Сейчас на сайте

На данный момент сайт просматривают 207 читателей.

Как это работает: кольщик на зоне

Опубликовано: Лео 20|02|2019 || Просмотров: 25990

Сергей Чернуха попал в тюрьму в 2013 году, а через пять лет вышел. Все это время он продолжал заниматься делом своей жизни — бить татуировки. Так он стал тюремным кольщиком. Корреспондент журнала "The Village" Андрей Яковлев пообщался с Чернухой и узнал, что просят набить на современной зоне, где спрятать тату-машинку и пять бутылок вина и кто такие шныри.

Самодельная машинка, крокодил Гена и тюремный медвежонок

На зону я попал уже с большим количеством татуировок, что привлекло интерес заключенных. Когда узнали, что я работал в тату-салоне, большинство зэков обрадовались такому соседству, ведь многие хотят тюремную татуировку. Но сделать это не так просто. Сейчас времена поменялись, и если администрация тюрьмы узнает, что ты бьешь или сделал себе тату, — отправят в штрафной изолятор. В моей колонии сидело полторы тысячи человек — это примерно 15–20 бараков, в половине из которых жили люди, набивающие татуировки. Но большинство из них — партачники (неопытные татуировщики, которые делают партаки — некачественные тату. — Прим. ред.).

Первые две наколки я сделал самодельной машинкой. Она состояла из шариковой ручки, изоленты, моторчика из магнитофона, зарядки для телефона. В качестве иглы обычно используют струну, но у нас ее не было, поэтому иглой послужил заточенный телефонный кабель. Краска — это «жженка», обычная жженая резина, смешанная с водой. Жгли старые ботинки. Эти тату я сделал в великой тайне и традициях русской тюремной татуировки, чем очень доволен.

Спустя некоторое время человек с весомым статусом среди заключенных попросил меня набить ему татуировку, не зоновскую, а как бьют на воле в тату-салонах — ангела с мечом. Это был смотрящий за бараком, такой бандос из 90-х, довольно взрослый дядька. Я ему составил список оборудования, которое мне нужно, и через два дня он его подогнал. Все было стерильно: несколько пачек иголок, перчатки и так далее.

Я не знаю, как он затянул (раздобыл. — Прим. ред.) машинку, может, подмазал сотрудников администрации. Через начальника колонии ничего не сделаешь, в основном все через «пехоту» — середнячков. Мне и не нужно знать, как он это сделал, у нас это называется «нездравый интерес». Если мне нужна вещь с воли, я просто обращусь к этому мужику.

Машинку я долго прятал в нычке, которую мы с напарником выдолбили в полу за пару часов. Причем на это время 50 человек из барака тусовались на улице. Если ты делаешь нычку, ты вправе попросить всех выйти из помещения. То есть все знали, что мы что-то делали, но никто не знал, где.

Молотком и зубилом мы продолбили в бетонном полу барака дырку. Получился «курок» — то есть нычка — для моей тату-машинки. С помощью ведерка для майонеза сделали дырку ровной и отлили для нее бетонную пробку. В пробке была деревяшечка, в которую можно вкрутить саморез и вытащить. Закрываешь пробку, сверху посыпаешь песком, землей, немного воды — и бетон схватывается. «Курок» находился в одной из комнат отряда, и со стороны его вообще не было видно. Пока не начнешь долбить по полу, никогда не узнаешь, что он тут.

У нас также жил маленький медвежонок, который свободно бегал по территории отряда. Он был неопасным, его с бутылочки кормили, а заключенные умилялись с него.

Вскоре после того, как мы создали нычку, в бараке прошел жесткий шмон, но ее не нашли. Тогда мы подумали, что можно не только машинку прятать, но и заняться производством алкоголя. Схожим образом мы сделали винный погреб под пять двухлитровых бутылок прямо рядом со старой нычкой. В бутылку кидали воду, сахар, виноград или вишню и настаивали две недели в погребе. Вино получалось нормальным, по ощущениям градусов 15.

