Охота на мужчин. Как нормальные живые люди знакомятся в современном мегаполисе.

Корреспондент «РусРеп» выполнила самое страшное и психологически некомфортное за свою карьеру редакционное задание. Это оказалось опасней, чем делать репортаж со спецоперации на Кавказе или писать из притона наркоманов. Задание ­состояло в том, чтобы описать способы знакомства в мегаполисе, самой заговорив и начав встречаться со «свободными» мужчинами нашей невротичной столицы. Таких встреч за неделю набралось три. Две из них, по-разному драматичные, переплелись в одной истории. Третью пока оставим за скобками.

— Иди, сейчас самый подходящий момент… — сдавленным шепотом произносит Оксана.

— Мне надо настроиться…

— Пока ты будешь настраиваться, они уйдут.

Из-за соседнего столика, шумно отодвигая стул, встает плотный мужчина. Направляется к выходу. За столом остаются трое. На вид им лет тридцать.

— Блин, они уже десерт доедают, — говорю я, щурясь на их тарелки и снимая пальто.

— Все! — командует Оксана. — Иди!

Она сидит за столиком у окна вместе со своим молодым человеком Артуром. Я вешаю пальто на спинку стула.

— Посмотрела бы я на тебя! — шиплю я, присаживаясь. — Как бы ты пошла!

— Я бы тоже на это посмотрел… — мрачно вставляет Артур.

Я встаю. Делаю вдох. Бросаю на Оксану последний взгляд. Ее лицо твердеет в похоронном выражении, она медленно опускает подбородок, кивая и как будто благословляя меня на худшее.

Подхожу к соседнему столику. Сажусь на только что освободившийся стул. Мужчина, оказавшийся напротив, отрывает темные глаза от тарелки с вафлями и малиновым сорбетом.

— Здравствуйте, — говорю я и улыбаюсь. — Я хочу с вами познакомиться.

— Не вопрос… — настороженно отвечает он. — Ничего, что я ем?

— А-а-а… Ешьте, я не против… Ну… Меня зовут Марина. А вы… кем работаете?

— Курьером.

— Тяжело, наверное, вам…

— Почему тяжело?

— Ну как… Все развозить… ездить туда-сюда… — я не мигая смотрю на вафлю, от которой он вилкой отламывает кусочек, и тающий ярко-бордовый сорбет.

— Вы хотите есть? — спрашивает он.

— Нет… Я хочу, чтобы вы пригласили меня в кино.

— Хорошо… А на какой фильм?

— Все равно.

— Я так и понял. А вы кто?

— Я? А-а-а, ну, я… фотограф… — бросаю я взгляд в сторону на Оксану: она фотограф. — Нда… А вы не боитесь, например, что я воровка?

Он убирает со стола кошелек.

— А вам никто из моих друзей не нравится? — спрашивает он, и я перевожу взгляд на его друзей. Один из них, голубоглазый кучерявый блондин, смотрит на меня как на Горгону.

— Нет. Они мне не нравятся. Мне нравитесь вы! Я вас выбрала. Да. И подошла к вам потому, что именно с вами хочу пойти в кино. Дайте мне свой номер телефона, я вам позвоню…

— Давайте я вам позвоню.

— Нет! Я позвоню вам сама.

В этот момент звонит его телефон.

— Алле. Нет. Да. Я вас понял. Я перезвоню, — говорит он в трубку, ­пока я мрачно разглядываю его лицо. — Давайте я вас сейчас наберу, и у вас будет мой номер, — предлагает он, и я диктую свой номер ­телефона. На соседнем столике звонит мой мобильный.

— А может, тут скрытые камеры? — говорит блондин, оглядываясь.

— Значит, план такой, — продолжаю я, — я вам звоню в субботу, а в воскресенье мы идем в кино.

— Я понял ваш план. Идите, я вас догоню, — обращается он к мужчинам.

— Нет-нет, — быстро встаю я. — Не отвлекайтесь от работы. Развозите. И… Идите с ними. Я позвоню…

Возвращаюсь за свой столик. Мужчины тоже встают и, не оглядываясь, уходят.

— Выдохни, Марин… — сочувственно говорит Оксана, подставляя мне чашку с горячим капучино.

— Ужас какой… — выдыхаю я и смотрю на Оксану, как мне кажется, расширенными зрачками.

Оксана с Артуром уходят, а я продолжаю сидеть за тем же столиком. Жду другого мужчину по имени Валера. С минуты на минуту он должен прийти. Все, что я о нем знаю: бизнесмен, знакомый моей подруги Татьяны. Все, что он обо мне знает: я влюбилась в него на расстоянии. Я его никогда не видела, не знаю, красив он или нет, стар или молод. Он тоже не знает, что я журналист, которому нужно написать о знакомствах.

