизоваться.

Запрос на что-то наподобие ЖЖ существовал и раньше, просто не было хороших каналов связи, не было хороших инструментов. И случайно мне попался на глаза инструмент, который очень хорошо подходил под запрос. Такая случайность.

О социальных сетях

Посмотреть, как все это устроено, как правила игры и техника работают на организацию пространства – действительно интересно. Например, Formspring. За счет чего она существует? За счет того, что там несколько простых технических правил. Что-то, что ты пишешь, рассылается какому-то количеству людей – первое. Второе – то, что они могут ответить и дальше тред закрывается, то есть только реплика и вторая реплика. Но ведь это могут быть не только вопросы и ответы, это может быть что угодно. Можно так: первый, допустим, задает строчку, второй ее рифмует.

Или вот занятно построить специальную среду для ругани. Мы знаем, что она выстраивается естественным образом где угодно, кроме Formspring. Можно ли сделать специальную среду, чтобы люди ругались? Интересно.

Twitter – понятная вещь, но она не для меня. Twitter для человека, у которого есть тот мобильный телефон, которого у меня нет и никогда не будет, я буду как можно дольше стараться обходиться тем мобильным телефоном, который умеет только звонить. А больше, в общем, Twitter никому не нужен, он только для этого.

А вот Facebook – очень интересная, но непонятная мне вещь. Я пытаюсь сейчас там клипы вешать и смотреть, что получится. Но пока непонятно.