Добыть инструменты и цемент было несложно — рядом жили заключенные, которые занимались ремонтом и благоустройством колонии, поэтому мы просто просили у них. Чужие нычки я не находил, вообще, в отряде подобными вещами занимались пара-тройка человек из 50. Остальные — это серая масса, которым ничего не надо. Кто за поросенка сидит, кто за бутылку водки.

О нашей нычке знали два-три человека, но когда мы пользовались ею, то просили кого-то постоять на атасе (на шухере. — Прим. ред.) за дверью. И, скорее всего, кто-то из этих людей увидел, чем мы занимаемся, и настучал. Наш «курок» просуществовал примерно год, пока не пришел сотрудник с ломом и начал наугад разбивать пол в комнате. Машинки в тот момент внутри не было, алкоголя тоже. Я работал в художке, где несложно было заныкать машинку. Там было много места, и даже стоял огромный аквариум, в котором раньше жил аллигатор. Звали его стандартно Гена. Еще были обычные рыбки, птички. Кстати, у нас также жил маленький медвежонок, который свободно бегал по территории отряда. Он был неопасным, его с бутылочки кормили, а заключенные умилялись с него. Но медвежонок недолго у нас пробыл: через месяц уехал в другую колонию.

Как живет кольщик на зоне

В первый же день на зоне меня привели к начальнику колонии в кабинет, так как я на воле работал в тату-студии. Он сказал, что если я буду колоть татуировки, то до конца срока буду сидеть в карцере. Потом спросил про желание работать. Так я вышел на работу в художественную мастерскую, где научился рисовать картины маслом. Картины потом продавались в магазине, но зарплаты у меня не было.

Параллельно с работой я всегда бил татуировки. Чаще всего по ночам в комнате психологической разгрузки, так как в ночное время сотрудники администрации редко заходят в бараки. Но все равно один человек должен сидеть на шухере. Вообще, в любом бараке есть шесть или восемь человек, которые постоянно сидят на глазах и, если идет мент, предупреждают. Кстати, все татуировки фиксируются ФСИН в личном деле арестанта как особые приметы.

В один прекрасный момент кто-то из «спецагентов» (стукачей. — Прим. ред.) рассказал о моем хобби администрации. Меня не поймали, но уволили с работы и отправили на пять суток в изолятор. После него я попал в нерабочий барак, где просидел большую часть срока.

Ко мне даже обращались сотрудники администрации с просьбой набить им татуировку, но это слишком рискованно для меня, и я отказывал.

Во внерабочем бараке я только и делал, что бил татуировки. Наверное, администрация лагеря хотела, чтобы меня окончательно *** (задолбали) просьбами о тату. Желающих что-нибудь набить была уйма, и порой мне приходилось отказывать. Не буду же я шнырю татуировку делать. В какой-то момент меня действительно *** (задолбали) просьбами. Однажды меня ночью разбудил какой-то тип и показал на свою старую партачку со словами: «Братан, давай перебьем». Мне хотелось перебить ему переносицу.

В тюрьме куча народу, которым *** (все равно), что ты набьешь и в каком стиле. В этом есть плюс: зэк в любом случае останется доволен результатом, а я могу попробовать себя в новом стиле. Помню, когда я набил первый портрет в жанре реализма — какую-то рандомную тетку с пистолетом из интернета, то подумал, что сделал какую-то *** (лажу). При этом тип, которому я делал тату, сказал: «*** (Офигенно), как живая». Также меня просили сделать портрет жены, ребенка и Хоя из «Сектора газа». Моя любимая тату из тех, что я сделал на зоне, — гусарский погон. Это классическая тюремная татуировка, но на нормальном оборудовании.