— Да-а-а… А если б я сказала: зашибись, давайте я буду получать энергию из живота, вас бы это устроило?

 

Широкие окна впускают в это замкнутое пространство пятничный вечер большого города и одновременно выплескивают наружу приглушенный полумрак кафе с блюзом, звучащим из невидимых колонок. Еще не вечер, но в Москве с утра темно, словно и над ней бетонный потолок. Сохраняю в телефоне номер курьера под именем «Кино». Я не помню, как его зовут, хотя он называл свое имя.

— Марина?

Я отрываюсь от окна, в котором, продравшись глазами сквозь отражение столиков, желтых люстр и меня самой, еще можно разглядеть город и людей, пересекающих улицу в направлении книжного магазина «Москва». Возле моего столика стоит мужчина — невысокий, с круглой желтоватой головой, некрасивый настолько, что это бросается в глаза. Мысленно я посылаю пинок подруге. Он улыбается, ­отряхивая черный зонтик.

— Присаживайтесь, — приглашаю я, он садится. — Значит, вас не удивила моя просьба?

— А чему тут удивляться? — улыбается он, глядя на меня такими же круглыми и беззащитными, как его голова, глазами.

— А что, с вами часто кто-то хочет познакомиться?

— Да, конечно.

— Правда?!

— Да…

— То есть вас не смущает, когда женщина напрямую говорит, что вы ей нравитесь?

— Если времени мало, то она говорит…

— А почему вы не женаты?

— Мне самому с собой замечательно.

— У вас завышенные требования?

— Нет.

— А какой должна быть женщина, чтобы вы на ней женились?

— С соответствующим уровнем сознания.

— Да… А как мне понять, что у меня он соответствующий?

— Зачем это вам?

— Ну как… Таня же вам сказала, что вы мне нравитесь.

— Давайте пообщаемся и поймем. Пообщаемся — и все.

— А мне не терпится понять, подхожу ли я вам… Ну ладно… Просто меня крайне беспокоит уровень моего сознания: вдруг он недостаточно высок.

— Кху-кху, — смеется он, морща кнопочный нос, берется за крышку фарфорового чайника и тянет ее на себя. Она застряла, не открывается. Он вертит ею туда-сюда, старается.

— Вам помочь? — я берусь за крышку, легко снимаю ее и победоносно смотрю на него, словно только что доказала высоту своего сознания.

— Фантастика… — говорит он. — Первый тест пройден.

— То есть вы собираетесь устраивать мне тесты?

— Ну, почему же…

— Хотите о вас поговорим?

— Можно так.

— А хотите обо мне?

— Тоже можно.

— То есть вам все равно?

— Я пытаюсь вас понять, почувствовать…

— И что вы чувствуете?

— Ваш блок. Он есть, и слова ничего не скажут…

— Вам какие книжки нравятся?

— В детстве я перечитывал Винни-Пуха. Он пофигист, радовался жизни.

— Интересно, чему радоваться, когда ослу оторвали хвост.

— Это рано или поздно все равно бы произошло. Может, тем самым осел предотвратил более серьезную беду.

— Например, ему не оторвали голову, да? Ну ладно… А когда он нажрался меда у зайца и застрял в норке, чему там было радоваться?

— Что не остался в норке навсегда.

— Вы находите меня привлекательной?

— Да.

— А я перечитывала недавно «Отца Сергия» Толстого.

— Его «Исповедь» — гениальная книжка. Человек подходит к концу своей жизни, он успешен, богат, знаменит. И вдруг — я не беру с собой на охоту ружье, чтоб не застрелиться.

— У вас были такие состояния?

— У меня нет…

— Вы думаете, я создала неестественную ситуацию, пригласив вас сюда?

— Я думаю, что вы правильно выстроили намерение.

— И все же почему вы не женаты?

— В тот момент, когда происходит реализация желания, я его уже ­обгоняю и оказываюсь на другом уровне.

— Какой вы привередливый. А что вы сейчас чувствуете?

— Смешанные чувства. У нас уровень вибраций разный.

— То есть я вам не нравлюсь.

— Я так не говорил.

— Но почему вибрации разные?

— Нельзя понять. Мы несовершенны.

— Вы или я?

— Все.

— Может, у вас есть какой-то идеал женщины?

— Нет. Вам нравится дождь?

