От духа плотских утех и смерти к гигиеничной стерильности. История парфюмерии в Европе Нового времени.

Жизнь людей в Европе эпохи модерности была одновременно смрадной и душистой. Всё — от выгребной ямы до пропитанных амброй перчаток — заявляло о себе мощными ольфакторными сигналами. Запахи отравляли и исцеляли, отвращали и соблазняли, обещали рай и пугали дьявольскими кознями. Они давали понять, с человеком какого класса ты имеешь дело, даже без необходимости его видеть. Какими были нормы ароматизации в Новое время, какие пахучие вещества использовались в быту и как отказ от сомнительных запахов был связан со страхом смерти?

Рассказываем о трансформации ольфакторной чувственности со времен Ренессанса и до появления современных стандартов.

Фигура умолчания: загадочный мир ольфакторного

Обоняние, вероятно, самое сложное и противоречивое из человеческих ощущений. С одной стороны, оно связано с непосредственным познанием. С другой — ароматы активизируют фантазию и пробуждают воспоминания. Загадки существуют и на уровне лексики. В западной культуре у ольфакторного опыта нет собственных категорий, и парфюмерам приходится прибегать к обходным путям: зеленые, восточные, свежие, шипровые, прохладные ароматы.

Начиная с Ренессанса когнитивную сферу связывали со зрением, тогда как химические чувства занимали менее привилегированную позицию. Согласно Иммануилу Канту, среди внешних чувств обоняние — «самое неблагодарное, без которого, как нам кажется, легче всего обойтись». Проходя по классу «низших ощущений», субъективное и эфемерное обоняние казалось гносеологически сомнительным, хотя на самом деле объем информации, получаемой людьми с помощью носа, поистине огромен. Невзирая на то, что человек буквально окружен запахами, их культурная история долгое время была неразработанной. В них не видели глубокого смысла, достойного теоретического анализа.

Ольфакторные исследования стали развиваться во многом благодаря французской школе «Анналов», которая обратилась к истории повседневности и частной жизни. Принадлежащие к ней исследователи заметили, что обонятельная картина в Европе при Старом порядке была иной, нежели в XX веке. Книга историка Алена Корбена «Миазм и Нарцисс» стала важной вехой для изучения чувственности прежних эпох. Она констатировала, что обоняние выполняло множество функций — социальных, медицинских, религиозных. Моду на исследования культурной репрезентации ольфакторного подстегнула ароматическая панорама Франции времен Людовика XV в романе Патрика Зюскинда «Парфюмер».

Сегодня исследования запахов привлекает историков, культурных антропологов, философов культуры и эстетиков. Многие исследователи сходятся в том, что люди интерпретируют запахи в соответствии с установками современной им культуры. Значимость этой области для гуманитарной науки стала особенно явной после выпуска работы Робера Мюшембле «Цивилизация запахов». Материалы разных авторов о запахах в истории, теории обоняния, психоанализе запахов, их связи с телесностью и гигиеной вошли в сборник под редакцией историка моды Ольги Вайнштейн «Ароматы и запахи в культуре». Кроме того, недавно вышла посвященная отечественной истории запахов монография антрополога и историка Марии Пироговской «Миазмы, симптомы, улики: запахи между медициной и моралью в русской культуре второй половины XIX века».

Несмотря на то, что предметная сфера запахов упорно противится интеллектуальному анализу, культурно значимые ароматы всегда были спутником европейской цивилизации.

Запахи в XVI–XVII веках: городское зловоние и «животные» ароматы

Исключительно зловонными местами, по распространенному представлению, были средневековые города, однако и в раннем Новом времени европейские города пахли не лучше. Вернее, еще хуже — население росло, скученность усугублялась, а скотобоен, кладбищ и различных пахучих производств (свечных, кожевенных, мастерских красильщиков шерсти) запускалось всё больше. Можно догадаться, какими запахами были насыщены улицы, куда выплескивали помои и содержимое ночных ваз. Деревни были далеко не так загрязнены, как стремительно растущие города. Таким образом, многие люди обитали среди далеко не самых приятных ароматов. И не слишком этим смущались. Со временем даже сильные запахи перестают ощущаться интенсивно — исследователи уверяют, что на адаптацию человеку нужна четверть часа. Проще говоря, жители городов были привычны к вони.

В переписках раннего Нового времени трудно обнаружить какие бы то ни было признаки отвращения к телесной жизни. Разговоры о различных отправлениях и дурных запахах были вовсе не так табуированы, как в последующие эпохи. В сонете Уильяма Шекспира в переводе С. Маршака сказано: «А тело пахнет так, как пахнет тело, // Не как фиалки нежный лепесток» (перевод С. Маршака). Дословно же поэт говорит: «Многие духи приятней носу, чем запах дыхания моей госпожи».

