Осенью 2020 года Верховный суд признал АУЕ «экстремистской организацией» и запретил ее на территории РФ, при этом назвав «международным общественным движением». При этом у АУЕ, по всей видимости, нет ни принципов организации, ни иерархии, ни других признаков общественного движения. Об этом в своей новой (еще не изданной) книге «АУЕ: Криминализация молодежи и моральная паника» рассуждает Дмитрий Громов — ведущий научный сотрудник Центра по изучению межэтнических отношений Института этнологии и антропологии РАН. «Медуза» поговорила с Громовым о том, как «моральные предприниматели» сделали АУЕ популярным и пугающим, а правоохранительные органы с их помощью изобрели новый рычаг давления.

— АУЕ часто называют субкультурой. Что такое субкультура и почему ее изучением занимаются социальные антропологи?

— Субкультура в привычном понимании — это сообщество людей, которое образует собственную культуру и отличается от большой культуры. Это слово очень тяжело употреблять в науке, потому что разные ученые употребляют его по-разному. 

Термин «субкультура» удобно употреблять, когда у сообщества есть набор определяющих признаков: название, совместная деятельность, детали имиджа и прочее. Субкультура — одна из важных форм самоорганизации молодежи начиная со второй половина XX века, когда был В 1950-е годы появились первые субкультуры — в Великобритании ими стали рокеры и моды, в США в то же время появились битники. В Советском Союзе возникли стиляги.

">расцвет субкультур. 

Сейчас идет спад: субкультуры появляются редко и это связано с изменением структуры жизни. Я не рассматриваю движение АУЕ как субкультуру. [Скорее] это информационный пузырь.

— Как ученые изучают субкультуры?

— Социальный антрополог выходит «в поле» — изучает субкультуру живьем, наблюдает, берет интервью, собирает и анализирует материалы о социальном явлении. Основной метод — это интервью. Ну и при возможности — личное участие в деятельности, включенное наблюдение. Например, когда я исследовал уличный активизм — присутствовал на уличных акциях, собраниях активистов.

— То, что вы стали исследовать субкультуры, как-то связано с тем, что вы когда-то относили себя к хиппи?

— То, что знаешь, то и исследуешь. То, что понимаешь лучше, то и исследуешь.

— А сейчас вы себя к хиппи относите?

— Нет, конечно. Я сейчас научный работник. У меня своя субкультура — сотрудников РАН. 

— Как давно вы исследуете АУЕ и что исследовали до этого?

— Я давно и основательно исследую уличные сообщества, «пацанскую» среду. АУЕ — это тема, которая близка к уличным сообществам, криминализации молодежи и «пацанской» среде. Уличные сообщества я исследую с нулевых годов, а к АУЕ проявляю интерес с 2008 года, когда только узнал [это] слово.

— Ваша книга называется «АУЕ: Криминализация молодежи и моральная паника». Что это за «паника»?

— Явление «моральной паники» хорошо описано западными учеными, [оно] используется и у нас, в России. Это информационные процессы, которые сводятся к следующему сценарию. Некое явление начинает восприниматься как опасное и аморальное — например, возникает мнение, что ТВ и компьютерные игры несут разврат. В обществе возникает тревога, появляются «моральные предприниматели». Это люди, группы и социальные институты, которые реагируют на нарушение моральных устоев в обществе. Они создают вокруг таких нарушений информационное поле, стимулируя развитие моральных паник. И явление, обычно изначально небольшое, раскручивается. В обществе появляется интерес, который явно [становится] значительно больше реальной опасности от явления. Часто это заканчивается принятием каких-то ограничительных законов, травлей людей. 

— Почему в заголовке фактически стоит вопрос о том, чем является АУЕ?

— Книга состоит из двух частей. В первой части рассматривается, что мы вообще знаем про АУЕ и что за ним стоит в реальности. Во второй — АУЕ рассматривается как моральная паника. Этого слова [АУЕ] раньше не было. Оно появилось в общественном сознании лет 10–15 назад, причем изначально не обозначало никакого сообщества. 

— В одном из своих интервью вы говорили, что обсуждение В мае 2016 года «Новая газета» опубликовала материал, в котором утверждалось, что во «ВКонтакте» существует сеть групп, администраторы и участники которых подталкивают детей и подростков к суицидам. Исследователи считают такие группы скорее городской легендой, чем реальной проблемой.

">«групп смерти» — это «моральная паника». Есть какой-то более свежий пример такой паники?

— Информация о «группах смерти» до сих пор гуляет в обществе, возникают новые волны паники, хотя и не такие сильные. Например, недавно появлялись сообщения, связанные с «Сверхпопулярный южнокорейский сериал, вышедший в 2021 году. Герои сериала выполняют опасные задания ради денежного приза, а проигравших, по сюжету, ждет смерть. Региональные издания сообщали об СМС-рассылках, якобы предлагающих опасные занятия школьникам, что вызвало обеспокоенность среди учителей и родителей.

">Игрой в кальмара». Якобы это новая форма «групп смерти» и они тоже подталкивают к самоубийствам. Года полтора назад была паника, связанная с тиктоком. Когда были выступления Навального (протестные акции в России 2019–2021 годов, — прим. «Медузы»), то появилась информация, что через тикток идет «зомбирование» — и на участие в акциях, и на самоубийства.

— То есть сам феномен моральной паники — это общемировой тренд? 

— Моральная паника вокруг криминальных сообществ молодежи существует повсеместно. Поскольку мы опираемся на англоязычную литературу, то больше всего знаем, как это работает в западном мире. Мало литературы по России и по Азии, Африке. Сложно говорить, что происходит там, но, скорее всего, что-то похожее. 

— В одном из своих интервью вы на примере движения Движение, возникшее в 70-х годах в городе Люберцы Московской области. Они занимались пропагандой «здорового образа жизни», спорта и враждовали с неформальными движениями: панками, хиппи. Движение стало популярным во всей России, но распалось в 1990-х годах.

">люберов рассказывали о переходе уличных сообществ в субкультуры. Что значит этот переход?

— Есть уличная среда; раньше она была заметнее, но существует и до сих пор. Это объединения молодежи по месту жительства или учебы. И движение люберов, возникшее во второй половине 80-х годов, изначально движением не было. Это были обычные молодежные компании. Единственной [их] особенностью был интерес к силовому спорту: у нас в Люберцах было хорошо со спортом, много «качалок». Иногда парни ездили погулять в Москву, как и парни из других окраинных районов.

Люберы сидят на трубе с символикой их движения. Люберцы, 1 июня 1987 года
Сергей Метелица / ТАСС

Но когда о люберах написали в СМИ — в «Собеседнике» и «Огоньке», — где они были названы субкультурой, то они ею и стали. Появился набор признаков, который отличает обычные уличные сообщества от субкультур. Появилось название, деятельность, которой должен заниматься «настоящий» любер, описание внешнего вида. После публикации такие люди действительно появились. 

— В чем разница между субкультурой и уличным сообществом?

— Есть набор терминов, которые употребляются исследователями в том или ином случае. Когда у сообщества много определяющих признаков, то удобно говорить о субкультуре. Уличное сообщество — это термин другого порядка. Это сообщество молодых людей, которые живут рядом и общаются. В чем-то эти сообщества похожи.

Есть места, где организуются жестко структурированные группировки с дисциплиной, моральным кодексом, иногда со стилистикой внешнего вида. В СССР и РФ такого больше всего было в Среднем Поволжье, где и возник термин «В 1980-х в Татарстане и Поволжье появилось множество криминальных группировок, куда чаще всего вступали подростки.