— Да. Дождь мне нравится, если он не ледяной, у меня есть зонт и я тепло одета.

— То есть с ограничениями?

— А вам нравится, когда он хлещет ледяными каплями, а у вас нет зонта?

— Но я могу согреться, получив жизненную энергию.

— Откуда?

— Из живота.

— А-а-а… Ну а если я не хочу получать энергию из живота? Если я хочу мерзнуть под дождем? Идти и мерзнуть?

— Можно и так…

— Но для вас в этом заключается мое несовершенство. Ведь так? Неспособность моего сознания вырваться…

— …за рамки… Да.

— То есть я вам не подхожу, раз не хочу получать энергию из живота?

— А что бы мы делали вместе?

— Ну… вы бы получали свою энергию, а я бы мерзла под дождем.

— Один в паре должен перетекать в другого.

— То есть вы не хотите получить от меня ручеек холодного дождя?

— Не хочу.

— А вам что, недостаточно своей энергии?

— Нет…

— То есть я должна под вас подстраиваться?

— Нет…

— В чем же проблема?

— Есть в этом вашем нежелании что-то неестественное.

— Вы не хотите перейти со мной на ты?

— Это само собой произойдет.

— А на Северном полюсе вы не сможете согреться энергией из живота. Да-да…

— Бывает всякое.

— Нет, не согреетесь! На Северном полюсе всепоглощающий холод, с которым не справится ни одна человеческая энергия. И вы все равно будете чувствовать его. И он, если рассматривать его как стихию, все равно сильнее вас.

— Можно стать капелькой холода.

— А я не хочу.

— В океане капелька воды не пострадает, если сольется с другими ­каплями.

— А разве не капелька холодного дождя, падая на мою теплую кожу, дает мне понять, что я живая? Вы считаете, что я вам не подхожу?

— Я так не говорил, но это минус.

— Давайте запишем все мои плюсы и минусы, — я беру салфетку и готовлюсь ручкой прочертить на ней полосу. — Да-а-а… А если б я сказала: зашибись, давайте я буду получать энергию из живота, вас бы это устроило?

— Я бы почувствовал, что вы притворяетесь. Нельзя соврать.

— Все это крайне печально. У меня сложилось впечатление, что себя вы считаете совершенней меня.

— Все может быть. Но кто я такой, чтобы судить и оценивать?

— А что вы так сопротивляетесь? Наверное, я сильно отличаюсь от вас?

— Чем?

— Температурой!

— Состояние любви нельзя загнать в рамки.

— А вы хотите сейчас дать определение любви?

— Да. Любовь — это то состояние, которое не имеет определения.

— А меня вы могли бы полюбить?

— Пока не знаю. Из-за вашего нежелания совершенствоваться.

— Но разве любовь не иррациональна? Разве не привлекательней любовь, направленная на несовершенное существо, которому нравится мерзнуть под дождем? И вообще постарайтесь приблизиться к совершенству — любите тех, кто несовершенен.

— В следующей жизни.

— Там я могу вам не встретиться.

— Нельзя к вечности подходить с таким настроем. Так не продашь ­бегемота.

— Я не продаю бегемотов.

— Даже тренированный мужчина все равно проигрывает женщине. Она сложное существо. У вас хорошее чувство юмора, просто замечательное… Кху-кху-кху… — смеется он слабым смехом и сейчас со своей круглой головой сильно напоминает детдомовского младенца, к которому никто не подходит, а он, оставшись один в кроватке, все равно улыбается, потому что кроме улыбки ему больше нечего предложить. Мне становится его жаль. Сильно. Я говорю, что он может идти. Он идет к выходу, покачивая круглой головой. Музыка в кафе звучит громче — окончательно наступает вечер. Набираю номер подруги.

— Тань, ты зачем мне его подсунула?! — перекрикиваю музыку. — Это негуманно! Ты не могла вместо него подсунуть мне какую-нибудь сволочь?!

— Может, встретишься с моим бывшим мужем? — после недолгой, но глубокой паузы спрашивает она.

Столики заполняются. Под потолком плотными облачками повисает сигаретный дым. В кафе всего лишь убавили свет и прибавили громкости, но кажется, что публика кардинально поменялась. Сейчас здесь много девушек. Они бросают взгляды по сторонам поверх бокалов, которые держат небрежно, готовые из них отпить или их отставить. Глубоко выгибают спины, словно на них со всех сторон обращены взгляды. Я обвожу пространство глазами: мужчины на женщин не смотрят. Блюз давно вытек, теперь тут ритмично бьет по голове металлическая музыка. Я поднимаю глаза вверх: под потолком клубится разодранный сигаретный дым, и кафе больше не напоминает мне ни замок, ни библиотеку. Оно кажется потайным бетонным карманом в теле индустриального города, жительницы которого, дождавшись вечера пятницы, вышли на охоту.

