Человеческие отходы

Недавние события показали, насколько людям важна туалетная бумага, точнее, тот минимальный уровень комфорта, который она обеспечивает. А представьте, каково было до ее появления? А во времена, когда не было ни газет, ни даже унитазов? Габриэль Хехт углубился в историю и рассказал, как в разных точках планеты в разный период времени люди ходили в туалет и избавлялись от продуктов своей жизнедеятельности.

В производстве отходов мы практически боги. Но с современным культом «одноразовости» эти отходы становятся токсичными. Мы выжимаем из планеты все соки. Из-за массовой добычи полезных ископаемых разрушаются горные породы. Чтобы утолить наши растущие аппетиты к электронике, истощаются запасы лития, колтана и сотен других минералов. Песок со дна рек и океанов превращается в бетон. На данный момент его так много, что можно покрыть всю поверхность Земли бетонным слоем толщиной в 2 мм. Нефть питает энергией транспорт и производство и служит химической базой для заполняющего наш мир пластика. Этим пластиком в виде пленки мы могли бы обернуть уже забетонированную поверхность Земли.

Выжимать все соки непросто. Чтобы добраться до ценных минералов, нужно пробурить тонны бесполезных ископаемых и неплодородной почвы. Производство обычной золотой цепочки в 14 карат оставляет тонну каменных отходов в Южной Африке. Для добычи лития, источника питания для телефонов и электромобилей, в чилийских Андах бурят хрупкие слои соли, магния и калия, создавая груды ненужных пород. В дельте Нигера произошло уже 12 тыс. случаев разлива нефти. И всё это — последствия лишь одной отрасли. 

Ученые, которые изучают Земную систему, изображают эти процессы в виде графика хоккейной клюшки (резкий взлет какого-нибудь показателя после периода спада или стагнации — прим. Newочём). Начиная со второй половины 20 века, пугающие асимптотические графики показывают «большое ускорение» расточительства природных ресурсов. Некоторые экспоненциальные увеличения можно измерить напрямую, например, в случае с углекислым газом и метаном, другие же требуют экстраполяции: отходы строительства дамб и выбросы мототранспорта. Но результат один. Материалы и вещества, бесполезные для каких-то областей, не исчезают — напротив, они движутся, поднимаются в атмосферу, попадают в некогда неплодородную почву и водоемы. Мы поглощаем свои же отходы. 

Человек всегда был источником отходов. Отходы становятся отбросами, если в процессе обмена веществ не превращаются во что-то нужное. Подумайте хотя бы об отходах, которые производит наше тело практически ежедневно: моча и кал. Многие общества расцвели, направляя человеческие фекалии в нужное русло, а не просто выбрасывая их. Доиндустриальная Япония монетизировала экскременты. Как пишет историк Сьюзан Хэнли, в Осаке «права на фекалии принадлежали владельцу здания, а на мочу — жильцам». В Китае на протяжении 4 тысяч лет человеческие фекалии использовались в сельском хозяйстве в качестве удобрения. По данным ученого-почвоведа Ф.Х.Кинга, на 1911 год на Дальнем Востоке было собрано более 180 млн тонн таких удобрений — это примерно 450 кг на человека в год — которыми можно было насытить почву более, чем 1 млн тонн азота, 376 тыс тонн калия и 150 тыс тонн фосфора. 

Кинг мог преувеличивать: исходя из этих цифр, человек должен был производить 1,2 кг фекалий в день, что довольно много. Тем не менее, сложно поспорить с его комментарием:

Человек (под которым Кинг подразумевал белого американского поселенца) — самый расточительный создатель отходов, когда-либо существовавший. Он губит всё живое в пределах досягаемости, включая себя самого. Когда-то из-за такого бесконтрольного уничтожения уже пострадало плодородие почвы, зревшее до этого веками. 

Это было чуть больше 100 лет назад. Провидение? Не совсем: Кинг сделал свои выводы, основываясь на наблюдениях. Скорее это типичное «Не говорите, что я не предупреждал». 