Что просят набить на зоне

В нашей зоне был смотрящий за лагерем, и пока он не даст добро на блатную татуировку, я никому ее бить не буду. Он мне говорил: «Узоры и всякую ерунду бей сколько хочешь, но если кто-то хочет тюремное тату, отправляй сначала к нам». Вообще, 70 % всех зэков хотят художественные татуировки и только 30 % — тюремные. Из тюремных чаще всего просили набить звезды, оскалы животных, церкви, купола. Художественное тату — это, например, в мексиканском стиле чикано: девушка с пистолетом, узоры, волки, тигры.

Спросить за тату могут, только если ты набил что-то статусное типа звезд на плечах. Если ты не соответствуешь татуировке, могут сказать перебивать или стирать. Но опускать или избивать никто не будет. Был у нас один паренек, который работал в столовой, то есть был волонтером и сотрудничал с властью, потом долгое время шнырил и втихаря набил себе звезды. Блатные увидели его тату, привели ко мне и попросили перебить. Его привели не насильно, но он понимал, что выбора у него нет. Я отказался с ним работать и сказал, чтобы перебивал там, где набивали. В итоге поверх звезд ему накололи облачка.

Деньги за татуировки брать не по понятиям, поэтому в местах не столь отдаленных за тату платят сигаретами и чаем. Бывало, мне приносили пять блоков сигарет за работу, а это около 5 тысячи рублей — цена как на воле. Но сам я никогда не просил мне что-то приносить — это не принято, продажа в тюрьме не приветствуется, там все на братской, дружеской волне.

Русская тюремная татуировка — это отдельный вид искусства

Русская тюремная татуировка — это отдельный вид искусства. По всему Советскому Союзу работала куча разных кольщиков, и, несмотря на не очень качественное местами исполнение, у всех был один почерк. Прежние значения татуировок остались и сейчас. Например, я не раз бил гусарский погон — эполет, которые означает, что человек неисправимый. Еще бил корабль, который по значению похож на тату церкви. Количество парусов на нем — это количество лет в тюрьме, а количество мачт — количество ходок. Но из-за того что первоходы сидят отдельно от более опытных, татуировки в тюрьме потеряли прежнее значение и статус.

В тюрьму попасть несложно

Тяга к рисованию у меня с детства. В свободное время я всегда рисовал. И карандашами, и акварельными красками. Татуировки начал бить в 14 лет. Сперва самодельной машинкой, потом нормальным оборудованием на квартире в Саратове, а в 17 лет поехал работать в студию в Москве.

У меня никогда не было проблем с законом, я не был шпаной, в детстве я любил кататься на скейте, ходил на панк-рок-концерты. Даже играл на басу в группе с друзьями. В Москве в тату-студии я проработал чуть меньше года, потому что в апреле 2013-го меня «закрыли» в СИЗО.

Я оказался не в то время не в том месте. Приехал к другу поиграть в «соньку», а он попросил сходить с ним к парню, который должен другу 300 тысяч рублей. Все было безобидно, никто не собирался никого грабить. Встретились, разговор пошел довольно грубо. Должника никто не избивал, ему всего лишь дали две пощечины, потому что он обманывал и прятался. На следующий день парень написал заявление, мол, у него вымогают деньги, и у него забрали деньги, которые были с собой. А у моего товарища в тот вечер висел травматический пистолет на ремне, но он им не угрожал, даже не доставал. Забирал ли товарищ у него в тот вечер деньги, я не знаю, я в разговоре не участвовал — это не мой долг. В итоге возбудили уголовное дело.

Я никогда не думал, что картошечку можно пожарить

в стеклянной банке из-под тушенки.

Изначально ко мне не было претензий, но в России дела «шьются» легко. Было одно заявление, а потом под диктовочку полицейских появилось другое. Изначально пистолет просто «висел», а потом выяснилось, что им «угрожали». Дали должнику, оказывается, не пощечину, а «ударили кулаком, и он почувствовал сильную боль». Я стал соучастником преступления, и мы с товарищем получили по пять с половиной лет, а также обязаны выплатить потерпевшему по 35 тысяч рублей. Товарищ мой вину частично признал, а я нет. Если бы я признал, то получил бы меньше, но я был принципиален.