">казанский феномен». Такое возникало и в некоторых других городах, но в целом группировки у нас редки. В отличие, например, от Соединенных Штатов, Великобритании, Латинской Америки.

У нас просто уличная среда. В англоязычной научной литературе есть понятие gangs — дословно можно перевести как «банда». Я после многих лет научной работы признался себе, что то, что я изучаю, — это по большей части не gangs. У нас есть уличная среда, преступность, но группировок в западном понимании очень мало. Странное явление — Россия считается криминальной страной, в которой на каждом шагу преступность, но у нас нет gangs. 

— В двухтысячных и десятых в медиаполе различались более четкие субкультуры: панки, готы. Как сейчас выглядят такие сообщества и появляются ли какие-то новые?

— Они исчезают. Субкультуры в сегодняшних реалиях оказались не нужны. Много всяких движений появляется в интернете, но это явление уже другого типа. 

До сих пор существуют субкультуры, основанные на какой-либо совместной деятельности. Например, байкеры. У них есть мотоциклы, байкерам на них хочется ездить, они объединяются, существует определенная структура. 

Субкультурность уже не является молодежной как прежде, это деятельность вне возраста. Поэтому сейчас, придя на «хипповник» (ежегодное собрание хиппи в московском парке «Царицыно», — прим. «Медузы»), мы увидим людей совершенно разных возрастов: и седых старцев, которые были Так себя называют российские хиппи.

">«волосатыми» в начале 70-х, и молодежь, которой интересно посмотреть. 

— С какими трудностями вы столкнулись во время написания книги?

— Я столкнулся с тем, что АУЕ как явление очень неуловимо. Легко исследовать то, что можно потрогать, ощутить. Если изучаешь известное сообщество — понятно, кто в него входит, можно просто прийти и пообщаться. 

Например, несколько лет назад я исследовал людей, которые собираются на В 2015 году на Большом Москворецком мосту был убит оппозиционный политик Борис Немцов. Сторонники оппозиционера организовали стихийный мемориал — «Немцов мост», куда приносили цветы, фотографии и иконы. Мемориал неоднократно разрушался, а полиция задерживала активистов, дежуривших у него.

">Немцовом мосту. Можно в любое время прийти поучаствовать: подежурить около мемориала, пообщаться и разобраться. 

Дежурный у мемориала на месте убийства Бориса Немцова. Москва, 14 февраля 2017 года
Евгений Фельдман

А в данном случае неизвестно, что такое АУЕ, где оно существует — и это, пожалуй, случай, когда метод полевого исследования не работает. Есть группы, которые исследовать невозможно. Поэтому основными методами были критический анализ содержания интернета, количественные исследования процессов в интернете, работа с экспертами.

Еще одна трудность — настороженность некоторых респондентов: поскольку «движение АУЕ» официально признано экстремистской организацией, от этой темы стараются держаться подальше. Я пытался провести опрос в Забайкалье, которое считается «столицей АУЕ», и в Бурятии. Но столкнулся с очень высокой тревожностью у местных жителей, они элементарно боялись участвовать в опросе. 

— Так что такое культура АУЕ и насколько она распространена?

— Происходит большая подмена понятий. Есть криминальная молодежь, разные направления криминала: например, наркоторговля, киберпреступность. У кого-то могут быть родственники в тюрьме, играют роль неблагополучные поселки, детские дома, исправительные учреждения — но это не субкультура. Слово «АУЕ» и представление о нем сформировано в ходе моральной паники. 

Существуют отдельные социальные проблемы, которые всегда были. [Но] об АУЕ как субкультуре сказали конкретные политики и повторили журналисты. Действительно, была волна интереса к тематике АУЕ — насколько я понял, мода возникла в Забайкалье. Школьники любили писать граффити, приветствовали друг друга «АУЕ» или «Вечер в хату». Это была подростковая игра. А потом это разошлось по стране — во многом через интернет-сообщества, музыку. Примерно в 2016–2017 году был пик популярности, а потом все это само заглохло. Так «прикалываться» стало уже немодно. 

— Как правильно расшифровывается аббревиатура «АУЕ»?

— Неизвестно. Разные люди по-разному описывают происхождение аббревиатуры. Есть мнение, что это сочетание букв вообще не аббревиатура, а клич. Люди, которые знали это слово раньше других, вспоминают его в качестве клича. Например, в местах заключения есть распространенная практика, когда заключенный заходит в коридор или в вагон для перевозки, он кричит «АУЕ!», а ему отвечают те, кто относит себя к уголовной, блатной среде. Иногда кричат какие-то другие слова, например «Уга-Ага» — с ударением на первые гласные. Предполагается, что [те] люди, кому дорог воровской закон, отвечают на этот клич. 

Это может быть одним из способов провокации от администрации. Слово встречается в заголовках маляв — писем, которые передаются из камеры в камеру. Есть еще «Записки от «авторитетных» заключенных, которые распространяются внутри тюрьмы. «Авторитеты» обозначают свою позицию или озвучивают решения по некоторым вопросам в колониях.

">прогоны», которые пишут авторитетные уголовники, чтобы ознакомить сидящих со своими решениями. Часто прогоны начинаются обращением «АУЕ». Оно имеет определенную расшифровку, но ее мало кто знает. Есть много клишированных фраз, которые приняты в криминальной среде, с которых начинают обращения: например, «вечер в хату». «АУЕ» — одно из таких. 

Наиболее популярной была расшифровка «арестантский уклад един». После того как вышло постановление от 17 августа 2020 года [о запрете АУЕ], соотношение расшифровок, используемых в интернете, изменилось: с большим отрывом стал лидировать вариант «арестантское уголовное единство», употребляемый в решении Верховного суда РФ. 

— Насколько устоявшийся термин «гопник» соотносится с темой АУЕ? 

— Слово «гопник» — это Слово «экзоним» обозначает название, данное извне какой-либо социальной группе.

">экзоним. Они сами так себя не называют. Как самоназвание в уличной среде употребляется слово «пацан». Это слово произносят с уважением. Но уличная среда пропадает, преступность падает, по улицам ходить все проще, гопников меньше.

Роман Яровицын / Коммерсантъ

— Как появилось и менялось понятие АУЕ? 

— Впервые на политическом уровне слово АУЕ в 2014 году произнес представитель прокуратуры Забайкалья Евгений Синельников. В Забайкалье тогда был реальный всплеск преступности. Синельников сказал, что криминалом в их крае нужно заниматься, и в выступлении употребил слово АУЕ, которое имело отношение к интернету, а не к преступности.

Он говорил о том, что молодежь заходит в такие сообщества, связанные с криминальной тематикой, и это оказывает плохое влияние. Появилось красивое слово, за которое ухватились журналисты; они стали искать, где это слово раньше употреблялось. И находили: например, в Бурятии во время шествия 9 мая 2013 года дети кидались в людей камнями из-за забора и кричали: «АУЕ». Подобные случаи начали выстраиваться в фантомную историю якобы существующего «движения». Подросток нахулиганил и крикнул: «АУЕ!» Преступник, никогда не отбывавший наказание, утверждал, что собирает деньги на «грев» зоны. Журналисты делали уверенный вывод, что речь идет о некоем «движении АУЕ». 

В Забайкалье действительно есть проблемы с криминалом; конечно, чиновники должны реагировать. Общественный деятель и ответственный секретарь Совета по правам человека в России в 2015–2019 годах. Председатель общественной организации «Союз добровольцев России» и депутат Государственной думы восьмого созыва. Лантратова была избрана по списку партии «Справедливая Россия — Патриоты — За правду» от Челябинской области.