Иллюстрация Густава Доре к роману Ф.Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Источник: Музей изобразительных искусств Сан-Франциско

Все-таки процесс дефекации может быть не только практичным, но и приятным. Французский писатель 16 века Франсуа Рабле писал не только о прелестях поедания пищи, но и об экстазе при испражнении. Персонаж одного из произведений Рабле, пятилетний Гаргантюа, отвечая на вопрос своего отца о гигиене, предлагает целый список опробованных вариантов, от шейных платков до крапивы. Но ни один из них не мог сравниться с его фаворитом: 

«В заключение говорю вам и удостоверяю, что нет лучшей подтирки, чем гусенок с нежным пушком, только надо его взять за голову, когда кладешь между ног. Тогда чувствуешь удивительную приятность нежности его пуха, и от теплоты самого гусенка, которая передается по прямой кишке и по другим внутренностям доходит до области и мозга. И не верьте, что блаженство героев и полубогов в Елисейских Полях проистекает от златоцвета, нектара и амврозии, как болт старухи. По моему мнению, блаженство их в том, что они подтираются гусятами». (Приводится в переводе А. В. Пяст — прим. Newочём.)

Поразительная картина, как раз в духе того времени. Сегодня мы можем воспринимать ее как аллегорию неустанного стремления к комфорту и удовольствию, заставляющего задуматься о современных возможностях среднего класса. Трехслойная супермягкая туалетная бумага возвращает нас к раблезианскому пуху, тогда как капиталистические инфраструктуры позволяют испражняющимся относится ко всему — и к фекалиям, и к бумаге — как к одноразовому. Просто смойте их. Не думайте, куда они отправятся. Вам же не нужно мыть гуся. 

Использование испражнений обусловлено исторически и культурно. В Европе одно время человеческие экскременты использовали в кожевенном деле и в производстве селитры. В 19 веке путешественники привозили из Китая и Японии новые знания об использовании человеческих отходов в качестве удобрений. Такой подход поддерживали химики, уверяя, что очищенные от вредных бактерий экскременты могут обогащать почву азотом. К несчастью, из-за запаха человеческий навоз довольно плохо продавался. Оплакивая расточительные методы капитализма, Карл Маркс в своем «Капитале» (1867-1883) отмечал, что в Лондоне «не нашли лучшего применения экскрементам 4,5 млн человек, чем загрязнить ими Темзу». Действительно, английский реформатор в области здравоохранения Эдвин Чадвик добился большего успеха во Франции, когда убедил императора Наполеона III в целесообразности использования человеческих отходов в кормлении скота:

Я уговорил покойного императора провести эксперименты с нечистотами… Мы выбрали корову и предложили ей траву с нечистотами и без них. Она не думая выбрала первую и в конечном итоге дала молоко и масло лучшего качества и в большем объеме. 

В своем труде «Paris Sewers and Sewermen» (1991) историк Дональд Рейд описывает, как парижские инженеры коммунального хозяйства пошли дальше в подобных экспериментах: стали фильтровать и использовать человеческие экскременты для удобрения «некогда неплодородных земель» и превратили их в плодороднейшую почву, в которой овощи росли «немыслимыми темпами». В некоторых пригородах Парижа орошение земель сточными водами продолжалось вплоть до окончания Второй мировой войны, а потом цены на землю выросли, и такой способ стал убыточным. (Можно добавить еще один пункт в копилку «Маркс был прав».)

Несмотря на успехи, европейские реформаторы не могли сравниться по масштабу, эффективности и санитарным нормам подобной практики с Китаем или Японией. Однако это не помешало европейцам убедить себя в санитарно-гигиеническом превосходстве над своими колониями. В первые десятилетия 20 века власти колоний ссылались на общественное здравоохранение (и «цивилизационную миссию») при перестройке городов в Марокко, на Мадагаскаре и кое-где еще. Проектировщики разрушили и перестроили жилища таким образом, чтобы оградить европейских поселенцев от экскрементов их африканских соседей. В это же время американские империалисты на Филиппинах приняли ряд законов относительно фекалий. Историк Уорвик Андерсон описывает их как «экскрементальный колониализм». В сегрегированной Южной Африке неравный доступ к инфраструктуре стал основой расовой иерархии, по которой прислуге дома было запрещено пользоваться теми туалетами, которые они начищали для своих хозяев. Сегрегация во имя санитарии стала оружием колониального правления. 