Ему, для того чтобы сорваться в глубокую депрессию, достаточно взгляда, мельчайших изменений в чужой мимике и «да», которое обернется «нет»

 

 В субботу набираю номер курьера. Он недоступен. Он дал мне недействующий номер, чтобы вежливо от меня отвязаться. Мой вывод грустен: нет, непонятно, когда люди врут, особенно в большом городе. Валерий сказал, что вранье чувствуется сразу, но я обманывала его, а он не почувствовал. Я поверила курьеру, а он мне наврал. Но ­дело в том, что вранье в большом городе — таком, как Москва, — перестает быть враньем, а превращается в нестыдный и даже необходимый для выживания элемент социальной игры, когда ты не можешь сказать в лицо «нет». Ты говоришь «да» или «возможно», отходишь от проблемы на безопасное расстояние и оттуда сигнализируешь: «нет». Получивший отказ не вцепится ногтями в твою мягкую кожу, но ты все равно ­боишься, сидя напротив него, увидеть в его лице мельчайшие изменения, которые причинят тебе душевный дискомфорт.

Недавно мы долго говорили с одним приятелем и пришли к выводу, что современный человек все больше становится похож на совершенный часовой механизм. Если несколько столетий назад, для того чтобы испытать серьезное потрясение, человеку нужны были войны, жестокие убийства ближайших родичей и катаклизмы — тогда он мог ощутить в себе грубые, почти кровавые движения души, то в видимом мире человека современного может вообще ничего не происходить. Ему, для того чтобы сорваться в глубокую депрессию, достаточно взгляда, мельчайших изменений в чужой мимике и «да», которое обернется «нет». Мы по-прежнему выходим на охоту пятничным вечером — в кафе со средневековым убранством, но время и уж тем более большой город отшлифовали наши внутренности, и теперь они похожи на хрупкие детали, выточенные мастером-ювелиром.

Мы сидим дома на диване — я и моя подруга Лена, бывшая стюардесса международных авиалиний. Несколько лет назад она познакомилась в интернете с итальянцем, вышла за него замуж и уехала из Москвы в маленькую деревню на юге Италии. Она высокая и такая стройная, что это бросается в глаза. У нее густые светлые волосы до пояса. Лена сидит, поджав под себя смуглые ноги, с прозрачной тарелкой самодельных суши на коленях. Она похожа на пластмассовую куклу. Я мрачно ем борщ.

— Что-то случилось? — спрашивает она.

— Эти курьеры совсем обнаглели, — говорю я, пережевывая капусту.

— Какие курьеры?

— Такие, которые не хотят знакомиться с нормальными женщинами, подсовывают им недействующие номера и еще имеют хамство жрать вафли в приличных местах! В центре Москвы!

— Какие вафли?

— Бельгийские!

Воскресенье. С подругами еду в машине из Подмосковья. Звонит телефон. На экране высвечивается «Кино».

— Здравствуйте, — беру я трубку. — Я сейчас не могу говорить. Я вам перезвоню.

Через час посылаю курьеру эсэмэс: «Сегодня не получилось в кино, но можно завтра поужинать или пообедать». Он сразу перезванивает.

— Можно и сегодня пойти в кино, — говорит он.

— Я сегодня не могу.

— А где ты?

— На работе…

— А ты в каком году родилась?

— А я должна на этот вопрос отвечать?

— Нет. Не хочешь — не отвечай.

— А ты в каком?

— В семьдесят девятом. Мне тридцать три.

— Круто…

— Ничего крутого. Я тебе завтра после семи позвоню и скажу, где встречаемся.

— Ага, буду ждать.

Таня поворачивается с переднего сиденья.

— Обманываешь мужчину, Мариночка? Не стыдно? — спрашивает она. — Может, тебе стоит за него замуж выйти?

— Может, мне еще за твоего Валеру выйти? И не я его обманываю.

— А кто?

— Наш главный редактор. Он придумал мне тему.

— Ничего… — злобно говорит Маша, приподнимаясь в водительском кресле. — Курьер разочаруется, отомстит паре женщин и больше никому верить не будет.

— Начинается социальное давление, — себе под нос бормочу я.

Таня, перегнувшись назад, сидит в неудобной позе и продолжает смотреть на меня не отрываясь, как будто хочет сломать мою скорлупу и выпустить на свободу совесть.