">Яна Валерьевна Лантратова, создатель волонтерского движения и секретарь совета по правам человека, поехала разбираться. Она разбирала конкретные случаи насилия, конкретные уголовные дела. А когда вернулась в Москву, сказала, что есть «субкультура АУЕ» — в присутствии Путина. Это вышло на высший уровень. Он [Путин], как хороший чиновник, сказал, что нужно разобраться: непорядок, что детей обижают. В результате представление о «субкультуре» утвердилось.  

Теперь журналисты стали говорить, например, что «члены субкультуры АУЕ избили ребенка». Таким образом, вокруг фантомного слова «АУЕ» накопилась информация и возникло представление о том, что такая субкультура есть. 

Следующий ход — заявление Верховного суда 17 августа 2020 года, который вынес решение, что АУЕ — это даже не субкультура, а движение, хорошо структурированная организация.

— Почему появляются фейковые новости про АУЕ? 

— Они появляются, потому что есть целые социальные институты, заинтересованные в этом. Например, СМИ заинтересованы в том, чтобы было много интересной информации. Молодежный криминал и движение АУЕ — это интересно, привлекает читателя.

Другая структура — правоохранительные органы. С одной стороны, они борются с преступностью; с другой — как это ни парадоксально, они заинтересованы в том, чтобы было с чем бороться, чем заниматься. Также они заинтересованы в том, чтобы существовала некая конкретная угроза, потому что под эту угрозу можно получить ресурсы: деньги, штатные единицы, материальную поддержку. Это парадокс общества, от него не уйти. Это не российские реалии, а мировые — антропологическая константа. 

— Вам удалось найти людей, которые сами приписывали бы себя к сообществу АУЕ?

— Ну а как их искать? Я говорил с экспертами — правозащитниками, занимающимися правами заключенных, большинство из них сами имеют опыт тюремного заключения. Те, кто сидел, говорили, что АУЕ — это какая-то детская глупость: «Кто это вообще придумал?»

Я делал серию интервью с молодыми людьми из Читы. Убедился, что это спокойный, тихий город — причем молодые люди живут в «столице АУЕ». Кто-то из них где-то подрался, у кого-то знакомый сидел, кто-то вспомнил в интервью уличный конфликт, но это все мелочи. Системного насилия, как в период расцвета «казанского феномена», не было. Если бы подобное случалось в Чите, молодые люди знали бы об этом хотя бы на уровне общих представлений. 

Если ездить по городам и исправительным учреждениям, то можно найти людей, которые относят себя к движению АУЕ. Но вопрос в том, насколько они типичны, насколько они представляют общие тенденции существования этого гипотетического сообщества. 

Наверняка есть школы, в которых криминальные подростки собирают деньги и отдают их на зону. Есть подростки, которые стремятся в тюрьму. Есть те парни, кто хочет выбрать воровскую карьеру. Но это не говорит о том, что существует некое социальное движение, хорошо управляемая и структурированная организация. 

Профессиональные воры никогда не скажут, что они АУЕ. Подросток, по кому тюрьма плачет, может сказать, что он относится к «движению АУЕ». Но он так не скажет, когда его будут сажать или уже в тюрьме.

— Можете описать портрет среднестатистического человека, который относит себя к АУЕ?

— Есть криминальная молодежь, они все разные. Есть хулиганы, которые дерутся и отнимают деньги. Есть те, кто ориентируется на криминальную карьеру, — кто знает, что сядет в тюрьму. Также есть огромное количество людей, кто играет в своеобразную игру. Отдельная тема для обсуждения — места заключения. Там другие правила, другая жизнь. Так что говорить о каком-то конкретном образе «ауешника» я бы не стал.

— Как идеи АУЕ проявляются среди молодежи и школьников?

— Школьники могут отправлять деньги в тюрьму отцам, братьям, старшим друзьям. Иногда из солидарности отправляют чужим родственникам. Но вообще-то сбор средств со школьников резко не приветствуется ворами, но может быть такое, что подросток собирает с одноклассников деньги, чтобы передать их от своего имени. Но это все — частная инициатива, не массовая и не организованная.  

— Вы проводили анонимный опрос подростков об их отношении к АУЕ для книги. Какие результаты он показал и как вы искали респондентов?

— Мои респонденты были из разных городов, я опрашивал их онлайн. Ответы показали, что, действительно, был период моды на тематику АУЕ. Почти все респонденты были знакомы с этим словом, но осмысливали все связанное с АУЕ как игру.

В то же время большинство опрошенных испытывали озабоченность в отношении [гипотетического] роста криминала. То есть в непосредственной близости у них «движения АУЕ» не было, но тревожность все равно не отпускала. 

— Как вы считаете, зачем АУЕ признали экстремистской организацией?

— Чтобы с ним бороться.

— Насколько эффективно это получилось?

— Так и нет же этого движения, чего с ним бороться? Как бороться с тем, чего нет?

— Признание экстремистской организацией повлияло на АУЕ? Например, стало ли появляться больше или меньше пабликов в «ВК» с такой тематикой?

— Паблики появлялись во время всплеска интереса к АУЕ в 2016–2017 году. Это были сообщества с тематикой АУЕ, но в них не было агитирующей информации.

Волна интереса была обоснована интересом не к криминалу, а к музыке, «пацанским цитатам». Эта волна уже прошла. Когда борьба с АУЕ началась, АУЕ как мем, как мода уже перестало быть популярно. Хотя некоторые сообщества во «ВКонтакте» работают до сих пор — потому что в названии нет «АУЕ» и они не видны правоохранителям. Но люди в них просто смотрят картинки, никаких призывов там нет, материалов в помощь начинающему преступнику тоже. Нет там и общения, зачастую даже комментарии отключены.

Там есть образ мужчины, романтического персонажа: он сам себя делает, все вопросы решает. У него дружная семья, отличные друзья, девушка, с которой все серьезно, а не «один раз переспать». Он иногда может побуянить, похулиганить, но криминала тут нет. Это такие сообщества, основанные на простенькой коммерции, а основной потребитель — любители картинок.

Помимо прочего, я нашел 16 сообществ такого рода, которые делаются одними людьми, с общим стилем оформления, с рекламой — это маленький бизнес. Я подсчитывал темы, которые там представлены, пролистывал эти сообщества. Темы — дружба, крепкая любовь, создание семьи, успех человека в жизни. Небольшой процент упоминания криминала там есть, но он совсем маленький.

— АУЕ уже повлияло или может повлиять на искусство, как, например, ОПГ на искусство 90-х? 

— Как любое явление, связанное со скандальностью, АУЕ может войти в современное искусство. Фильмы о нем уже делаются, есть дипломный короткометражный фильм под названием «АУЕ» с семью миллионами просмотров. 

— К какому выводу вы сами пришли, написав книгу?

— Я изучал не субкультуру и не социальное движение, а информационные процессы, которые формируются вокруг определенных образов. В книге два заключения. Одно — общее изложение событий моральной паники и объяснение, почему это именно моральная паника. 

Второе заключение — публицистическое. Книга касается некоторых вопросов, по которым хотелось бы высказаться. Во-первых, при моральной панике, связанной с «движением АУЕ», происходит подмена задач правоохранительной и воспитательной работы — вместо борьбы с реальной преступностью во главу угла ставится противодействие некоему непонятному фантому. 

Во-вторых, кампания по борьбе с «движением АУЕ» чревата злоупотреблениями и ошибками следствия, из-за которых могут пострадать невиновные, в том числе несовершеннолетние. После решения 17 августа 2020 года была Первое дело о «создании ячейки АУЕ» появилось в Москве в марте 2021 года. До этого, в феврале 2021 года, сообщалось о задержании «ячейки АУЕ» в колониях Калмыкии. В 2020 году в Забайкалье осужденного оштрафовали за «создание флага движения АУЕ» в камере.