Дефекация может быть опасной и даже смертельной. По оценкам ООН, примерно у 673 млн человек нет выбора, кроме как испражняться под открытым небом. Заметьте, не все считают это проблемой. Многие мужчины-фермеры в Индии, например, довольно спокойно какают на своих участках по утрам. Их женам и дочерям гораздо сложнее найти место и время, чтобы облегчиться. Днем можно стать жертвой унижений и стыда. Ночью — насекомых, диких животных или насильников. Чтобы избежать таких опасностей, нужно учиться контролировать кишечник с самого раннего детства. Мать из Раджастхана рассказывает: «Я заставляю детей сидеть на деревянных ножках колыбельки, если ночью у них появляются природные позывы — это позволяет ослабить давление. Я не могу отпустить детей испражняться ночью одних». Кроме дискомфорта, испражнение на открытом воздухе также приносит вред здоровью. Отсутствие воды для мытья, любовь мух к фекалиям и наличие других переносчиков инфекций — всё это может привести к заражению пищи. По оценкам ООН, около 800 тыс смертей ежегодно случаются в результате диареи. Никогда не знаешь, когда ударит холера.

Городским беднякам еще сложнее испражняться с достоинством. Растущая плотность городов не только практически исключает любую приватность, но и увеличивает масштаб проблемы. В городах, где есть проблемы с водопроводом, банально нет инфраструктуры для смывных туалетов. При самых благоприятных обстоятельствах уборные представляют собой безопасные места, соответствующие санитарным нормам. Некоторые муниципалитеты стремятся предоставить базовые удобства для самых нуждающихся граждан. Другие же оставляют их один на один с проблемой. К счастью приверженцев неолиберализма некоторые из этих начинаний могут быть вполне успешными. В городе Тема на побережье Ганы общественные туалеты стали прибыльными частными предприятиями. В Кампале, столице Уганды, изобретательные предприниматели превращают отходы в энергию, производя топливные брикеты, например, My Kook (их слоган — «Сгорает во благо природы»). Чтобы дерьмо стало ресурсом, его нужно перелопачивать; чтобы уборные работали как следует, их нужно регулярно опорожнять. А это грязная и низкая работа. Кал может выявлять — и усиливать — социальное разделение. 

Размер имеет значение. На заре создания удобных туалетов никто не мог предугадать последствия использования сточных труб для всех видов отходов, как и представить появление одноразовых подгузников. К началу 21 века лондонская канализационная система переживала регулярные сильные засорения, которые чиновники радостно называли «жирбергами». Компания Thames Water недавно описала один из самых больших засоров, с которым они сталкивались:

Твердая как камень масса из мокрых салфеток, подгузников, жира и масла, по весу равная 11 даблдекерам (туристические двухэтажные автобусы — прим. Newочём). Она перекрыла участок викторианской канализации длиной в два раза больше футбольного стадиона Уэмбли, а ее вес составил 130 тонн.

Сегодня в новости попадают только действительно огромные жирберги. Но засоры поменьше всё так же блокируют трубы в среднем 4,8 раз в час. Их прочистка обходится Thames Water примерно в £1 млн в месяц. 

Проблема не в том, что викторианцы плохо спроектировали канализацию. Всё дело в одноразовых предметах, чью привлекательность с начала 20 века культивируют и поддерживают рекламные кампании и корпоративная продукция. Всего этого можно было избежать. На заре распространения одноразовости многие считали эту практику неприятной. Распространение одноразовых вещей помогли замедлить две мировые войны, поскольку в военное время требуется грамотное распределение ресурсов. Заметьте, переработка не всегда абсолютная добродетель — историк Энн Берг в страшных деталях показала, как нацисты преуспели в повторном использовании не только материалов, но и человеческих останков. В 1950-х годах в Западной Европе (и по ту сторону железного занавеса), пока государства пытались восстанавливаться в условиях жесткой нехватки ресурсов, продолжалась выдача продуктов по карточкам. В начале 1970-х годов защитники окружающей среды выступали за сохранение режима экономии, делая переработку морально важным занятием. 

