Девяносто лет со дня рождения Василия Шукшина

25 июля 1929 года в алтайском селе Сростки родился Василий Макарович Шукшин — писатель, режиссер, сценарист и актер. Издатель журнала «Горький» Борис Куприянов рассуждает о мифологизированном образе Шукшина и о том, каким он был на самом деле.

От юбилейного текста на девяностолетие Василия Макаровича Шукшина можно ожидать народнического пафоса, но лучше поговорить о том, как читать юбиляра сегодня. Как объяснить неубывающий интерес к его книгам, как понять, почему его произведения читаются, издаются, цитируются, в то время как тексты многих его современников забыты. Сейчас Шукшин прежде всего писатель, а его актерская и режиссерская ипостаси отошли на второй план.

Среди всех знаковых для русской культуры фигур второй половины ХХ столетия у Шушкина одна из самых мифологизированных биографий. Жизнь Василия Макаровича обросла сплетнями, мифами, гипотезами — как «кочерыжка листами». Этих мифов столько, что за ними почти не видны собственно личность и творчество. Трудно читать Шукшина и не держать в голове образ народного героя.

Сам Шукшин давал массу поводов для мифотворчества. Каждая его ипостась работала на это. Литератор выдумывал факты своей биографии, актер исполнял роль не только в кино. Наверное, первой режиссерской работой будущего автора «Калины красной» можно считать сценку на собеседовании во ВГИКе, сыгранную абитуриентом Шукшиным, уже сдавшим творческий экзамен с отличием. По легенде, Михаил Ромм, набирая курс, спросил у «алтайского паренька», читал ли он «Анну Каренину» (в другой версии — «Войну и мир»), а тот отвечает высокой комиссии: «Нет, больно толстая».

Но правда ли, что будущий знаменитый писатель в 25 лет не читал Толстого? Мария Сергеевна Куксина, мать писателя, рассказывала, что в детстве любовь Василия к чтению была настоящий проблемой. Шукшин читал постоянно, начал даже отставать в школе, так как вместо того, чтобы выполнять домашнее задание, все время читал. Он даже воровал книги из школы. Полагаю, что сценка во ВГИКе все же была представлением. Спланированным, отрепетированным и замечательно сыгранным. Догадался ли Ромм? Думаю, догадался — и именно поэтому принял, разглядев талант и потенциал. Хотя мог бы и отказать. Это была рискованная игра, но Шукшин не боялся «играть по-крупному». Скрывать и выдумывать биографические факты сын «врага народа» научился не от хорошей жизни. Чтобы поступить в техникум, вступить в комсомол и добиться определенного положения в этой организации, ему приходилось искажать свою биографию.

Шукшин вырос в селе Сростки на Чуйском тракте. Искалеченная коллективизацией деревня жила уже не сельским хозяйством, а была скорее поселком, обслуживающим трассу. После семилетки Василий много скитался по стране, был разнорабочим, маляром, строителем, занимался много чем, но только не крестьянским трудом. Вернувшись домой после срочной службы на флоте, он работал в школе. Шукшин — кто угодно, но только не крестьянин. Алексей Варламов в замечательной биографии отмечает, что крестьянствовал Шукшин всего несколько месяцев во время войны.

Шукшин учится жить в городе, и у него получается. Поступая в институт, Василий знает, какие рекомендации, какой опыт комсомольской работы ему нужен. Сказать, что он умеет жить, было бы опрометчиво, но точно он умеет пользоваться городом, умеет выбирать покровителей, правильные темы и правильных издателей. Герои начинающего писателя необычны, непохожи на классических героев социалистического реализма. Они в основном не крестьяне — водители, киномеханики, работники лесопилок, сельские пролетарии. Шукшинские чудики простоваты, хитроваты, своевольны, но трогательны. Именно такого нового героя ждут в столицах в конце 50-х. Шукшин врывается в литературу и становится популярным, он нарасхват, печатается и у Твардовского, и у Кочетова. Он удивительным образом ухитряется сохранять отношения с обоими журналами, и даже шире — с обоими конфликтующими идеологическими лагерями.

Шукшина редко причисляют к шестидесятникам, но, напротив, часто — особенно после смерти — записывают в деревенщики. Простое сравнение произведений Шукшина и его близкого друга Василия Белова доказывает несостоятельность такой гипотезы. У яркого деревенщика Белова в «Ладе» описана большая крестьянская семья — мир традиционный, почти родовой. Автор восхищается этой уходящей, а точнее, безвозвратно ушедшей натурой. Такой волшебный мир возможен в обществе немодернизированном, хотя идеологи и пытаются назвать его «русским», настаивая на национальных корнях. Родовая организация общества донациональна. Как мы знаем из социальной истории, крепкие родовые связи препятствует созданию национального государства. У Шукшина большой крестьянской семьи нет, а в рассказе «Беспалый» съезд множества родственников не приносит герою-трактористу ничего ладного — заканчивается крахом его личной семейной утопии. Герои Василия Макаровича — чудики, маргиналы. Можно ли считать героев рассказов образцом, эталоном русского? Вряд ли. Зато такой умильный, трогательный образ очень полюбился советской интеллигенции: ей был нужен «подлинный» русский человек, связанный с корнями, с традицией. Шукшин представил образ русского как бы патриархального, как бы подлинного и как бы сельского жителя, но такого, чтобы и микроскоп мог себе купить. Удобного для горожан сельского жителя. Как говорил сам Василий Макарович: «Любят городские побаловаться в это дело».