— Не дави на меня… — цежу я.

В понедельник утром я прихожу на прием к психологу Еве Израилевне Весельницкой. Ее волосы, разделенные на прямой пробор, с двух сторон прикрывают треугольник лица. А глаза залезают внутрь человека, сидящего напротив. То есть меня.

— Кем вы себя ощущали в тот момент, когда подошли к столику курьера?

— Жертвой… Я точно ощущала себя жертвой.

— В чем была жертвенность?

— В том, что мне приходилось подходить к мужчине знакомиться, а я не считаю, что женщина должна это делать.

— То есть у вас был конфликт между вашим профессиональным заданием и вашим женским естеством.

— Определенный конфликт.

— Теперь представьте девушку, которая не журналист, а просто знакомится с мужчиной.

— Я бы первая никогда не подошла.

— Вы бы не подошли… А можете описать девушку, которая подошла бы? Какой она должна быть?

— Наверное, менее высокомерной и… я не знаю.

— Может быть, более легкомысленной, доверчивой, романтичной и наивной?

— Не могу сказать, что я не наивна.

— А вам не кажется, что тут могло бы сработать чувство уверенности в себе?

— Могло бы.

— А вы в себе уверены?

— Скорее нет. Я… у меня к этому, знаете, двоякое отношение. С одной стороны, я считала себя такой расписной красавицей, которой приходится ломать себя и подходить к мужчине, а с другой — мне было ужасно… просто ужасно страшно.

— Чего вы боялись?

— Что он скажет: пошла вон, я не хочу с тобой знакомиться.

— А вы были готовы к тому, что сейчас вас просто оскорбят?

— Да, была. Но это не страшно: я быстро прихожу в себя.

— А готовы ли вы были к тому, что вам просто не дадут отойти?

— Ну, знаете, я… я бы с этим разобралась без проблем. При помощи слов. Нет, я этого не боялась.

— Я могу вам только сказать, что девушки не так в этом уверены, как вы. Без задания редакции в такие авантюры не влезают. Просто не видят в этом смысла. Они лезут в авантюру на сайтах знакомств в интернете, что, с моей точки зрения, гораздо опасней, чем подходить к живым людям. Просто нужно на них немножко посмотреть со стороны, понять, что они более-менее из вашего круга, и рискнуть сделать шаг — к живому человеку. Но вам, как я поняла, курьер ­несимпатичен?

— Нормальный мужчина.

— Вы могли бы с ним пообщаться — может, он раскроется и окажется гораздо интереснее. Но вам это не надо. Знаете, как часто бывает: еще имени его не знают, а уже придумывают имена детям.

— Кстати, мне было так страшно, что я не запомнила ни его имени, ни его лица. Только вафлю.

— Какую вафлю?

— Бельгийскую.

Ева Израилевна смеется и затягивается тонкой сигаретой. На стене висит женский портрет, больше похожий на абстракцию. Смуглое треугольное лицо, черные волосы, как сложенные вороньи крылья, сжатый рот и кричащие глаза.

— Я пришла к вам в основном потому, что не хочу причинять человеку... ну, каких-то неприятных переживаний. Что мне сделать, чтобы его не ранить?

— У вас два варианта. Играйте с ним либо хищницу, либо полную дуру.

— С этим у меня плохо.

— Я понимаю, вам трудно сыграть ромашку… Вас бы с одной моей питерской знакомой потренировать, но времени нет. Вам придется задавать конкретные деловые вопросы: где работает, есть ли квартира, много ли зарабатывает, где отдыхал в последний раз. Я понимаю, что приличный человек таких вопросов не задаст. Но вам придется — работа у вас такая.

— Но мне кажется, что, если я буду задавать такие вопросы, ему будет гораздо больней. И дело не в том, что я приличная и добрая, — я просто не представляю, как можно вот так унижать человека. Откуда у него это все? Он же курьер.

— Он просто объяснит внутри себя: б… — она и есть б… Надо же, новая порода б…й, которые прикидываются интеллигентными девочками. Новый тип охоты. Фразу: «Мальчик, я для тебя слишком дорого стою»…

— Ой…

— Я ее слышала своими ушами. И не раз. И дело даже не в вопросах, а в оценке: «А мы что, вообще, не на машине поедем?» — Ева Израилевна оттопыривает губу, явно кого-то копируя. — «Что, на метро?»

— Может, у него вообще машины нет.

