Пишет Дмитрий Торчиков, фрилансер из Риги: Я тут неожиданно переехал в Голландию, ну и, как водится, пописываю о жизни...

...Идёшь так по улице не торопясь, и вдруг раз — и скупая мужская слеза превращается в ручей. Русские буковки тут кажутся такими родными, такими дорогими. Русский магазин — единственный, который не работает по понедельникам. И я их очень понимаю. Правильное решение! Открывается он в 11:00. А я, как человек ультрапунктуальный, припёрся уже в половину.

На самом деле пришёл так рано случайно. У голландцев есть одна беда. На картах, ясное дело, указаны автомобильные дороги. А тротуаров тут нет. Дороги сами по себе, велодороги сами по себе, а для пешеходов вообще ничего нет. В общем, в этом плане тут и них всё через #опу, что для Голландии неудивительно.

Набрёл я на этот магазин случайно, потому пришлось полчаса ждать.

А я же не могу стоять спокойно. Идут два негритёнка. Ну как — негритёнка? Пацаны лет по 20. Я им стандартное: Do you speak English? Они с опаской переглянулись и ничего не ответили. Задал им еще пару вопросов, после чего они заговорили на прекрасном английском. Тут-то я их и раскрутил на главный вопрос: чего, мол, испугались сначала?

Они и говорят, что с людьми из Восточной Европы им не советуют разговаривать в школе. Вот так «мы», славянские рожи, здесь себя зарекомендовали.

Тут пробило 11:00, и я зашёл в магазин. Продавец оказался голландцем вопреки моим ожиданиям. Правда, очень скоро выяснилось, что жена у него Оля. Русская.

Понятное дело, разговорились. Пока я, держась за сердечную мышцу, охал при виде конфет «Коровка», рижских шпрот и баранок, мы с ним беседовали о том о сём.

Он рассказал, как пришла идея открыть магазин. Как быстро набралась клиентура. И как власти дерут с них три шкуры, отчего пачка банальной соды у них стоит евро.

Ну всё как везде.

В это время в магазин вошла крайне широкобёдрая мадам и давай себе накладывать хрен, горчицу, укроп...

С хозяином она говорила по-голландски. Ну, думаю, нет, должна быть наша. Ну на кой голландке хрен с горчицей?

— Вы, — спрашиваю, — по-русски говорите?

Она:

— Конечно, ещё не забыла.

После недельного языкового воздержания поговорить по-русски было чертовски приятно.

Обсудив последние новости и русские продукты, я поинтересовался, чем она занимается.

Тут-то у меня и случился переход от счастья общения на русском к непониманию, а потом и к отвращению.

Она с ухмылкой сказала, что ни дня в своей жизни тут не работала и не собирается. Муж-голландец, мол, её содержит уже 20 лет — и ещё 30 будет, никуда не денется.

Чем дольше она говорила, тем больше мне становилось стыдно за наших. Она смаковала моменты, где и как она его «развела», и что дом на неё уже записан, ну и всё в таком духе.

Заметив, что я не аплодирую её достижениям, моя собеседница вскоре села в машину и укатила.

Не оставил моё разочарование без внимания и хозяин магазина:

— Да, — говорит, — таких наглых тут много...

Ну и чего удивляться-то, что от нас шарахаются? Вот такая у нас там репутация, однако.

Ну а я не стал изменять себе. Купил сгущёнки, соды за евро, муки — и пошёл готовиться к премьере моего торта на чужбине. Мёрзнет стоит в холодильнике. Соседи не без интереса на него поглядывают и ждут отмашки. Торт — он и в Африке торт. Любят все.

Вот он, мой шедевр:

Пирог по-русски. Не без мата, словаря и бутылки вискаря.

Начать надо бы с того, что люди здесь со мной живут не бедные. То, что на голову небогаты, так оно ж не всем дано. В общем, у меня ушло две недели на то, чтобы по вечерам всем собираться на первом этаже в комнате отдыха (она же кухня).

Они, правда, повёрнуты на зарабатывании денег и выходили из своих берлог только в туалет. До моего пришествия.

Сразу надо сказать, что они все пропагандируют здоровый образ жизни. Но бегаю я, а фастфуд едят они.
 
Когда я приступил к сегодняшней готовке, я сказал, что это часика на четыре, чем поверг в шок всю капиталистическую общественность.

Когда они уплетали суп (не из пакетика), голландец (он же хозяин дома) спросил у меня, сколько я добавил кубиков, чтобы бульон получился таким наваристым.

Он уже более-менее привык к моим многозначительным взглядам, заткнулся и продолжил виновато наяривать.

Я поведал им невероятное. Рассказал, что куриный суп делается из курицы.