Другие поэты были еще грубее и конкретнее: гуманисты Италии и Франции писали оды интимным женским запахам, развлекались сочинениями о пускании ветров и откровенными скатологическими пассажами. Часто такие вещи представлялись скорее потешными, чем неприличными.

Каноны подобающих телесных запахов тоже отличались от сегодняшних. Тело человека XVI века стягивалось слоями ткани, кожа за исключением лица была скрыта. В этой крепости из хлопка и шерсти (реже — шелка и бархата) человек держал осаду внешнего мира. Мытье казалось делом рискованным, потому что с водой в тело проникают болезни. По уверениям тогдашних врачей, грязь создавала своего рода защитный барьер. Когда тело слишком пачкалось, надевали свежее исподнее. Человек со средствами мог, не прибегая к мытью, сменить несколько рубашек за день, а люди попроще не имели и такой возможности. Словом, от людей пахло.

Ароматические вещества использовали часто и обильно — не только для того, чтобы скрыть собственный запах, но и для создания дополнительной защиты тела-бастиона. Согласно влиятельной тогда теории миазмов, причиной хворей было заражение воздуха ядовитыми испарениями — вдохнув их, человек заболевал. Наибольший ужас внушала чума, которая несколько раз сокрушительно прокатывалась по Европе. Ольфактивный щит, как считалось, не позволял вдыхать болезнетворные пары.

Нужно отметить, что запахам сообщался глубокий моральный и сверхчувственный смысл: Рай благоухает, а дьявол смердит серой. Не случайно в храмах людей Ренессанса встречали не только картины и звуки органа, но также ароматы ладана и мирры. Литургические благовония были призваны вызывать трепет, напоминая о великолепии Царствия Небесного. В то же время миазмы и зловоние чумы опознавались как «дыхание дьявола», несущее разложение и смерть. Эту хворь считали порождением нечистого (который смердит именно от того, что нечист по существу), поэтому для укрепления духа и тела требовалась ароматная защита.

Например, ладанка или помандер на поясе. Помандером называли небольшую шкатулочку, обычно шарообразной формы (на французском — pomme d’ambre, «душистое яблоко», хотя известны изделия в виде сердец или зверей). Внутри находились ароматические вещества, иногда — молитва или псалмы. Вещица, которую можно встретить на старинных портретах, была одновременно духовным талисманом, средством от болезней и украшением. В сознании эпохи эстетика, медицина и духовная сфера тесно увязывались вместе, имея единую метафизическую природу.

Народная магическая практика часто обращалась к зловонным предметам и ароматическим веществам. Отвратительные запахи рассматривали как средство апотропеической защиты (крестьяне ели чеснок, нюхали испорченный сыр, держали в домах козлов), а приятные ароматы привлекали удачу и исцеление. Медицина порой не сильно отличалась от магии и тесно с ней смешивалась. В теории гуморов, которая сохраняла влиятельность со времен Античности, играли важную роль ольфакторные характеристики телесных жидкостей и лечебные пахучие вещества. И, конечно, ароматы были предметом моды.

Пахучими субстанциями пропитывали всё — кожаные изделия, платки, веера. Самыми популярными запахами XVI–XVII веков были сильные ароматы животного происхождения. А именно, цивет из выделений виверр, которые метят этим веществом территорию, мускус из секреций кабарги, ондатры и мускусной утки, амбра из пищеварительного тракта кашалотов.

Вероятно, существовала связь между витальными нижними нотами и канонами маскулинности — в позднем Ренессансе тон задавали короли-воины, отчаянные кондотьеры и жизнелюбивые гуманисты, не чуждые вина, женской компании и сражений. Воинственная культура ценила и любовные победы, для которых служили чувственные «дикие» ароматы. Они противостояли индивидуальному запаху тела и окутывали его тяжелым пахучим облаком. Также использовали душистые воды, например, на основе флердоранжа и розы, однако цветочные мотивы еще не могли тягаться с животными.

Словом, бытовое зловоние было сильным, и не менее интенсивными были запахи ароматических веществ.

Запахло Просвещением: золотой век парфюмерии

Изменение чувственности произошло уже к «галантному веку», который также стал золотым веком парфюмерии. На смену перчаткам, обработанным вытяжкой из половых желез животных, пришла эстетика нежности и изящества. В XVIII веке популярность мыла возросла, а значит снизилась потребность в активной маскировке. Во Франции, где быстро развивалось новое искусство парфюмерии, больше не было сильных вспышек чумы, голод снизился, власть церкви ослабела, а интересы людей сместились в сторону барочных чувственных радостей. Теперь парфюмер — это уже не продавец перчаток, его работа — самостоятельное искусство, и весьма доходное.