Я довольно жизнелюбивый человек, и приговор не стал концом жизни. Но родители были, мягко говоря, в *** (потрясении). Из Москвы я периодически звонил маме и рассказывал, что у меня все нормально: работаю в тату-салоне, квартиру снимаю, с девочкой встречаюсь, а тут в один прекрасный момент звоню отцу из следственного изолятора и говорю, что меня посадили.

В СИЗО меня многое удивило. Например, арестантская смекалка. Я никогда не думал, что картошечку можно пожарить в стеклянной банке из-под тушенки. Все просто: наливаешь туда растительное масло, засовываешь кипятильник, и получается мини-фритюрница. Еще я знаю три способа прикурить от лампочки. Намыливаешь вафельное полотенце хозяйственным мылом, чуть-чуть мочишь и прилепляешь на лампочку. Через две минуты оно начинает тлеть, и от уголька можно прикурить. Либо же можно надеть на лампочку бумажный кулек, который через три минуты начнет дымиться. Также огонь можно добыть с помощью туалетной бумаги. Накручиваешь ее на лампочку, ждешь, пока задымится, и резко сдергиваешь. Пока она летит на пол, она может загореться.

Порядки в современной тюрьме

После СИЗО я сидел в колонии общего режима и жил в бараке. Снаружи — это двух-, трехэтажное кирпичное здание. На этаже живет, как правило, один отряд (от 50 до 150 человек). Вдоль длинного коридора расположены несколько комнат. Сперва пищевка, где стоит холодильник, стол и чайник, потом комната воспитательной работы, где стоит телевизор и время от времени проводятся лекции. Официально телевизор работает по расписанию, а по факту — круглые сутки, кроме ночи. Что будем смотреть, решает администрация. Обычно там работает «Россия-24». Но у нас было несложно найти кабель, соорудить антенну из четырех проводов и поставить собственный телевизор в барак. Часто покупали с вай-фай, чтобы фильмы смотреть из интернета.

Следующая комната — психологической разгрузки, где стоит музыкальный центр, аквариум, шахматы, нарды. Дальше по коридору туалет, умывальники и спальное помещение, в котором живут минимум 50 человек на двухэтажных койках.

Обычно сотрудник заходит в барак раз в полтора-два часа и один раз ночью. Надзирателей нет, если, конечно, в бараке не живут люди, склонные к побегу. Официально ты не можешь выходить из барака, на деле надо просто быть осторожным. Если сотрудник администрации поймает тебя в бараке, где ты не живешь, — отправят в изолятор. Шмон в бараках происходит по графику раз в месяц. На деле он может произойти в любой момент. Если у тебя на кармане находят телефон — едешь в изолятор. Если телефон нашли в бараке и непонятно, чей он, то никому ничего не будет.

Не могу сказать, что годы тюрьмы выкинуты из моей жизни. Я там жил с 18 до 24 лет — время, когда ты из парня превращаешься в мужчину.

У нас в колонии между блатными и администрацией был договор. Барак соблюдает режим и делает, что требуется, а менты не особо *** (достают). В каждом бараке был смотрящий, который больше других прошарен в блатной жизни и отвечал за барак. Такие люди обладают авторитетом и обычно отличаются адекватностью. Помимо смотрящего, в каждом бараке живут от четырех до десяти приближенных к нему, тоже блатных.

Есть в колонии и шныри — это шестерки, которые прислуживают. Это слабые люди, которым проще держаться сильных, чтобы за них заступились и угостили сигаретами. А шныри взамен варят чай, стирают вещи, убирают в помещении. Кстати, главарь малолеток-ауешников, которые в саратовском торговом центре прессовали блогера, был Николя, с которым я сидел в одном лагере. На зоне он был обычным шнырем.