— Марина, если он курьер, то мы с вами понимаем, что у него ее нет. Но наша задача — выполнить задание и его безболезненно отодвинуть, так? Поэтому вам придется спрашивать: «А где твоя машина? А где твой водитель?» И кино тоже может быть разным — в Барвихе или в «Октябре», где есть зал с лежачими креслами.

— Блин, но если я буду его об этом спрашивать, он подумает, что я идиотка…

— А вы думаете, те, кто задает такие вопросы, не идиотки?

— Это вообще проблема — в большом городе нормальной женщине познакомиться с нормальным мужчиной?

— Проблема, — серьезно отвечает Ева Израилевна. — За последние несколько лет люди изменились, поднялась волна тревожности и страха. Усилилось ощущение небезопасности. Люди боятся знакомиться с непредставленными, со случайными. Уровень доверия друг к другу очень упал. Раньше можно было на улице познакомиться и всю жизнь прожить вместе. Сейчас таких историй одна на тысячу, особенно в больших городах…

— Но откуда пришло это недоверие? Из девяностых?

— Как оттуда выросло, так и пошло. Город становится страшноватым. А что вы хотите, если молодая женщина на дешевой машинке притирается к дорогой машине, из нее выскакивает мужчина с травматикой и начинает стрелять? Это знак города. Люди редко ходят в места, которые не знают. А если знакомятся, то с коллегами или друзьями коллег. Москва так выстроена, что у людей мало свободного времени, поэтому случайных знакомств все меньше и меньше.

— Ну, а должна ли вообще женщина в большом городе так рисковать — подходить и знакомиться?

— Я считаю, что женщина в большом городе должна вести себя очень умно.

Семь часов вечера. Жду звонка курьера. Лена подпиливает ногти. Я делаю вид, что читаю журнал «Большой город», взятый недавно в кафе. В квартире тихо. Приходит эсэмэс от Оксаны: «Не обижай курьера».

— А что, — говорит Лена, — если он курьер, то уже не человек?

— Я не знала, что все мои подруги такие сердобольные, — отрываюсь я от журнала.

— Марин, ты обманываешь человека. Он же не знает, что ты собираешься о нем статью писать.

— Лен, послушай… Мне позвонила Оксана и пригласила выпить чашку кофе. Мы договаривались на вечер, но планы изменились, и она могла только днем. Мы пошли в наше старое кафе, но оно было ­закрыто. Они с Артуром заняли столик в Bookcafe. Я пришла туда, и там уже сидела эта компания. Если бы он сел с другой стороны, я бы не к нему подошла, а к его другу. Если бы лысый толстый мужик не встал до этого и не ушел, освободив мне стул, а встал бы и ушел ­курьер, я бы подошла знакомиться к этому лысому мужику.

— Что ты хочешь сказать?

— Карма у него такая!

Восемь часов вечера. Курьер не звонит. «Может, он еще не все разнес?» — успокаивает меня Лена. В полдевятого я отправляю ему ­эсэмэс: «Не получается сегодня?» Он не отвечает.

— Блин, какие наглые курьеры пошли… Он даже не перезванивает. А у меня дедлайн! Мне в четверг текст сдавать!

В десять вечера я звоню курьеру, но он не берет трубку. Я откладываю телефон, и мы с Леной смотрим друг на друга.

— Что, не ответил? — спрашивает она потрясенно.

— Нет… — с деланным спокойствием говорю я.

— Больше не звони ему.

— Даже ради Лейбина больше не буду.

— Марин, ну я не знаю… успокойся, поешь борща… — говорит Лена.

Ближе к одиннадцати мой телефон высвечивает звонок: «Кино».

— Давай завтра попробуем? — спрашивает курьер будничным голосом.

— Давай… — ласково говорю я и строю трубке рожу.

— Даже не извинился, — возмущаюсь я, положив трубку.

— У вас два варианта. Играйте с ним либо хищницу, либо полную дуру.

— С этим у меня плохо

 

Вторник. Девять вечера. Я снова в Bookcafe — уже час жду курьера. ­Если б я не была журналистом, у которого дедлайн, давно бы встала и ушла. За соседним столиком мужчина и женщина. Говорят о театре. Они актеры.

— Ломакин взял и поставил туда Гертруду и виолончель, — говорит она обиженным голосом. — Он знал, что она Гертруду недотягивает и перекрыл ее виолончелью. Но я понимаю это — как зритель.

— Ты не зритель. Ты актриса, — говорит он.

— В данном случае я про себя. Она не может сыграть, и гениальный режиссер перекрывает ее виолончелью…

— Ты бы лучше сыграла… — он встает, обходит столик, обнимает ее и целует в макушку. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть их лица. И он и она обычны.