">череда дел, связанная с этим якобы существующим движением. 

В-третьих, происходящее — это часть общей российской тенденции: выработки большого количества ограничительных и репрессивных законов и общего сужения правового поля. Видимо, решение от 17 августа 2020 года о «движении АУЕ» было принято как В апреле 2019 года в Уголовном кодексе по инициативе Владимира Путина, который предложил ужесточить наказание для «воров в законе», появилась статья 210.1 — «Занятие высшего положения в преступной иерархии». Наказания по ней можно избежать, если добровольно отказаться от статуса — в криминальной среде это считается недопустимым.

">шаг в борьбе с профессиональной преступностью, хотя об этом никогда открыто не заявлялось. Но на практике последствия этого запретительного действия могут быть самыми разными. 

Спецкор «Медузы» Саша Сулим отправилась в Иркутскую область и нашла там и подростков, увлекающихся культурой «АУЕ», и полицейских, которые с ней борются.

«Воровать — это удел людского, — объясняет Михаил. — Но часть суммы, которую ты украл, нужно „уделять“ своему „старшому“, и он будет за тебя „впрягаться“ — если кто-то из чужого района наедет».

Михаилу восемнадцать лет, и все эти годы он прожил в Усть-Куте — сорокатысячном сибирском городе в 500 километрах к северу от Иркутска.Молодой человек невысокого роста выглядит младше своего возраста; на нем спортивный костюм и тонкие кеды, надетые на толстые махровые носки. Войдя в теплое помещение, где он встречается с корреспондентом «Медузы», он стягивает на макушку свою вязаную шапку — и из-под нее выбиваются давно не стриженные темные волосы. Слово «уделять» в разговоре он повторит не единожды — это значит отправлять на зону чай, сигареты или деньги; проще говоря — помогать арестантам.

Осенью 2017 года Михаил вместе со своими приятелями ограбил полтора десятка магазинов. Кроме того, они воровали колеса и аккумуляторы у грузовиков, залезали в квартиры. В декабре 2017 года подростков задержали; сейчас идет суд. Источник «Медузы» в правоохранительных органах Усть-Кута утверждает, что Михаил и его друзья придерживаются «идеологии АУЕ».

Один из первых разговоров со «старшими» своего района молодой человек описывает так. «Нам сказали: „Можете к нам подтягиваться, напрягать не будем, одно условие — по возможности помогайте „нашим““, — рассказывает он, поясняя, что „наши“ сидели в колониях в Усть-Куте и в Ангарске. — Все пацаны согласились». По его словам, его друга Никиту — фактического лидера компании — «поставил на деньги» «смотрящий» за одним из городских торговых центров, после того как подросток ограбил один из подведомственных «смотрящему» магазинов. На возмещение долга более чем в 100 тысяч рублей Никите дали четыре дня. Помочь решили всей бандой. «Деньги, которые мы в магазинах взяли, пошли на долг, а „чай-курить“ (чай, сигареты и другие украденные товары — прим. „Медузы“) — на зону», — утверждает молодой человек.

Другой участник группировки, Сергей, уточняет: все, что подростки уносили из магазинов, а иногда и из своих собственных домов, они отдавали Никите, который стал одним из подручных «смотрящего» за районом. Действительно ли смотрящий передавал деньги и сигареты на зону, никто не знает — как сообщил «Медузе» источник в правоохранительных органах Усть-Кута, сейчас он находится под следствием и сидит в СИЗО.

Напарник Михаила Сергей — самый младший участник банды: он учится в седьмом классе. Как и приятель, он живет в частном доме в районе Старого Усть-Кута; по улице Сергей ходит в спортивном костюме с надетым поверх него дутым жилетом. По его словам, «АУЕ» — это приветствие для тех, кто двигается «к людскому, воровскому»; он знает, что оно расшифровывается как «Арестантское уркаганское единство», но не может объяснить, кто такие урки. «Воруешь — отправляешь на зону, а когда пацаны выйдут, то тебе начнут помогать», — уверен подросток.

Суд Усть-Кута решил, что Сергей проведет девять месяцев в спецшколе в Иркутске. В столице области подросток был только однажды — сидел там трое суток в СИЗО после задержания в декабре. О спецшколе он говорит неохотно — предпочитает размышлять про более отдаленное будущее: Сергей мечтает отслужить в армии, а потом собирается работать водителем — управлять автомобилем он научился еще несколько лет назад и уже не раз, выпив, катался на машине отца. «Мать и отец у него на работе постоянно, присмотра за ним не было, вот он и отправился за новыми ощущениями», — говорит о подростке сотрудник правоохранительных органов Усть-Кута. Он уверен: мальчиков заставляли воровать и «уделять» силой, просто они боятся об этом рассказывать.

Михаил — единственный из всех подростков, кому грозит реальный срок в тюрьме для взрослых; все его друзья — младше, и их судят как несовершеннолетних. «Я сейчас стал совсем домашним, только на работу хожу, помогаю дорожникам во благо города. Хочу до лета тут перекантоваться, суды пройдут, а потом в деревню умчать, у меня дом там, дядька один живет, — рассказывает Михаил о жизни под следствием и с грустью смотрит в окно, провожая глазами проходящую мимо женщину. — Мать жалко только. Отец сейчас совсем обленился, по дому ничего не делает, только пьет, орет и кидается на нее».

И Михаил, и Сергей, и другие члены банды живут в Старом Усть-Куте, — по словам собеседника «Медузы» в местной полиции, раньше этот район был самым криминальным в городе («тяжких преступлений здесь совершалось в два раза больше, чем в других районах»), но после того, как посадили сначала «смотрящего» по городу, а потом по району, стало получше. Тем не менее проблема с преступностью среди несовершеннолетних есть, признает источник: «Детям нечем заняться, нет спортзалов, от безделья они начинают ходить к блатным и увлекаться „АУЕ“».

У Усть-Кута вообще богатые связи с криминальным миром. В XIX веке сюда ссылали политических заключенных — здесь, например, сидели участники Польского восстания 1863 года и один из организаторов Октябрьской революции Лев Троцкий. В советские времена город буквально оброс тюрьмами — вокруг располагались две колонии-поселения, колония строгого режима. Сейчас в Усть-Куте остался только изолятор временного содержания и колония-поселение. «У нас на десять человек — семь ранее судимых, остальные — не сегодня, так завтра сядут», — объясняет полицейский. По его словам, в Усть-Куте с большим трудом можно найти семью, в которой никто не прошел через тюрьму.

Реабилитация на кладбище

«В суровые морозы, когда на улице минус сорок, нужно шевелиться и копать. В яме, на метровой глубине, становится даже жарко — это нас и спасает», — рассказывает 27-летний Игорь, переодеваясь в покрытую сажей спецодежду защитного цвета и натягивая балаклаву, чтобы пепел не проникал в дыхательные пути. Все это нужно для работы — Игорь роет могилы на одном из кладбищ Усть-Кута; перед тем как копать могилу, нужно сжечь бревна, чтобы отогреть землю, — от них и пепел. Вместе с Игорем работает его подопечный — 16-летний подросток Никита; тот самый, который задолжал смотрящему и ради которого Михаил и Сергей грабили магазины.