Но одноразовость взяла верх. Географ Макс Либуарон утверждает, что американская индустрия — намеренно и с большим почетом — продвигала одноразовое использование в стратегиях производства, упаковки и распределения, объясняя это моральным износом и скоротечностью моды. Вопреки распространенному мнению люди не расточительны от природы. Скорее, как утверждает Либуарон, такое мнение «создали специально в определенное время в определенном месте». К 1963 году представитель упаковочной промышленности мог триумфально похвалить коллег по производству пластика:

Вы заполняете мусорные баки, мусорные свалки и мусоросжигательные заводы буквально миллиардами пластиковых бутылок, кружек, трубочек, блистеров, пластиковых пакетов и пленок, а теперь еще и пластиковых банок. Наступило новое время: теперь никто не считает, что пластиковый пакет слишком хорош, чтобы его выбросить. 

Фильм «Выпускник» (1963) увековечил триумф полимеров в глазах массовой аудитории. В одном из наиболее известных эпизодов фильма немолодой мистер МакГуайр вытягивает выпускника колледжа Бена с коктейльной вечеринки, чтобы дать совет относительно карьеры:

МакГуайр: Я хочу сказать тебе только одно. Только одно.

Бен: Я слушаю, сэр.

МакГуайр: Слушаешь?

Бен: Да, сэр.

МакГуайр: Пластик. 

Бен: Что Вы имеете в виду?

МакГуайр: За пластиком великое будущее. Подумай об этом. Подумаешь?

Бен: Хорошо.

МакГуайр: Я всё сказал. Договорились.

Обмен стал знаковым образом поколения, а сторонники пластика считались символом потребительства, от которого хиппи хотели уйти. Но это оказалось невозможным. К концу 1980-х годов даже инакомыслие превратили в товар: вспомнить хотя бы распространение атрибутики Че Гевары в магазинах «контркультуры». 

Если добраться до сути проблемы, то зачастую твердые бытовые отходы правильнее называть промышленными. Категория имеет значение, потому что большинство производителей не могут позволить себе роскошь не использовать одноразовый пластик. Мы загнаны в угол. Обыватели могут ответственно разделять отходы, компостировать остатки пищи и максимально переиспользовать вещи, но это практически не влияет на экспоненциальный рост (часто токсичных) отходов. Значит ли это, что мы должны перестать это делать? Абсолютно точно нет: подобные привычки помогают повысить осведомленность граждан и их приверженность справедливому глобальному будущему, а также заручиться поддержкой для более сильных, более системных реформ. Возможно, только возможно, это помогает заставить других потреблять меньше. Но это не решение проблемы. В своей книге «Новый взгляд на переработку» (Recycling Reconsidered, 2013), эксперт по обращению с отходами Саманта МакБрайд выделяет так называемый принцип «посильной экологичности». Движение за переработку отходов, каким бы благонамеренным оно ни было, слишком сосредоточено на отдельном потребителе. Это помогло производственным компаниям использовать тему переработки, чтобы продавать всё новые и новые товары бесконечно. 

Слишком большой упор на отдельных людей также отвлекает от проблемы промышленных отходов — большая их часть чрезвычайно токсична и производится в куда больших масштабах, чем бытовой мусор. Правые либертарианцы используют эти факты, чтобы доказать, что сбор отходов должен быть полностью приватизирован, и/или что переработка бессмысленна. В действительности же, как утверждает МакБрайд, данные показывают, что управляться с твердыми отходами — во всех формах и из всех источников — должны хорошо регулируемые государственные учреждения. В своем исследовании коммунистической Венгрии социолог Жужа Гилле приводит полезный пример. В послевоенный период государство пыталось использовать промышленные отходы в качестве ресурса. Эта цель приобрела особую важность в контексте идеологической конкуренции времен холодной войны, поскольку, что показательно, она резко контрастировала с практикой капитализма. Однако в последующие десятилетия управление отходами в Венгрии было приватизировано. Оно перешло к «модели обращения с химическими отходами, согласно которым отходы в основном считаются бесполезными, а иногда даже вредными». Этот подход основан на технологиях в конце производственного цикла: на обращении с отходами, а не на предотвращении их появления. Сегодня такие режимы доминируют по всему миру. 