Заказываю салат с чесноком.

— А вот Морозова гениальна, — говорит она. — Делает это в стакане воды. Вроде такой капустник, а за пять минут до конца — подождите-подождите, это же я! И все… Тишина повисает, на нее смотрят изумленно, и это момент истины.

Появляется курьер. Садится напротив меня. И это тоже момент истины, и я после полутора часов ожидания готова играть приветливую женщину, которая по-прежнему хочет познакомиться. В левой руке под столом у меня диктофон.

— Что у тебя с рукой? — спрашивает он, глядя мне в глаза.

Я перевожу взгляд на руку. Под кофтой собрался рукав водолазки.

— У тебя что, травма? — он протягивает руку и обхватывает пальцами то место, где рукав собрался гармошкой. Если я буду сбрасывать его руку, он увидит диктофон. Я замираю и улыбаюсь.

— Нет, просто рукав собрался.

Он отпускает мою руку и продолжает смотреть мне в глаза. Потом встает и со словами «сейчас приду» берет со стола свой кошелек.

— Пока не можешь доверить? — киваю на кошелек.

— Ты повторяешься.

Я изучаю его спину. Крепкие плечи. Темные волосы. Голубая и дороговатая для курьера рубашка. Через две минуты он возвращается. Прошу его рассказать о себе.

— Что тебе интересно? — спрашивает он. — Моя мама была проводницей и воспитывала меня одна. Я учился, потом работал… Моя мама…

— А тебя не смущает то, что ты это рассказываешь постороннему человеку?

— Сегодня ты посторонняя, а завтра непосторонняя.

— Да? А-а-а… Ну, не знаю… — говорю я и чувствую, как он заползает на мою территорию и подавляет меня. Наверное, так и чувствуют ­себя мужчины, когда первыми подходят к женщине, а потом терпят все ее капризы.

— Я тебе ничего личного пока еще не рассказывал.

— А что ты считаешь личным?

— Сексуальные предпочтения и размер члена.

— А-а-а. Этого не надо… А если б я тебя спросила об этом?

— Я бы сказал: давай в другой раз об этом поговорим.

— И что твои друзья сказали после того, как я к вам подошла?

— Они ничего не поняли.

— Может, и мне что-нибудь о себе рассказать?

— Зачем?

— Неинтересно?

— Я знаю, что ты фотограф… Ну, рассказывай.

— Я не фотограф.

— А кто?

— Редактор в книжном издательстве. Книжки редактирую.

— Ты мне наврала.

— Да.

— Ты часто подходишь так знакомиться?

— Редко.

— Если ты хочешь помолчать, то в этом нет ничего страшного, мы можем помолчать.

— А ты волнуешься?

— Да.

— Из-за меня?

— Да. Я сейчас вернусь.

Он снова уходит, а я про себя думаю: сколько можно ходить в туалет? Кошелек лежит на столе. Он возвращается и рассказывает печальную историю про своего друга.

— Печально, — говорю я.

— Ничего печального, — отвечает он, подавшись вперед. Я делаю усилие, чтобы не отпрянуть.

— Но… должна же я была что-то сказать, — неуверенно говорю я.

— Ты ничего не должна. Ты могла бы сказать: «Ни фига себе, какая веселая история!»

— Ни фига себе, какая веселая история.

Подходит официант с букетом цветов. Ставит его в вазу с водой.

— А… это мне цветочки?

— Да. Тебе приятно?

— Извини, я не помню, как тебя зовут.

— Это непринципиально.

— Ну да, мне приятно. А ты еще волнуешься?

— Да.

— Ну, попей водички, — говорю я, он подзывает официанта и заказывает две бутылки воды.

— Тебе не кажется, что ты какой-то странный?

— Я не из твоего круга.

— Да, не из моей среды.

— Я из четверга. Ну ладно, погнали?

— Куда?

— В кино. А ты не хочешь?

Официант приносит счет. Я достаю из сумки тысячу.

— Убери деньги, — морщится он. — Они грязные. Или ты хочешь напополам?

— Ну, я вообще хочу за себя заплатить. Ты только воду пил.

— Тогда напополам, — говорит он и собирается рвать тысячу.

— Подожди… если тебе так хочется порвать деньги, давай порвем десять рублей или сто.

— У меня нет десяти рублей.

 Я забираю свою тысячу. Снова подходит официант и приносит прозрачный кулек.

— Это что? — напрягаюсь я.

— Это на стебли, чтобы на тебя не капала вода из вазы.