Мария Толстова для «Медузы»

Кладбище находится в сосновом лесу. На работу молодых людей подвозит безработный отец Никиты (передвигаться по Усть-Куту пешком не так просто — город вытянулся вдоль левого берега Лены почти на сорок километров). В середине марта ограды и памятники еще засыпаны снегом, и только яркие искусственные цветы выдают на небольшой поляне свежие могилы. «Сейчас мы уберем черноту и будем вскрывать, — объясняет Игорь. — Первые полметра снимаются легко, а потом, чтобы мерзлоту выдолбить, нужно уже физическую силу приложить».

Когда-то Игорь серьезно занимался боксом, но спортивная карьера не сложилась, а подросток увлекся криминалом. «Началось все с травы — свой первый косяк я выкурил в 11 лет. Потом стали с ребятами ездить ее собирать — за городом здесь целые заросли, — вспоминает он. — Через пару лет через знакомых я уже мог дотянуться до „серьезных людей“».

Мать Игоря рано лишили родительских прав, и все детство он жил, как сам сейчас говорит, «на два фронта» — то с ней, то с бабушкой. «Дядьки откинутся [из тюрьмы], придут, вместе с матерью нажрутся и меня под нож ставят, — вспоминает он. — Я рано оказался на учете в подразделении по делам несовершеннолетних, у нарколога и психиатра. Думали — дурачок, три раза меня в психушку возили». В старших классах подросток увлекся театром и играл в рок-группе, но родственники и учителя его жизнью не интересовались. Зато «серьезные люди», по словам Игоря, справлялись о нем регулярно: «Как будто им не безразлично было, что у меня в жизни происходит. Так я и влился в эту блатную романтику: я им помогаю, они мне».

По словам Игоря, в его ведении были сделки по наркотикам и многое другое — не занимался он только «большой недвижимостью и машинами». Ему тогда было 15 — и он уже мог напрямую, без лишних посредников, общаться с «кем нужно». «Начинаешь решать вопросы, у тебя спрашивают: „Чем живешь?“ — рассказывает Игорь. — А я тогда „мужиковал“, то есть работал, внимание уделял [арестантам], не беспредельничал». В какой-то момент он начал употреблять тяжелые наркотики — и «совсем перестал себя контролировать». В 20 лет он оказался в ангарской ИК-14 — ему дали два года за кражу со взломом.

Про «АУЕ» Игорь узнал задолго до того, как сам оказался за решеткой. «На воле мне говорили: „Ты уделяй, а потом, когда „заедешь“, у тебя на зоне уже плюсики будут“, — вспоминает он. — А когда я сел, те, кому я все это время помогал, даже слова за меня не замолвили». В какой-то момент молодой человек проиграл в карты, и помочь ему не могли даже друзья с воли — а «на зоне проиграть и не отдать долг — еще хуже, чем стать педерастом». Тогда Игорь пошел к «верующим». «Они у нас работали на промзоне, — рассказывает он. — Мне сказали: „Деньгами помочь не сможем, но помолимся за тебя“. Я тоже стал молиться: „Бог, если ты есть и если то, что о тебе говорят, правда, помоги мне сейчас, я обещаю, что пойду за тобой“. Верьте или нет, но свой вопрос я решил в тот же день — друг перевел мне две тысячи рублей».

Освободившись, Игорь стал регулярно посещать церковь, но довольно быстро сошел с «пути истинного» — вернулся в старую компанию друзей и снова начал принимать наркотики. «В какой-то момент я понял, что так не выжить, — говорит мужчина. — Приехал сюда и устроился на кладбище».

Пока Игорь рассказывает, его молодой напарник внимательно слушает его историю. «Ты тоже уши развесил? — замечает Игорь. — Давай лопатой работай!» Девятиклассник Никита стал его помощником неделю назад — тоже «встал на путь исправления». «Мы с ним соседи, он рос на моих глазах, — объясняет Игорь. — Я видел, куда и с кем он ходил, пытался говорить с ним об „АУЕ“, объяснял, что „уделять“, воруя деньги, — все равно что сеять беспредел».

Сам Никита, впрочем, свою связь с «АУЕ» категорически отрицает: «Я к этому не стремлюсь, ни людских, ни воровских понятий не придерживаюсь и не уделяю». По его словам, значение всех этих слов он узнал из интернета: увидел надписи «АУЕ» в городе и зашел в несколько групп во «ВКонтакте». «У нас шпана всякая это орала: кричат, пальцы веером, а что это такое, не знают, — поясняет подросток. — Я и сам орал на пустую голову — губами шлепал». Он уверяет, что арестантам ничего не отправлял, а магазины они с друзьями грабили по глупости — «спонтанно», «мимо проходили».

Сейчас Никита перестал общаться с прежней компанией и завел новую страницу во «ВКонтакте» — уже без групп об «АУЕ». Амбиции у него примерно такие же, как у друзей: «Я учусь в вечерней школе, работаю, хочу в армию пойти, потом в речное училище поступить, буду судоводителем». Источник «Медузы» в местной полиции говорит, что Никите грозит реальный срок в колонии для несовершеннолетних.

За месяц на кладбище он сейчас получает около 30 тысяч рублей — для Усть-Кута деньги немалые: мать подростка, работающая учительницей младших классов, получает на десять тысяч меньше, отец временно не работает. «Бандитам деньги достаются легче, но им все это еще вернется — бумерангом», — говорит Никита, нервно теребя в руках мобильный телефон устаревшей модели.

Из 130 тысяч рублей, в краже которых его сейчас обвиняют, на себя подросток не потратил ни рубля, — по словам местного полицейского, «у некоторых пацанов краденые вещи стояли прямо дома, но деньги из магазинов так и не были найдены. На что их так быстро потратили, непонятно». Несколько членов банды сказали ему, что отдавали ворованное «старшему», а тот пересылал все это на зону, — при этом в материалах дела аббревиатура «АУЕ» никак не упоминается. «Они следователю и не признались, что как-то связаны с „АУЕ“. А ему же главное преступление раскрыть, статистику повысить, а почему они это делали, неважно, — поясняет собеседник. — Официально в городе „АУЕ“ у нас нет».

Действительно: начальник полиции Усть-Кута Юрий Кицул уверенно сообщает «Медузе», что по итогам проверки «движения „АУЕ“ в городе выявлено не было». «У нас оно не процветает, мы его держим на контроле, проверяем социальные сети, общаемся с родителями», — говорит Кицул, добавляя, что количество преступлений, совершенных несовершеннолетними, в 2017 году снизилось почти на 92% по сравнению с предыдущим годом. Он винит во всем СМИ: подростки, с которыми полицейские общались в ходе проверки, узнали об «АУЕ» именно оттуда.

«У нас нет шпаны, которая объединяется в группы для совершения поборов, даже организованной преступности в Усть-Куте нет, — жестко говорит Кицул. — Нет лидера — мы всех их посадили. И желающих прийти на это место нет». По его словам, в городе нет даже надписей «АУЕ» — хотя именно эти три буквы «Медуза» обнаружила на воротах дома, где, по словам местных, живет начальник одной из расположенных неподалеку колоний.

«„АУЕ“ у нас в районе нет, потому что мы это пресекли, — вторит полицейскому „положенец“ одного из населенных пунктов Усть-Кутского района. — Мы попросили молодых людей, которые нам помогают, серьезно поговорить с „ауешниками“, сказать им, что если они хотят, чтобы у них в жизни было все хорошо, то пусть перестанут это кричать».

На встречу с «Медузой» в небольшое придорожное кафе криминальный авторитет приехал на гигантском внедорожнике с телохранителем — человеком внушительных размеров в кожаной куртке и с золотыми перстнями на руках. Разложив перед собой несколько телефонов и рацию (связь на севере Иркутской области ловит не везде), мужчины сообщили, что специально вовлекать «малолеток» в криминал в их среде считается «беспределом». По их словам, молодые люди должны сами прийти к воровским идеям.