Что касается надзирателей, то отморозков среди них не было, но были просто *** (плохие) люди. Их в школе чмырили, они обижены на весь мир, вот и пошли работать в полицию, чтобы самоутверждаться. Порой надзиратели даже провоцируют тебя, потому что знают, что никто их не тронет. Никто ведь не хочет из-за надзирателя на пять лет больше сидеть.

С надзирателями можно общаться, но за руку здороваться с ними не будешь. Да и один на один лучше не общаться: в бараке зэки потом косо смотреть будут и подумают, что ты стукач. Ко мне часто обращались сотрудники администрации, чтобы я нарисовал им портрет жены или другую картину. Все делали официально через начальство. Неофициально он меня тоже может попросить, но вопрос в том, как он вынесет картину, — их же тоже досматривают. Ко мне даже обращались сотрудники администрации с просьбой набить им татуировку, но это слишком рискованно для меня, и я отказывал.

Жизнь после тюрьмы

Я начал подавать на УДО, когда мне осталось сидеть два года, но у меня было много мелких взысканий. Начальник колонии сказал: «Давай полгода без *** (осечек), и я напишу за тебя ходатайство». Я подавал каждые три месяца, и мне отказывали. И только летом, за два месяца до моего освобождения судья удовлетворил УДО.

Мужчина может испытать такое чувство всего два раза в жизни: когда у него рождается первенец, причем сын, и когда он первый раз освобождается из тюрьмы.

То, что я испытал в день освобождения, не передать словами. Я слышал, что мужчина может испытать такое чувство всего два раза в жизни: когда у него рождается первенец, причем сын, и когда он первый раз освобождается из тюрьмы. У меня была эйфория: я вышел за забор, и воздух стал другим. Меня встречали друзья, которые привезли шаурму и бутылку пива. Я пообщался с ними и поехал домой к родителям.

Девушка меня не дождалась с зоны. Точнее, мы расстались, потому что я не хотел обрекать ее на ожидание. Но пока сидел, я успел жениться и развестись. В интернете познакомился с девочкой, переписывался с ней полгода, и потом она приехала ко мне на свиданку на трое суток. Но так как такие длительные свидания можно проводить только с родственниками, мы с ней расписались. Она приезжала ко мне два раза, и три дня мы жили на территории колонии в небольшой гостинице типа хостела. Там была общая кухня, санузел и отдельная комната с телевизором, столиком, кроватью. Подъема и отбоя нет, можно носить вольные вещи и есть вольную еду. Но алкоголь нельзя. Такая свиданка разрешена раз в три месяца. После второй свиданки мы с девушкой развелись. Просто не сошлись характерами, и я понял, что она — не тот человек, с которым я буду всю оставшуюся жизнь, а пользоваться ею мне не хотелось. Я, кстати, знаю ребят, которые за ходку по три-четыре раза женились и разводились.

Тюрьма — дело случая, это может случиться с каждым.

Не могу сказать, что годы тюрьмы выкинуты из моей жизни. Я там жил с 18 до 24 лет — время, когда ты из парня превращаешься в мужчину. Но я не стал озлобленным на весь мир или на полицию. Тюрьма — дело случая, это может случиться с каждым. Когда я понял, что меня стопроцентно посадят, решил попробовать провести там время с максимальной пользой. Я научился рисовать, стал лучше бить татуировки. Я видел много *** (хрени), поэтому я гораздо опытнее своих сверстников. Мне кажется, я начал разбираться в людях. Не зря говорят, что заключенные — хорошие психологи.

Сейчас я работаю в тату-салоне, и мои клиенты знают, что я сидел, я часто об этом рассказываю. Да, иногда мне было тяжело и трудно, но это тоже жизнь, и ты не можешь ее стереть из памяти. К тому же сейчас ХХI век, и я не лес валил в Сибири на морозе. Друзьям тоже интересно послушать про тюрьму. Когда мы что-то мутим вместе, они говорят: «Давайте похулиганим, Серегу все равно посадят». Кстати, скоро я планирую набить на коленях звезды — в память о тюрьме.

Источник