— Не капала вода из вазы?!

— Да.

Я выхожу на улицу. Он идет рядом и несет мой букет. Я ­го­товлюсь оттопырить губу и произнести голосом Евы Изра­илевны: «А мы, что, на метро поедем?» Он открывает передо мной заднюю дверцу машины со светлыми кожаными сиденьями.

— Ты человек, который меня обманул, — говорит он.

Машина медленно едет по Тверской. «Курьер» несколько раз оборачивается на меня и улыбается.

— А что ты такой довольный? — спрашиваю я его.

— Так заметно? Хорошо, не буду, — он делает серьезное лицо.

В кинотеатре «Октябрь» у меня портится настроение. И я мучительно решаю, что мне делать: идти смотреть кино или, сказав, что я выполняю редакционное задание, уйти?

— «Железная бабочка» или «Облачный атлас»? — спрашивает он.

— Атлас.

Мы спускаемся по лестнице и оказываемся в зале, о котором говорила Ева Израилевна: с лежачими креслами. «Курьер» разувается и устраивается в кресле как дома. Я присаживаюсь в соседнее и с мрачным лицом смотрю весь двухчасовой фильм о реинкарнации одной души, постоянно возвращающейся в этот из раза в раз глобально меняющийся мир. Меняется он в зависимости от поступков или проступков, совершенных душой в прошлых жизнях.

Надо было отказаться от просмотра фильма. Надо было отказаться от выполнения этого задания. Я не могла бы стать законодательницей нового типа охоты на мужчин, на которую выходят девушки с приличными манерами и честными глазами. В большом городе мы действительно разрозненны, общаемся только с людьми из своей среды, редко пересекаясь с людьми из четверга, мы верим, когда нам говорят неправду, но мы безошибочно чувствуем искренность. У нас просто нюх на искренность, словно мы рождались много раз, прежде чем оказаться в большом городе с арсеналом внутренностей, идеально заточенных на чувства и эмоции.

— Тебе нравится? — спрашивает «курьер», наклоняясь ко мне.

— Пока не знаю.

Я могу предположить, что женщины часто подходят к нему знакомиться. Я могу предположить, что они даже могут настойчиво ­предлагать ему себя: он привлекателен и внешне, и финансово. Но я не представляю, что он делает в этом зале со мной и зачем он ­вообще пришел на встречу к незнакомке, которая подошла к нему в кафе и пялилась на его вафлю. Тем более странно, что некрасивый Валера, от которого бы я бежала после первой встречи без оглядки, ­отказался со мной общаться только потому, что я уперлась в нежелание получать энергию из живота.

— А ты не боишься, что я проститутка? — наклоняюсь к «курьеру».

— А я проституток не видел? — отвечает он.

Я могу предположить, что кто-то из моих подруг или просто знакомых рискнет подойти к незнакомому мужчине и сказать ему: «Вы мне нравитесь». Но я не могу представить, что кто-нибудь из них станет вызванивать этого мужчину, ждать его в кафе полтора часа и улыбаться, когда он наконец появится. Я создала неестественную ситуацию и теперь, сидя в лежачем кресле, думаю, что такой тип знакомства большому городу не подходит. Как не подходит он и самому времени, которое, кардинально изменив мир, дало человечеству высокие технологии. Может быть, при этом оно отняло у нас способность получать энергию из живота, но зато мы, такие совершенно ­заточенные изнутри, можем больше не устраивать себе стресс, приближаясь к живому человеку.

Скорее всего, высокие технологии и были бонусом нам — чувствительному человечеству, неспособному терпеть дискомфорт, глядя на то, как меняется лицо живого человека, сидящего рядом. Как вместо улыбки на нем проступают мрачность и холодность. Поэтому нам, океану, сбитому в большом городе из отдельных холодных капель, лучше и безопаснее знакомиться, нажимая на кнопки в интернете.

Фильм заканчивается. «Курьер» отвозит меня домой. У меня не получается сыграть ни ромашку, ни хищницу, поэтому я играю саму себя: он поворачивается ко мне в очередной раз с улыбкой, а у меня на голове змеи. Постепенно он тоже перестает улыбаться.

— Спасибо, — я выхожу из машины с каменно-похоронным лицом, с таким Оксана посылала меня за его столик. Неискренне улыбаюсь, скорее морщу лицо, сжав рот. Захлопываю за собой дверцу и захожу в подъезд. Остановившись возле лестницы, снимаю с букета колпачок, вытряхиваю холодные капли себе под ноги, а колпачок выбрасываю в бумажную коробку для мусора.