Мария Толстова для «Медузы»

«„АУЕ“ распространяют криминалитет без идей и понятий, — возмущается положенец. — Наши дети ведь тоже ходят в школу! Так неужели вы думаете, что мы будем подсылать туда кого-то, чтобы он тряс с них деньги? Мы живем по понятиям — воровать у бабушки, у друга или ребенка не станем».

Арестантская справедливость

В декабре 2016 года на заседании Совета по правам человека его ответственный секретарь Яна Лантратова назвала распространение идеологии «АУЕ» «проблемой национальной безопасности», требующей «немедленного разрешения». Лантратова рассказала присутствовавшему на заседании Владимиру Путину, что в российских тюрьмах сидят люди, которые через «смотрящих» устанавливают в спецшколах и интернатах «свои порядки»: подростков заставляют сдавать деньги в общак, а тех, кто не может этого сделать, переводят в разряд «опущенных». И добавила: «Самое страшное, Владимир Владимирович, что, когда они выйдут из этих спецшкол, их будет целая армия».

По данным Лантратовой, полтора года назад «АУЕ» уже была распространена в школах и интернатах 18 регионов России — в Бурятии, Забайкалье, Ставропольском крае, Челябинской области и так далее, — а в социальных сетях существовало «огромное количество групп», посвященных этой культуре, в которых публикуются «очень качественные видеоматериалы». «Это записанные саундтреки, это записанные песни и сувенирная продукция, которая производится в этих группах, что дает нам понимание, что за этим стоят очень большие деньги и заинтересованные люди», — рассказывала правозащитница.

Доцент ростовского Южно-Российского института управления РАНХиГС, кандидат юридических наук Юрий Блохин, написавший множество научных работ о криминальной культуре и ее влиянии на подростков, о распространении «АУЕ» среди молодежи без тюремного опыта впервые услышал в 2016 году от иркутского коллеги-правозащитника. В последнее время, по его словам, три буквы добрались и до Ростова — в форме надписей на асфальте и даже на двери опорного пункта полиции. В самой субкультуре ученый ничего нового не видит: по его словам, «АУЕ» — это просто еще одно название для воровского движения, существовавшего в СССР с 1930-х годов и пошедшего в массы после постсталинских амнистий. Как рассказывает Блохин, «одной из функциональных обязанностей „воров в законе“ является привлечение молодежи, разъяснение уклада арестантской жизни» — и сегодня этим могут заниматься уже не только бывшие зэки, но и группы в социальных сетях или музыканты.

«Вот я вышел, поехал с друзьями встретиться, а всем же интересно про зону послушать. В России ведь и коммерсантам, и ментам блатовать нравится. Опять же романтика — перед девчонками повыделываться. С этого все и начинается», — объясняет корреспонденту «Медузы» автор и исполнитель русского шансона Владимир Курский. Он столкнулся с аббревиатурой АУЕ еще в 1998 году, когда отбывал наказание в воспитательной колонии для несовершеннолетних (всего у 35-летнего музыканта — четыре судимости, в тюрьме он провел 10 лет), но утверждает, что «нет такого движения или идеологии — есть воровские или людские понятия и традиции». Поддерживать их и доносить до молодежи, по словам Курского, должны все «порядочные арестанты», однако не все делают это правильно: «Многие начинают намазывать это на „АУЕ“ и говорить: „Вы несите в общее“, — а сами просто хавают эти бабки, крысят».

Юрий Блохин соглашается: ничего качественно нового в идеологии «АУЕ» нет. «Просто сегодня воровское движение получило новую организационную форму, стало более структурированным — у него появилось модное название, — поясняет он. — А воровской идеологией заинтересовались молодые люди на воле, не имеющие отношения ни к преступному миру, ни к местам лишения свободы». По его словам, сбор денег на общак — одна из основополагающих скреп криминального мира: «Те, кто сидит в тюрьме, традиционно считаются страдальцами, которых нужно поддерживать. Вот только деньги, которые якобы собираются на адвокатов или на покупку чая и сигарет — если вообще доходят до зоны, — в основном идут на наркотики и подкуп администрации».

Еще один бывший заключенный — Михаил Орский, трижды отсидевший в тюрьме (дважды за кражу) и написавший книгу «Путь русского гангстера», — утверждает, что деньги на общак со школьников собирают десятилетиями. По его словам, когда во времена Хрущева начала работать система «ломки» воров в законе (в день освобождения перед строем их заставляли отречься от своего статуса, а если они отказывались, то отправляли на новый срок), центр воровского движения по разным причинам переехал в Грузию. «И там в 50–60-е годы на переменках собирали деньги на воровской общак», — уверяет Орский. Впрочем, о том, что такое происходит в России сегодня, писатель, как и Курский, ничего не слышал, а об «АУЕ» узнал от рэпера Жигана: «Когда его закрывали на несколько месяцев, я звонил ему в камеру, и он кричал мне в трубку: „АУЕ!“» Орский утверждает, что насильно подростков никто никуда не вербует и вообще — в его «группировке» самому младшему участнику 33 года, а в некоторых других нет никого младше 40.

Гангстер на пенсии, как Орский сам себя называет, уверен, что распространение аббревиатуры в молодежной среде — плод работы какого-нибудь блогера. «Не думаю, что кто-то это специально организовал. Скорее всего, „АУЕ“ распространилась стихийно», — присоединяется Блохин, называя одной из причин популярности «движения» неудачную государственную молодежную политику: подросткам просто нечем заняться.

Увеличению числа адептов «АУЕ» способствуют социально-экономические проблемы: субкультура «распространена в регионах с низким уровнем жизни, вдали от крупных городов, в селах с большим количеством молодежи», уверен Блохин. Философия преступного мира, по его словам, противопоставляется государственной политике, что также может выглядеть привлекательно для молодежи: «Представители государства, согласно такой идеологии, коррупционеры, мусора — волки поганые. В легально устроенной жизни нет справедливости, поэтому надо брать распределение справедливости в свои руки, потому что от государства ничего не дождешься». Наконец, в криминальной субкультуре, в отличие от регионов с низким уровнем жизни, есть социальные лифты: следование принципам «АУЕ» — это еще и возможность сделать карьеру.

«В воровском [мире] больше порядочности, чем у чиновников, которые народ грабят, чем у мусоров, которые барыг крышуют», — говорит певец Курский. По его словам, все «порядочные» люди на воле и особенно в тюрьме должны придерживаться определенных правил, среди которых есть, например, такое: «Ты не можешь просто так, без оснований, оскорбить или ударить человека — это неправедный поступок, и за него тебе могут отомстить». Запреты распространяются также на сотрудничество с администрацией: «не по-людски» стучать на тех, кто прячет телефон, заточку или чай. Курский уверен: «Первое качество любого вора и порядочного человека — это благородство». Среди других правил, о которых он рассказывает, есть и такое: «нельзя садиться за один стол, чифирить или подавать руку пидорасу».

Жизнь ворам

«Здесь „АУЕ“ — это образ жизни», — утверждает один из сотрудников полиции Ангарска, еще одного города в Иркутской области (он в шесть раз больше Усть-Кута и в десять раз ближе к столице региона). С криминальной субкультурой собеседник, которому сейчас немного за 30, столкнулся еще в детстве. «В середине 90-х мой двоюродный брат, несмотря на то что его отец был майором милиции, повелся на тему „АУЕ“, — рассказывает он. — Помню, как он мне рассказывал, что сидел однажды в каком-то подвале с местными авторитетами и те ему сказали, что если он зарежет мента — даже если это его батя, — то на колонию заедет как уважаемый человек».