Мы переживаем прилив пластика, который скоро перерастет в настоящее цунами. Мусорные пятна в океанах образуют густые массы микропластика. Альбатросы и киты выбрасываются на берег, их желудки наполнены человеческим мусором. Годами США экспортировали свое «вторсырье» в Китай, пока китайское правительство не установило такую планку приемлемого загрязнения пластика, что США не смогли ей соответствовать. Теперь перерабатывающая промышленность Штатов развернулась в сторону других азиатских стран. Как заявила МакБрайд, подобные шаги показывают, как индустрия переработки практически ничего не делает для сохранения ресурсов и предлагает слабые меры для снижения энергопотребления и загрязнения. 

Сейчас очевидно, что экспорт отходов в другие страны — двигатель развития неравенства. Это понятно даже ребенку. Буквально. Вот отрывок из письма 12-летней Аешнины Аззара из Индонезии, адресованного президенту США в июле 2019 года:

Моя страна — вторая в мире по производству отходов. И некоторые из этих отходов — ваши. Почему вы постоянно экспортируете свои отходы в мою страну? Почему сами не можете о них позаботиться? Почему мы должны ощущать влияние ваших отходов? Сейчас река в Индонезии очень грязная и вонючая. Мы не можем купаться в ней, рыбачить и плескаться. Многие фабрики беспечно сливают свои отходы в реку, на поля и… прямиком под дома деревенских жителей. Большинство перерабатывающих заводов заняты переработкой вашего мусора…



#ЗАБЕРИТЕ СВОЙ МУСОР ОБРАТНО ИЗ ИНДОНЕЗИИ



Пожалуйста, ответьте на это письмо. 



С уважением, Аешнина Аззара.

Наивность данного письма заключается лишь в просьбе ответа от его адресата-невежды. В остальном же, как отмечает индийский писатель Виджай Прашад, для подростка Аззара довольно хорошо разбирается в географии империализма. И она по своему опыту знает то, о чем большинство американцев даже не задумываются: переработка бывает грязным бизнесом, нацеленным лишь на прибыль. 

Чем больше мы производим, тем больше отходов создаем. Но это «мы» не универсально. Оно опирается на неравноправие и эксплуататорство — динамики, называемые институтами хищного капитализма и экономистами, узаконивающими свои действия, «внешними факторами». С 1950 года промышленность произвела более 8,3 млрд тонн пластика. Из них 6,4 млрд тонн стали отходами, большинство из них производятся богатыми странами. Всего 9% от всего числа были «переработаны», еще 12% сожгли. Остальное пошло на свалки или было оставлено прямо на месте производства. Самый дешевый пластик вообще нельзя переработать. Брошенные материалы распадаются на микропластик и загрязняют органику еще долгое время. Идеал бесконечного роста ежедневно подкрепляется идеями одноразовости и сообщениями СМИ о растущей экономике (хорошей) и стагнирующей (плохой). Эту фантазию питают две выдумки: планета бесконечна и выбросы исчезают. Сборщики мусора в Каире, Дели, Дурбане, Рио и за их пределами лучше знают. Их существование зависит от отходов. Легко отмахнуться от беднейших из бедных, как от пережитка прошлого. Сложнее признать, что они могут смотреть в будущее. 

Тех, кто указывает на абсурдность увеличения количества отходов, высмеивают годами. Посмотрите хотя бы на реакцию на «Пределы роста» (1972) — выдающийся доклад, в котором при помощи компьютерной симуляции объяснялось, как неконтролируемое накопление отходов может привести к глобальному коллапсу. Довольно скоро среди видных экономистов нашлись желающие принизить этот труд, которые высмеивали подобные грубые и неправдоподобные сценарии. Критики утверждали, что технологический прогресс поможет остановить загрязнение и истощение ресурсов. Как будто технологии появляются из ниоткуда. Как будто токсичные отходы исчезают в уже и так загрязненном воздухе. Как будто озоновый слой не истончается из-за ежедневных выбросов. 