У всех у них высшее образование. Индийцы торгуют недвижимостью, кореец продаёт рыбу на узкоглазую родину, а грек — программист. Голландец вообще психолог, но после общения со мной всё чаще обращается ко мне за помощью. За психологической преимущественно. Помогаю, чего уж там. Сам нервы треплю, сам их ему и успокаиваю.

Так вот. Рассказал, что куриные ляжки надо варить на медленном огне минут 40, и тогда бульон получится крутым.

В общем, я тут у них профессор кулинарного техникума. Все слушаются. Некоторые даже записывают.

Я решил: изгаляться — так по полной. Дай, думаю, пирогов им испеку русских. Это вам не пиццы и не гамбургеры.

Как я уже писал выше, то, что я буду кочевряжиться на кухне четыре часа, повергло их в шок. Но то, что происходило дальше, даже русским языком неописуемо.

Я себя чувствовал Акопяном и Копперфильдом одновременно. В двух словах рассказал, что хлеб делается из муки, молока, яиц и дрожжей. Молоко и яйца им таки были знакомы. С мукой возникли проблемы, про дрожжи я молчу вообще. Искали перевод на все языки мира — не помогло. Даже на своём языке они не знают, что это.

Когда тесто поднялось в два раза, кореец (имеющий оценку «отлично» по химии) впал в лёгкое депрессивное состояние. Дрожжей в таблице Менделеева не оказалось.

Тут ещё вот что. Тут ведь до меня не то что пироги, картошку не чистили ни разу. Этого я не учёл. Тесто-то я сделал, а раскатывать чем?!

Мат и слово «скалка» по моему настоятельному совету искать в словарях не стали.

Когда я начал раскатывать тесто бутылкой вискаря, они сначала усомнились в моей адекватности, когда я таки раскатал, охотно усомнились в своей.

Если скалку заменять бутылкой мне уже приходилось, то без противня пирог не испечь точно никак. Единственное, что мы нашли в доме нашей международной группой поисковиков — это пыльную форму для торта.

Не совсем то что нужно, но лучше, чем ничего. В процессе поисков голландец поинтересовался, нельзя ли испечь пироги на решётке, но я на него вовремя посмотрел.

Вообще в доме давно витает эдакое чувство вины перед Россией и передо мной в частности.

Взрослые люди вроде, но наивности нет предела. Когда я только начал месить тесто, товарищ из Греции спросил: а хлеб, в магазине который, тоже так делают?

Я хотел было сказать, что магазинный — растёт на деревьях, но тут так юморить нельзя ни в коем случае. Пойдут ведь искать, не найдут, вызовут полицию, — мол, обманул, — арест, депортация...

Ну их в баню, короче.

Тут важно что? Ведь они тут полностью потеряли связь с природой. Они в этой погоне за долларом забыли элементарные вещи. Правда. Они таким щенячим взглядом на меня смотрят, как будто я маг, чародей и колдун.

Сидят, вона, осетинский пирог с картошкой наворачивают. Не стал уж им объяснять, что такое Осетия. У них и так сегодня день нервный.

P.S. Ну должна же быть ложечка мёда в их барреле дёгтя. Больше всего в кулинарии я не люблю мыть посуду. После нескольких часов у плиты и духовки — так и подавно. Стоит у них тут добротная посудомоечная машина. Полная загрузка для неё сегодня была дебютом, но премьера удалась.

За сметаной

Так долго и интересно за сметаной я ещё никогда не ходил.

Я получил их регистрационной номер и решил это дело как-то отметить. Пить тут не с кем, поэтому решил сделать что-нибудь интересное покушать. Интереснее пельменей ничего не придумал, тем более знал, что рядом будут ахи-охи, что для меня важно. Тщеславие на чужбине слаще втройне.

Из продуктов для пельменей у меня были только яйца. Всё есть в ближайшем супермаркете, кроме сметаны, естественно. Идти в русский магазин 40 минут в одну сторону, а ведь их ещё лепить пару часиков.

Вспомнил из моего первого посещения заграницы, что было у них что-то похожее. То ли кислые сливки, то ли какие-то французские.

В общем, отправился в ближайший магазин.

Да, что такое мясорубка, тут все знают, но этого недостаточно. Самой мясорубки дома нет, посему пришлось покупать готовый фарш. Первый раз в жизни.

Купил соли пачку, муки — и пошёл в молочный отдел.

Тут не Британия, на английском названия не пишут. То есть и кислые сливки я найти не мог самостоятельно.

Позвал продавца. Объяснил, что ищу сметану, но так как вы не знаете, что это, ищу что-нибудь похожее. Парень — явно с кухней на «вы», посему извинился, пожал плечами и пошёл раскладывать сырки дальше.

А я же настырный. Смотрю — идёт голландка с полной тележкой, как у них тут принято. Приятная на вид старушенция с густой седой копной волос. Я объяснил, что ищу сметану, и она еле заметно улыбнулась.