Революция сферы запахов ознаменовалась отходом от сильных ароматов животного происхождения. Теперь им предпочитают цветочные эссенции, настои специй и фруктовой кожуры. Комбинаторика усложняется, создаются сложные водные и спиртовые настои, масла, мацераты. Прежние «животные» ароматы используются разве что в качестве базовых нот, полускрытых созвучием нежных запахов.

Новым куртуазным идеалом стало чистое и благоухающее тело. В моду входит «Кельнская вода», названная французами одеколоном — душистый состав на основе масел апельсина, розмарина, нероли и бергамота. Стали популярны ароматные уксусы из фруктов и специй, которые использовали для ухода за зубами и ванн. Для ароматизации проблемных мест вроде подмышечных впадин носили душистые саше. Волосы душили маслами и ароматическими травами — гвоздика, нарцисс, белая мускатная роза, тубероза, — чтобы придать аромат и подготовить к напудриванию. Пудра, которой обрабатывали и собственные куафюры, и шиньоны с париками, тоже благоухала.

В эпоху Просвещения запахи перестают быть щитом от чумы, теперь ароматический мир ориентирован на кокетство и просвещенный эстетизм. На место принципу memento mori и представлению о печальном пути всякой плоти в тварном мире приходит идиллическая идея природы, навеянная сочинениями сентиментального просветителя Жан-Жака Руссо. На фоне буколических пейзажей она дарит своим детям благоуханные цветы и фрукты.

С этого же времени начинается процесс вытеснения смерти и разложения из общества: кладбища переносят за пределы населенных пунктов, умалишенных отправляют для содержания в места, скрытые от глаз публики. Отношение к жизни в целом меняется, и картина трансформаций чувственного восприятия прокладывает путь к пониманию этих перемен.

Согласно концепции немецкого социолога Норберта Элиаса, процесс оцивилизовывания (то есть становления тех способов поведения, которые считаются «культурными» сегодня) всегда сопровождается увеличением межличностной дистанции, снижением импульсивности и эмоциональности, изменением «порога стыдливости». В модерном обществе нарастает напряжение между «телесным низом» и требованиями приличий, которые вытесняют всё «варварское» — в частности, сомнительные и тревожные запахи.

ХIX век: запахи буржуазной культуры и дезодорация

В эпоху индустриализации борьба со скверным амбре в европейских городах усилилась. Британское «Великое зловоние» 1858 года, когда лондонцы чуть не погибли от вони сливаемых в Темзу нечистот и производственных отходов, стало стимулом для создания новой канализационной системы. Османизация Парижа включала не только прокладывание проспектов и бульваров, но и усовершенствование системы стоков (французов к нововведениям подтолкнула эпидемия холеры).

Телесная же революция была осуществлена дендистским стилем с его «великим мужским отказом» (от прежних вычурных нарядов и всяких проявлений вульгарности). Дендизм отвергал телесные запахи и грубые ароматы так же, как напудренные парики и яркие цветовые решения. Денди настаивали на обязательности ежедневной ванны, бритья, ухода за кожей и волосами. Из моды, доступной только избранным, этот стиль скоро притянул к себе значительно число людей, сформировав новую норму гигиены. Схожих гигиенических правил придерживались дамы — модные в XVIII веке румяна, белила и тонны пудры уходят в прошлое. Теперь гигиенисты уверяют, что кожа должна дышать, поры — быть открытыми, и акценты во многом смещаются на уход (очищающие растворы, мыльные лосьоны), а потребление декоративной косметики и духов сокращается. Наносимые на кожу духи вообще начинают рассматриваться как нечто вредное, забивающее поры.

Хотя впоследствии представители эстетизма проявляли интерес к вычурным и экзотическим ароматам, отказ от сбивающих с ног духов стал почти всеобщим. И, конечно, вульгарным казался животный мускус, напоминающий о неокультуренной природе.

Набирающий силу средний класс испытывает потребность отделить себя, в том числе на ольфакторном уровне, от «грязной» бедноты с одной стороны, и старой аристократии, которая всё еще ассоциируется со старорежимными тяжелыми ароматами — с другой.

Запах был социальным маркером, прочерчивал границу между цивилизованностью и варварством, мог указывать на пошлость провинциала или неэлегантность нувориша. Таковы характерные для XIX века функции обоняния как способа социального ранжирования.