Надо сказать, что до поры Василий Макарович удачно использовал народный миф. Вот как сам Шукшин описывает свое промежуточное положение:

«Так у меня вышло к сорока годам, что я — ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже — не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато. Долго в таком состоянии пребывать нельзя, я знаю, — упадешь. Не падения страшусь (какое падение? откуда?) — очень уж, действительно, неудобно». («Монолог на лестнице»)

Шукшин вряд ли оставил бы такой сильный след в русской литературе, если бы остановился на эксплуатации образа чудика. Возможно, толчком к изменению стало неприятие в родных Стростках фильма «Печки-лавочки». Фильм был принят хорошо в стране, но совершенно неожиданно земляки Василия Макаровича возмутились новой работой режиссера. Основная претензия селян была в том, что деревня стала совсем другой, а в фильме показана архаическая деревня, которой давно уже нет. Ну и, конечно, в разгар страды ни один механизатор из деревни на юг не уедет.

В последние годы Василий Макарович страстно желал снять фильм о Степане Разине, он просто бредил этой картиной. Роман «Я пришел дать вам волю» был переработанным сценарием. В отличие от рассказов, вспоминают его реже, а для писателя, режиссера и актера Степан Разин был важнейшей темой. В романе Шукшин предстает совсем другим автором — язык романа сложнее, многослойней. Разин совсем не поселковый чудик: он жесток, умен, силен. В нем нет той доверчивости и наивности. Могучий атаман Шукшина не свободу несет, не организацию жизни, не «осознанную необходимость», а волю. В начале книги сподвижники допытываются у Степана Тимофеевича, чего же он хочет, а он и сам не может ответить. У него нет ясной цели, но есть понимание необходимых перемен. Воля, возможность желать и действовать от себя, от своей личности казакам-то и не очень нужна. Мятежные казаки понимают волю просто как хаос, разгул, но совсем не так, как хочет ее понять Разин. Наверное, можно сделать спекулятивный вывод, что роман — о врожденном русском рабстве. Но Василий Макарович точно не имел в виду ничего такого. Напротив, «Я пришел дать вам волю» — это только начало пути его исследования русского характера, а Разин, которого он хотел сыграть сам, — ключ к этому характеру.

Наконец, совсем иным выглядит Шукшин в публицистике, которую, боюсь, вовсе не читают сегодня. А зря. В заведомо упрощенной форме, со множеством беллетризованных примеров Шукшин высказывает суждения неочевидные и глубокие. Наверное, лучшее, хотя и очень чувственное описание интеллигенции можно найти в уже упомянутом «Монологе на лестнице». Ну или вспомним признание в «Вопросах к самому себе»: «Я нарочно упрощаю, так удобнее выпятить мысль: сельская культура создается в городе. Вообще такой нет — сельской культуры».

Василий Макарович Шукшин к сорока пяти не успел сделать очень многого. Все, что осталось, сыграно, снято, написано, сделано всего за 16 лет. Публикация первого рассказа «Двое на телеге» — август 1958 года. Последняя роль в «Они сражались за родину» — сентябрь 1974-го. Вот как пишет о Шукшине Андрей Тарковский:

«Я очень хорошо отношусь и к нему, и к его фильмам, и к нему как к писателю. Но не уверен, что Шукшин постиг смысл русского характера. Он создал одну из сказочек по поводу российского характера. Очень симпатичную и умилительную. Были писатели в истории русской культуры, которые гораздо ближе подошли к этой проблеме. Василий Макарович, по-моему, этого не достиг. Но он был необыкновенно талантлив! И в первую очередь он был актером. Он не сыграл своей главной роли, той, которую должен был сыграть. Это очень жалко. Он мог бы в своей актерской ипостаси нащупать тот русский характер, выразить который стремился как писатель, как режиссер. Простите, может, кого-нибудь не устраивает то, что я говорю о прославленном и защищаемом народом Василии Макаровиче Шукшине, моем друге покойном, с которым я проучился шесть лет. Но это правда — то, что я говорю о нем».

Цитата Тарковского важнее злобного «некролога» Фридриха Горенштейна: «В нем худшие черты алтайского провинциала, привезенные с собой и сохраненные, сочетались с худшими чертами московского интеллигента, которыми он был обучен своими приемными отцами».

Тарковский хоть и не был близким другом и единомышленником Шукшина, но относился к нему как к творцу, а не как к идолу или идеалу «русского человека». А вот что писал о Шукшине Валентин Распутин: «Если бы потребовалось явить портрет россиянина по духу и лику для какого-то свидетельствования на всемирном сходе, где только по одному человеку решили судить о характере народа, сколь многие сошлись бы, что таким человеком должен быть он, Шукшин».

Можно ли вообще говорить во второй половине ХХ века о подлинном русском человеке? Василий Макарович — варвар в классическом понимании этого слова, живущий в цивилизованном мире человек, умеющий жить, знающий ее законы, но не разделяющий ценности, пришлый. Оторвавшийся от патриархального мира, но не слившийся с новым. Но разве не такими же варварами являются большинство россиян с начала ХХ века? Возможно, отрицательная коннотация слова «варвар» прикрывает наш подспудный страх несоответствия цивилизационному положению? Сейчас одни настаивают на своем варварстве, другие стесняются его. Одни учреждают «третьи пути»; другие сливаются с абстрактным народом, презирая конкретных его представителей; для третьих — «простой человек» — это быдло.

По-моему, и хулители, и обожатели Шукшина одинаково не правы. Они воспринимают его как незыблемую статичную фигуру, набор раз и навсегда сформулированных идей. А как раз статики, мертвечины, фундаментальности в нем нет. Василий Макарович Шукшин менялся, учился, исследовал, отказывался от своих привычных амплуа. Что он мог бы сказать, если был прожил больше? Не нам гадать. «Кстати, чтобы пресечь всякие догадки о моем намерении претенциозного характера, скажу: мне бы хотелось когда-нибудь стать вполне интеллигентным человеком». Не успел.

Источник