По воспоминаниям полицейского, в те годы «косить под зэков» в Ангарске было модно: молодые люди брились наголо, ходили по городу с магнитофонами, из которых громко звучали блатные песни, и носили телогрейки с нашивками, имитировавшими тюремные. В другие города Иркутской области, утверждает он, эта мода не дошла.

Как и в случае Усть-Кута, прошлое Ангарска тоже связано с тюрьмами — город строился сразу после Великой Отечественной войны заключенными комплекса лагерей Ангарлаг. Сейчас вокруг Ангарска сразу шесть тюрем: четыре исправительные колонии, следственный изолятор и воспитательная колония для несовершеннолетних. По словам полицейского, начиная с советских времен бывшие зэки, освободившись из колонии, в основном «оседали» в городе, оставаясь зэками и в быту. «Вот назвал его кто-то, например, „козлом“, и, чтобы не потерять свой авторитет, он за это должен взять ножик и тыкнуть этого человека, — поясняет собеседник. — В такой среде росло следующее поколение, оно со временем тоже попадало в колонию, и все продолжалось».

В 1990-х в Ангарске, как и во многих других российских городах, начались криминальные войны — в городе на 260 тысяч жителей было около десятка преступных группировок. В одну из них, по словам полицейского, и попал тогда его двоюродный брат; статус у него был самый низкий в криминальной иерархии — «стремящийся».

Как объясняет собеседник «Медузы», самое высокое положение в городе у «положенца» — его коллегиально выбирают криминальные авторитеты всей Иркутской области. Положенцу подчиняются лидеры ангарских преступных группировок — их сейчас пять. К ним стекаются все деньги, собранные людьми с разных ступеней иерархии, часть этой суммы лидеры передают на общак, деньги из которого тратят в основном на передачи заключенным — легальные и нелегальные. У лидеров есть заместители — кто-то обеспечивает его безопасность, кто-то отвечает за «лес» (хранение оружия), кто-то — за финансы. Замы, в свою очередь, имеют в подчинении несколько десятков помощников, или «боевиков», — именно они занимаются основным «сбором» денег: сопровождают лесовозы, контролируют валку леса, собирают деньги с предпринимателей. По словам полицейского, почти у всех группировок есть свои частные охранные предприятия, которые за 3–10 тысяч рублей в месяц «предлагают» предпринимателям свою защиту. Наконец, на нижней ступени находятся те самые «стремящиеся» — это молодые люди 15–25 лет, которые пока еще не входят в ОПГ, а только мечтают стать ее частью и никаких денег за свою криминальную деятельность не получают.

Мария Толстова для «Медузы»

Полицейский считает, что именно для таких людей и создана идеология «АУЕ», — хотя и он отрицает, что кто-то втягивает подростков в преступность: «Человек сам решает, по каким законам он будет жить: государства или воровским. Заставить можно только дорожную проститутку на дороге работать». При этом, по его сведениям, «смотрящие» не опускаются до сбора денег на общак в школах, а если кто-то из их подчиненных этим занимается в личных целях, его могут и наказать.

Буквы АУЕ собеседник «Медузы» видел в телефонной переписке осужденных, которую они вели еще в 2013 году, — до того, как эта аббревиатура стала известна всей стране (как он получил доступ к этой переписке, источник не уточнил). Эти три буквы — что-то вроде приветствия в сообщениях, которые чаще всего содержат информацию о перемещениях по колониям «воров в законе». Вот одно из этих сообщений (есть в распоряжении «Медузы», орфография и пунктуация оригинала сохранены): «А.У.Е. Жизнь ворам! Родные, тепло приветствуем вас и ставим в курс, что сегодня 14.09.13 на Приморском Управлении в обед вор Андрей Гамлет зашел на МОБ г. Владивосток. Вор находится в Боксе Терапии. Дай бог вору крепкого здоровья и долгих лет жизни! С ув. Шустрый и Пухлый».

Таким же приветствием, по словам ангарского полицейского, встречают новичков в колониях для несовершеннолетних. Попав туда, некоторые «стремящиеся», рассказывает полицейский, пытаются повысить свой статус — отказываются от сотрудничества с администрацией, не ходят на учебу и на работу, за что регулярно получают выговоры, которые, по сути, лишают их возможности условно-досрочно освободиться.

«Мы как-то работали по одной группировке и вышли на одиннадцатиклассника, который стремился к блатной жизни, из кожи лез, чтобы показать, что он достоин пойти по бандитской линии, — рассказывает собеседник „Медузы“. — Это его стремление заметили старшие: охранник одного из „заместителей“ предложил ему быть его „молодым“, то есть работать от его имени. И этот парень, у которого была нормальная семья с машиной-квартирой, стал продавать анашу. Он хорошо себя проявил, и спустя некоторое время ему поручили следующее задание — крышевать дорожных проституток. А дальше сказали одну из этих проституток „прессануть“ — проучить битами. Но ребята — он был тогда не один — перестарались, здоровье у проститутки не выдержало, и она умерла. И вот этот „стремящийся“, в общем-то нормальный парень, скатился до совершения убийства».

Таких не перевоспитаешь

Приветствие «АУЕ» от заключенных воспитательной колонии под Ангарском правозащитник Веденей Тютюнин слышал неоднократно, — по его словам, несмотря на замечания сотрудников ФСИН, именно так подростки приветствовали его и других членов ОНК.

«Я спрашивал у некоторых ребят: „Что вам дает АУЕ?“ Оказалось, они верят, что, когда выйдут на свободу, их кто-то встретит, кто-то поможет, кто-то даст денег», — рассказывает Тютюнин, который с осени 2016 года регулярно бывает в колонии. Он не раз слышал от своих подопечных, что без «АУЕ» в колонии они просто не выживут: «Так они противопоставляют тебя системе: есть устав, распорядок дня, а есть их культура, которая идет в пику всему этому. Если ты хочешь быть „ровным человеком“, человеком с хорошей репутацией, то должен жить по принципам „АУЕ“».

По мнению правозащитника, ответственность за распространение «АУЕ» в колонии для несовершеннолетних во многом лежит на ее сотрудниках, которые привыкли решать все вопросы только силовыми методами. «Там рассуждают примерно так: „Таких не перевоспитаешь. Им лоб зеленкой — и расстрел“», — подтверждает слова Тютюнина иркутский правозащитник, исполнительный директор межрегиональной организации «Сибирский правозащитный центр» Святослав Хроменков. По его словам, из колонии для несовершеннолетних осужденные часто выходят озлобленными и продолжают совершать преступления. «В 2016 году к нам из колонии поступило несколько жалоб на жестокое обращение, — рассказывает он. — Вскоре автор одной из них освободился, а еще через некоторое время он жестоко зарезал полицейского в Братске».

По словам Хроменкова, в ангарской колонии из-за жестокого обращения с осужденными почти каждые два года случаются бунты. В 2015 году руководство учреждения объяснило действия воспитанников — они вооружились деревянными палками и обрезами металлических труб и устроили беспорядки, избивая других заключенных и сотрудников колонии, — тем, что ими двигала идея «о своем превосходстве, вседозволенности и безнаказанности». Хроменков говорит, что идея была другая — привлечь внимание правозащитников. Члены ОНК, проведя расследование, выяснили, что актив колонии, заключенные старше 18 лет, при попустительстве и соучастии охранников истязали несовершеннолетних осужденных. «80% ребятишек, которые там сидят, — детдомовские или из неполных семей, за них просто некому заступиться», — объясняет Хроменков. По итогам проверки у колонии сменили начальника, больше 20 сотрудников ФСИН привлекли к дисциплинарной ответственности, но оперативные работники, издевавшиеся над детьми, по словам правозащитника, сохранили свои посты. В декабре 2017 года 23 участника бунта были приговорены к срокам от двух до шести лет.