Менялись и репутации прежних цветочных ароматов. В 1830 году был изобретен новый метод экстракции, который позволял выделять душистости из эфирных масел, и производство духов удешевилось. Это случилось и с одеколоном: если прежде «Кельнская вода» была престижной и дорогой, то теперь она стала популярной у младших конторских рабочих, а средние классы начали использовали ее только в гигиенических целях.

Развитие благоустройства и санитарная реформа делали публику всё менее толерантной к дурным запахам. Со временем всякий сильный и навязчивый аромат сам по себе начал считаться дурным. Потребность в дистанции, в сокрытии телесной жизни, которая в это время смещается в область приватного, сказалась и на запахах. Сама интимная, субъективная, непосредственная природа обонятельного ощущения делала его почти непристойным для официальной культуры, тяготеющей к стандартизации и формальности. Так была заложена основа для нового буржуазного канона — стерильность и отсутствие запаха.

Угасание обоняния: правда или вымысел?

Древесные ноты, земля, мускус, зола, мокрая шерсть животных и даже кровь — эти ноты сегодня часто можно встретить в нишевой парфюмерии, которую ценят знатоки. Возможно именно потому, что такие ароматы, даже в облагороженном виде, до сих пор не находят массового признания. «Землистые» и «животные» ароматы слишком долго считались признаком физической и моральной нечистоты.

В больших городах ХХ века, где старались избавиться от всего, что нарушает границы приватного, отсутствие личного запаха стало такой же необходимостью, как стандартный костюм. Так возникает невиданное прежде явление — запахи изгоняются из культуры. Принцип ольфакторной пустоты стандартизированных общих пространств сохраняется и сегодня. Мало кто желает обонять соседа по офису, лифту или спортивному залу. Компромиссный вариант предлагает один из современных ароматрендов — нейтральные запахи чистоты, стирального порошка и свежего белья.

В парфюмерной индустрии на смену натуральным компонентам пришли синтетические. Невзирая на романтический образ парфюмерии в рекламе, процесс производства духов полностью механизирован лабораториями, хотя традиционные масляные духи всё еще делаются путем прямой перегонки концентратов растений и цветов (кстати, химических корпораций, создающих новые молекулы, сегодня всего шесть). Постепенно современный западный человек передает контроль над ольфакторным познанием транснациональным компаниям. Как сказал бы Жан-Батист Гренуй: так цветок отдает свою благоухающую душу.

Ренессанс животных запахов и недавний поворот к «природным» нотам в духах удовлетворяют потребность разобщенных потребителей в безопасной терапевтической дозе «дикости». О пагубности гиподинамии сегодня говорится много, но куда меньше — о нехватке разнообразных естественных запахов, которую петербургский философ Валерий Савчук называет одородефицитом.

Существуют исследования о том, что человеческие обонятельные способности эволюционно ухудшаются. Дарвинистская теория о снижении обоняния из-за прямохождения объясняет утрату его значимости в обществе. Однако, как можно заметить, отношение к запахам меняется намного быстрее эволюционных процессов и разнится от культуры к культуре.

Возможно, само человеческое обоняние и не ухудшается, но меняется кодификация чувственности: по мере вытеснения запахов из символического поля богатство их смыслов теряется.

Идее о тотальной дезодорации современной культуры противостоит идея об ольфакторной выборочности. Если когда-то запахи были неизбежным явлением, то в современных городах они волюнтаристски назначаются для определенных пространств (автоматические освежители воздуха, аромамаркетинг в магазинах и ресторанах быстрого питания). Ароматы приветствуются, но только дозволенные, регламентированные и ограниченные специальным пространством. Стало быть, говорить о наступлении эры тотальной дезодорации пока что рано. Уходят только запахи неуместные, нарушающие личное пространство, идущие вразрез с нормами индивидуализма.

По мнению Робера Мюшембле, нарратив о полной дезодорации лишь камуфлирует изменения в понятиях о страдании и смерти, которые теперь «скрыты от глаз и носов». Ведь изгоняются из культуры в первую очередь именно неприятные и тревожные запахи, которые исторически напоминали о разложении и гибели. В пределе о смертности могут свидетельствовать не только запахи распада, но и всё материально-телесное, а значит, конечное. Ароматы — сфера, связанная с глубинными представлениями о благе и зле, а восприятие запахов в высшей степени субъективно. Возможно, и дезодорирование, и выборочность ароматов связаны с общим нежеланием культуры встречаться с травмирующим, со стремлением к вытеснению того, что напоминает о витальных инстинктах и одновременно — о тленности всего живого.

Источник