— Сметаны тут точно нет, но давай искать что-нибудь похожее.

Я объяснил в двух словах её (сметаны) консистенцию и вкус. Голландка со знанием дела открыла холодильник и начала перебирать баночки.

В итоге мы выбрали три, из которых оставалось выбрать одну.

Здесь вообще все участливые, но эта бабуля попалась азартная, с огоньком в глазах.

— Давай, — говорит, — порассуждаем.

Она явно не была профаном в готовке, потому наше с ней расследование было интересным нам обоим.

Бабулька глянула на меня хулиганским взглядом и сказала:

— Ничего не поделаешь, придётся пробовать.

Так-то я товарищ без особых комплексов, но пробовать еду в супермаркете было перегибом даже для меня.

— Давай, давай, — сказала она на ломаном русском, и я не придал этому никакого значения, так как мы тоже говорим всякие «окей», «камон» и прочее.

На свой страх и риск я открыл первую баночку.

— Ну, раз уже открыли — пробуйте, — продолжила на английском старушка.

Ай, думаю, и в самом деле не убьют. Зачерпнул мизинцем содержимое и поморщился.

— Ясно, — быстро резюмировала моя помощница и уже сама открыла вторую баночку. Это был какой-то френч-крем.

Я глянул на бабулю, потом — на гирлянды камер повсюду, и спросил:

— А эти банки-то куда?

— Так, эти засунь туда подальше и задвинь целыми.

Ничего другого не оставалось.

С банкой якобы сметаны я направился к кассе, поблагодарив старую хулиганку за участие. Не прошёл я и полпути, как она догнала меня со своей телегой и сказала, что подстрахует, если что.

Мы вышли на улицу уже хохоча, представляя, что было бы, если бы нас поймали.

— А ты из какого города сюда приехал? — вдруг поинтересовалась моя подельница.

Я оторопел от неожиданности и на всякий случай соврал, что из Риги.

— А я, — говорит, — родом из Одессы.

Меня прошибло потом от этих слов. Я поинтересовался, почему мы не говорим по-русски, и она, усевшись на лавочку, как-то горько вздохнула и начала рассказывать.

— Отец с мамой жили в Одессе. Он был офицером. После революции началась смута, и он решил эмигрировать. Маму взять не получилось, так как ей ничего не грозило, а офицерам царской армии при новой власти оставаться в России было опасно для жизни.

Они не виделись целых 15 лет. Мама каким-то чудом смогла вырваться в Париж к мужу. У них был всего один день на всё про всё, и они этот день провели неплохо. (В этот момент она широко заулыбалась.) Через девять месяцев после их встречи родилась я.

Это сейчас я Катрайн Шулле, а урождённая я Екатерина Холмогорова. Гилман по маме. Мама погибла нелепо.

Когда умерла моя бабушка (мамина мама), мы решили уехать к отцу. Времена в России наступили сложные. Жене беглого офицера тогда было в России непросто. Мы с мамой через Турцию и Португалию добрались до Парижа.

Только начали обживаться в новой стране, как грянула война. Папа погрузил нас на пароход, и мы отправились в Америку. Мама долго уговаривала отца поехать с нами, но он был непреклонен и говорил, что вернётся в Россию. Он всю свою жизнь себя казнил за то, что бросил родину.

Все понимали, что это ничем хорошим не закончится. Он это тоже понимал. Последний раз я его видела на причале. Он махал нам рукой и плакал. Больше я о нём ничего не знаю. А маму смыло волной за борт во время шторма. Так я осталась одна на этом свете.

Меня забрала с собой женщина из Голландии. У неё было трое сыновей, и она не смогла меня оставить одну. Так я на пароходе потеряла одну семью и обрела новую. (Из её глаз в этот момент потекли слёзы.)

Потом Америка, потом — возвращение в Европу с семьёй. В итоге я вышла замуж за сына моей спасительницы.

О моём происхождении в семье все знали, но в Амстердам я уже приехала голландкой Катрайн.

И вот я здесь уже 50 лет. Русский язык совсем забыла, хотя некоторые слова до сих пор во мне живы. Я к вам не столько из-за сметаны подошла, сколько хотелось с вами поделиться. Этого я никому никогда не рассказывала.

Мы попрощались, и мне подумалось — как же может в жизни всё в один миг перевернуться с ног на голову, что и вправду забудешь, как тебя звали...

Вот так я сходил за сметанкой.

Положь птичку, или Как мне не дали слиться с прекрасным

Терпела, терпела старушка-ностальгия три недели, припёрлась-таки.

Пришла вообще неожиданно — в лике Павлиашвили через YouTube.