В мае 2016 года по просьбе руководства колонии Хроменков и его коллеги провели с ее воспитанниками тренинг — попытались настроить 75 человек «на адекватное восприятие мира, на то, что им нужно освободиться, а для этого нужно взаимодействовать с администрацией колонии». По словам правозащитника, аббревиатура «АУЕ» тогда ни разу не звучала, но было ясно, что некоторые ребята «придерживаются противоправной направленности» и отказываются подчиняться правилам.

Хроменков рассказывает, что иркутская молодежь интересуется криминальной субкультурой и на воле, хотя по сути «АУЕ» — это та же шпана, которая вымогала деньги у бизнесменов в 1990-х. «Лантратова правильно говорит, что надо бить в набат. Но побудительные мотивы должны быть другими: с „АУЕ“ нужно бороться не потому, что они организовались и идут войной на наше общество, а потому что это наши дети, которым нужно помочь, — говорит он. — Создание и поддержание мифа „АУЕ“ только разделяет общество на власть имущих и простой народ».

Неудачный человек

В юности Владимир Мартусов посмотрел «Крестного отца» с десяток раз. «Ему очень нравилось, как там была показана семья, отношения отца с сыном. И он решил, наверное, создать себе такую же семью», — рассказывает Елена Мартусова, его мать. Бывшая жена крупного ангарского предпринимателя, она много лет развивала бизнес вместе с ним — «а потом муж вошел в когорту новых русских, у него стали появляться любовницы, началась паранойя и мания преследования», и Елена решила подать на развод. В результате их старший сын Денис остался с ней, а младший Володя — с отцом.

Мария Толстова для «Медузы»

«У нас с мужем началась война. Он меня провоцировал, я отвечала тем же, — вспоминает Мартусова. — Он кричал, что добьется того, что я буду нищей играть на гармошке на рынке и просить милостыню. Он забрал себе все, что мы накапливали годами. В своей борьбе мы забыли, что Вове 15 лет».

По словам Мартусовой, когда ее бывший муж женился во второй раз, сын почувствовал, что его предали, и начал искать себе новую семью — такую, как в фильме про дона Корлеоне. Именно тогда он создал с приятелями преступную группировку. Кроме того, «чтобы загладить свою вину, папа стал дарить ему дорогие машины, на которых он ездил в школу и в институт, и учить его жизни. Объяснял, что сила решает все, что сейчас все двигаются на беспределе», — рассказывает Мартусова. Она утверждает, что бывший муж даже поручал 16-летнему сыну «разбираться» со своими партнерами.

В 2008 году, когда ему было двадцать лет, Владимир Мартусов был арестован по подозрению в разбойном нападении. По версии следствия, Владимир организовал преступную группировку из семи человек, которая занималась кражей спецтехники. В частности, его с сообщниками обвинили в угоне двух автокранов, в водителей которых они стреляли из травматического оружия — один из мужчин остался инвалидом, второй скончался. Мать Владимира утверждает, что сын занимался только продажей ворованного, а в самих кражах не участвовал.

«При задержании они его избили до полусмерти, у него, по-моему, даже была клиническая смерть, — рассказывает Елена Мартусова. — У него на лице нет ни одной живой кости. Следующие полгода они избивали его в СИЗО — выбивали показания. В итоге ему была присвоена вторая группа инвалидности, и суд признал его невменяемым».

В психоневрологическом диспансере, в который суд отправил Мартусова на принудительное лечение, он провел около пяти лет и вышел на свободу летом 2015 года. Следующие полгода, по словам его матери, Владимир пытался вернуться к нормальной жизни: «Ситуация в городе такая, что на работу не берут даже после института, что уж говорить про молодого человека с криминальной статьей, да еще состоящего на учете в ПНД?» У Мартусова началась депрессия, из-за которой он резко перестал принимать таблетки, и у него случился срыв.

В декабре 2015 года, через полгода после освобождения из ПНИ, Владимир Мартусов напал на предпринимателя Евгения Сарсенбаева и нанес ему 18 ножевых ранений. Сарсенбаеву удалось выжить, нападавшего в тот же день задержали. Бизнесмен утверждал, что Владимир действовал по распоряжению отца — Сарсенбаев арендовал у него помещения для хранения рыбы. Сам Владимир Мартусов заявил, что напал на бизнесмена, потому что тот принуждал его убить его конкурента по бизнесу и якобы даже заплатил ему за это десять миллионов рублей.

«Что бы ни происходило в машине Сарсенбаева в тот вечер, мой сын не имел права и не должен был доводить ситуацию до поножовщины, — сказал после ареста сына журналистам его отец Андрей Мартусов. — Это бросило тень на нашу семью. Мы его осуждаем, но отказываться не станем». (Комментарий Мартусова-старшего «Медузе» получить не удалось.) В декабре 2016 года суд признал Владимира Мартусова вменяемым и приговорил его в общей сложности к 14 годам тюрьмы — и за совершенный восемь лет назад разбой, и за убийство.

До вступления приговора в законную силу прямо в ангарском СИЗО № 6 Мартусов совершил еще одно преступление. 17 января 2017 года к нему в камеру посадили 49-летнего мужчину, обвиняемого в убийстве сожительницы. Мужчина был в сильном алкогольном опьянении и не контролировал себя. «Сокамерники потом рассказывали, что этот мужик бросился на Вову, и Вова его автоматически пнул ногой. Тот упал спиной на стул, у него лопнула печень, и он умер. Вова очень потом болел по этому поводу, несколько месяцев не мог спать», — рассказывает Елена Мартусова. Ангарский городской суд признал Владимира Мартусова виновным в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью при превышении пределов необходимой обороны; срок ему, впрочем, не увеличили.

В колонии строгого режима в поселке Маркова неподалеку от Иркутска Владимир должен провести еще около четырех лет — суд учел время, которое Мартусов провел в психоневрологическом диспансере и в СИЗО. «Он как-то сказал нам с отцом: „Почему вы меня не бросите? Я неудачный человек“. А мы ведь его уже бросили однажды, когда ему 15 лет было», — говорит Елена. По ее словам, в колонии Владимир окончательно разочаровался в преступной романтике и попросил руководство определить его в одиночную камеру — чтобы поменьше общаться с местным контингентом.

«Когда его забрали во второй раз, я нашла в его вещах записную книжку, где он вывел своими каракулями, какие черты у него хорошие, а над чем еще нужно работать, — продолжает мать Мартусова. — Я читала и даже смеялась. В одном столбике он написал: эмпатия, сострадание, человечность, а в другом — высокомерие, гордыня, импульсивность, эмоциональная несдержанность».

Шесть лет назад у Владимира родился сын Лев — он живет в Иркутске с матерью, которая с Мартусовым последние несколько лет не общается. «Он постоянно про него спрашивает, просит, чтобы мы Леву отдали в какой-нибудь красивый спорт: на гимнастику или в плавание. А мать хочет его на бальные танцы отдать. Я приветствую, но Вове мы решили об этом пока не говорить, — говорит Елена. — Сын у меня как-то спросил: „А если бы я был гомосексуалистом, ты бы меня любила?“ Я ему ответила: „Конечно, любила бы“. Гомосексуалист, наверное, лучше, чем убийца. Или убийца лучше, чем гомосексуалист? Я не знаю».

Источник