Действительно, исследования в «Пределах роста» строились на упрощенной симуляции, но главные их тезисы нерушимы: планета не бесконечна, и мы не можем сделать что-то из ничего. Недавно более полноценные исследования подтвердили многие выводы первого доклада. Это подрывает другую соблазнительную фантазию, которая порождает споры о будущем людей: устойчивое развитие. 

Идея устойчивости призывает к жертвам и изобретательности, как и большинство популярных небылиц. Богатые должны отказаться от утилизации и взять на себя обязательство повторно использовать ресурсы с помощью «умных» систем. Солнце и ветер обеспечат нас бесконечной энергией, питая «интернет вещей» (и экраны). Новые технологии снизят уровень бедности, позволив женщинам готовить без использования энергии тепла, а детям — делать домашнюю работу, когда за окном темно. Согласно этой сказке, если всё сделать правильно, такие меры приведут к «хорошему Антропоцену», в котором рост продолжится, и все будут процветать. Те же, кто возражает, кто утверждает, что единственный путь к глобальной стабильности — это обратный рост, сталкиваются с теми же насмешками, с которыми столкнулись авторы «Пределов роста».

Тем не менее технологии, которые так восхваляли экомодернисты, создают отходы на всех этапах — от производства до распределения и собственно использования. Нельзя замечать солнечные панели на крышах в Аризоне и не видеть мертвую рыбу в реке Муджакао в Китае, куда один из крупнейших в мире изготовителей фотоэлектрических элементов сливает фтористоводородную кислоту. Нельзя отмечать победу над улучшенными нормами выбросов в Европе, упуская из виду тот факт, что автомобили, не попадающие под эти нормы, экспортируются в Африку, где снова могут наносить вред человеческим легким. Неправильно ограничивать критерии оценки технологий лишь количеством углеродных выбросов, зная, что ни один населенный пункт не хотел размещать у себя миллионы кубометров радиоактивного слоя почвы из префектуры Фукусима после взрыва 3 (хоть и низкоуглеродных) ядерных реакторов. 

«Устойчивое развитие» — это оксюморон. Оно успокаивает множество потребителей в богатых странах возможным безотходным производством — мировым метаболизмом на пике эффективности. Но это просто мечта. Успокоение. И очень заманчивое: власти Сан-Франциско, где я живу, кажется, действительно верят, что могут принять политику «zero waste». Будучи глобальным центром инноваций, город, кажется, способен реализовать мечту об экономике замкнутого цикла. И пока это остается мечтой, ведь реальность скрыта от глаз многих жителей города. На самом же деле большая часть отходов в Сан-Франциско — будь то нечистоты или перерабатываемый мусор, отходы от производства, топливные выбросы или токсичные радиоактивные отходы десятилетий ядерных испытаний в Тихом океане — отправляется в Бэйвью-Хантерс Поинт — район, игнорируемый городской элитой, который служит общественной свалкой. 

Не поймите меня неправильно. Формулировать стремления к экономике замкнутого цикла стоит. Мы в столь богатом мире должны стремиться производить меньше отходов, искать способы чинить вещи, переиспользовать материалы, которые раньше выбрасывали. Но не стоит обманывать себя. Устойчивое будущее в любой форме (даже забудьте о такой роскоши, как «развитие») требует от нас производить меньше, а не больше. Меньше вещей, меньше потребностей, меньше комфорта, меньше удобств. Меньше всего. 

По материалам Aeon

Автор: Габриэль Хехт — профессор в области ядерной безопасности в фонде Франка Стэнтона в Стэнфорде. Она также работает с Центром международной безопасности и сотрудничества, с историческим и антропологическим факультетами. Автор книги Being Nuclear: Africans and the Global Uranium Trade (2012). Живет в Сан-Франциско. 

Переводила: Апполинария Белкина

Источник