Где-то на середине песни «Помолимся за родителей» как-то в горле всё съёжилось, и уж не знаю, какая связь, но по усталой обветренной щеке нехотя прокатилась слеза. Ну, мы ж не можем в этот момент совладать с собой — надо, чтоб было больнее, обиднее, досаднее, горьче... В общем, дальше был Газманов с песней «Мама». Затем — Саруханов Игорёк с «Дорогими моими стариками». И на песне «Облака, белогривые лошадки» меня размазало окончательно и вслух.

Чую, за стеной уже пьют успокоительное и шепчутся.

Боятся продолжения. А так как я выл, оно неудивительно. Самому жутковато стало.

Обтёрся, пошёл на первый этаж, там у них где-то водка стояла. Посмотрел, поморщился — думаю, нет, уж лучше выть.

Кстати, про первый этаж.

Мы с хозяином разругались вдрызг. Ни за что не догадаетесь, из-за чего. У них тут так просто прийти поговорить не бывает. Надо назначить встречу. Стрелу забить, по-нашему. Мне хоть это и дико, но тут не мои правила игры.

Мне хозяин должен был подписать бумаги, и мы с ним договорились о встрече на втором этаже в 5 часов вечера.

Казалось бы — где засада? Я академий не кончал, научных степеней не имею, но до двух считаю безупречно.

Сижу на втором этаже, жду. 15 минут — никого. 20 минут — никого. Начинает бесить. Выплывает через полчаса с третьего этажа — и начинается гонево сходу. Я, во-первых, не всё понял, во-вторых — по прогонам пурги я на этой планете не последний человек. Я-то прав.

Задвинул ему тему с вкраплениями тонкостей русского языка. Он как давай мне на голландском хрустеть. Чувствую по интонации — посылает меня куда-то. По ней же чувствую, что идти не близко.

В общем, мат стоял минут 20 отборный, и слово fuck было самым безобидным.

Дело в том, что у них первый этаж — это второй. Ну придурки, что тут добавить. Соответственно, он на говно изошёл на третьем, а я на втором.

Победила, как в таких ситуациях бывает, дружеская ничья, потому что я ему сумел объяснить, где у нормальных людей начинается отсчёт этажей. И спорить со мной было бесполезно в этом вопросе. Как, в принципе, и в любом другом.

Не разговариваем третий день.

И тут ностальгия накрыла. И поговорить не с кем. Ну вас, думаю, нафиг. Пойду в библиотеку, наберу классики нашей и буду читать.

Ага. Щаз.

Библиотека — красавица. Три этажа. Эскалаторы вверх и вниз. Все работают. Аж противно.

Подхожу я, значит, на первом этаже к бабуле. Тут, как и везде, в библиотеке работают божьи одуванчики. Выглядывает из-за монитора первая одуваниха — и как давай лыбиться вставными зубами. Слава богу, она по-англицки не волокёт, отправила меня к продвинутой старушке.

Коллапс начался с фразы «Russian classics». Она тут же отчиталась, что у них такой книги нет. Тут вообще при слове «русский» оглянулись все шесть человек. Пять одуванчиков и субтильный студентик с сурьёзным лицом. Он пытался впихнуть картридж в принтер не той стороной, оттого и серьёзный. Инструкции нет? Всё, приплыли.

Отправили меня кататься на эскалаторе на второй этаж, мол, там тётка бывалая, всё знает. Поднялся, смотрю — такая строгая, надменная мадам лет семидесяти. Ну, думаю, эта должна знать.

Я сразу в бой: Достоевский, говорю, Фёдор есть, Михалыч?

За тётеньку стало боязно. Я от греха подальше имя с отчеством отмёл в сторону. Сколько ей осталось — неизвестно, а тут такая информационная интервенция.

Сошлись на том, что есть такая фамилия. Это она загуглила. Но кто это, она понятия не имеет.

Ладно, думаю, чо я сразу по больному-то.

Чехов, говорю, есть?! Бабулю снова скрючило в монитор. Чекхов, говорю, с уже нарочито английским произношением.

Бабуля на меня глянула: «А какое произведение вам хотелось бы?» Чую — поймать меня хочет. Решил психику не травмировать, «Дьядья Ванья» называть не стал. «Три сестры», говорю.

Бабка снова нырнула в «Гугл». Тю-у-у, говорит, так это 19-й век. У нас таких старых книг нет.

Я оглянулся по сторонам и вспомнил фразу: как же вы тут без мозгов живёте-то?!

В итоге на всю библиотеку надыбали одну книжку русского автора Кузнецова. Детектив какой-то.

Посмотрел я на всё это — и ностальгию как рукой сняло. Нет уж, дорогие, коли я припёрся уже — терпите. Порыдать толком не дали, Достоевского в библиотеке бабушки гуглят, первый этаж у них на втором...

Хрен вам! Я не просто останусь, я у вас тут ещё порядок наведу, блин.