Униженные и оскорбленные: судьба немецких беженцев в Великобритании

Во время Второй мировой войны Великобритания впустила на свою территорию тысячи беженцев, спасавшихся от нацистского режима. А потом решила, что они могут быть шпионами или пособниками нацистов и отправила их в лагеря. Многие немецкие и австрийские беженцы восприняли это как предательство со стороны государства, которому они доверяли.

Эту историю Хильда Маршан, одна из самых известных журналисток британского таблоида Daily Express, услышала от моряка. Сначала она ему не поверила. Моряк рассказал, что две ночи назад он стоял на палубе корабля, шедшего в Англию, и своими глазами видел высадку немецкого парашютного десанта в порту Роттердама. Вот только парашютисты были одеты не в нацистскую форму, а в юбки и блузки. У каждого переодетого солдата был пистолет-пулемет. Другой свидетель утверждал, что, когда десантники приземлились, их встретили мужчины и женщины в немецкой форме — нацистские шпионы, которые приехали в Нидерланды под видом беженцев. Они работали уборщиками и прислугой и ждали своего часа.

13 мая 1940 года, через три дня после вторжения Германии в Нидерланды, Daily Express опубликовала статью Маршан под заголовком «Десант немецких парашютисток: отвлекающий военный маневр». В тексте постоянно использовалось выражение «пятая колонна», которое совсем недавно было незнакомо большинству читателей. Хильда Маршан одной из первых взяла его на вооружение. Термин «пятая колонна» появился в 1936 году во время гражданской войны в Испании — так называли внутренних врагов, предателей, готовых поддержать неприятеля. Британские газеты начали писать о «пятой колонне» после вторжения немцев в Норвегию в начале апреля 1940 года, когда появились сообщения, что в стране обнаружены немецкие шпионы. К моменту выхода статьи о немецких парашютистках все читатели британских СМИ были знакомы с этим политическим термином и осознавали, что шпионы могут скрываться в их собственных городах и деревнях под видом иммигрантов.

Позднее выяснилось, что в рассказах голландских моряков было много преувеличений. Но образ иммигранта-предателя прочно укоренился в сознании британцев — и не только тех, кто читал газеты. Посол Великобритании в Нидерландах сэр Невил Блэнд, который в последний момент успел отплыть на родину, тоже стал свидетелем высадки немецкого десанта. Блэнд добрался до Лондона на следующий день после выхода статьи о переодетых парашютистах и тоже рассказал о том, что видел. Его доклад министру иностранных дел лорду Галифаксу, озаглавленный «Угроза пятой колонны» был ярким и страшным. Блэнд утверждал, что живущие в Великобритании немцы и австрийцы могут «казаться совершенно безобидными и всячески демонстрировать свою преданность», но они всё равно представляют «реальную и серьезную угрозу». Когда будет дан сигнал к вторжению в Великобританию, писал Блэнд, «по всей стране появятся приспешники монстра, которые сразу же начнут повсеместный саботаж и будут нападать на гражданское население». Монстром сэр Блэнд очевидно называл Адольфа Гитлера. Блэнд пришел к выводу, что «Великобритания не может позволить себе так рисковать. Поэтому ВСЕ немцы и австрийцы, как минимум, должны быть немедленно интернированы», то есть принудительно переселены в специальные места, покидать которые им будет запрещено.

Зловещий доклад Блэнда быстро разошелся в высших британских кругах — в том числе его получила разведка. Дошел он и до короля Георга VI. Он вызвал к себе в Букингемский дворец министра внутренних дел сэра Джона Андерсона и приказал ему «немедленно принять меры против «пятой колонны» и других врагов государства — и мужчин, и женщин». До этого британцы относились к беженцам в целом, в том числе к евреям, довольно терпимо. Но когда выводы из отчета Блэнда прозвучали по «Би-би-си», общественное мнение полностью изменилось.

До мая 1940 года ни один человек, опрошенный проектом социальных исследований Mass Observation, не подозревал беженцев, живущих в Великобритании, в шпионаже и не предлагал их интернировать. К тому моменту общее число интернированных составляло всего 569 человек. Среди них были те, кого задержала британская разведка МИ-5, и те, кто не прошел проверку на благонадежность. Эта процедура была обязательной для всех, кто надеялся получить статус беженца — а их были десятки тысяч человек. Некоторые упрекали министра внутренних дел в излишней нерешительности. Когда в апреле 1940 года немцы вторглись в Норвегию, стало понятно, что Германия может напасть и на Великобританию. Тогда полковник Генри Бертон, член консервативной фракции в палате общин, спросил своих коллег, «не лучше ли интернировать всех беженцев, а потом разбираться, кто из них хороший, а кто плохой». Эту идею поддержали рядовые парламентарии-консерваторы — и после новостей из Нидерландов в газетах зазвучали призывы начать массовое принудительное переселение беженцев.

«Действуйте! Действуйте! Действуйте! Прямо сейчас!» — писал 24 мая 1940 года журналист Джордж Уорд Прайс в статье для Daily Mail. «Всех беженцев… нужно без промедления отправить в отдаленную часть страны и содержать там под строгим надзором. Вы до сих пор не можете понять, что каждый немец — шпион», — уверял Прайс. Великобритания предоставила убежище многим иностранцам, мало кто представлял себе их точное число, поэтому отношение общества к этим людям изменилось  очень быстро. В опросах британцев просили оценить количество беженцев, прибывших в Великобританию из нацистской Германии за последние шесть лет. Респонденты называли цифру от 2 до 4 миллионов человек. На самом деле их было всего 73 с половиной тысячи.

Панические настроения оказались сильнее здравого смысла. Большинство беженцев говорили на английском с сильным акцентом и не были знакомы с жизненным укладом, традициями и социальными нормами британцев. Из них получились бы никудышные шпионы. Если в Великобритании и существовала «пятая колонна», то, скорее всего, это были члены британского фашистского движения. (23 мая полиция арестовала Освальда Мосли, лидера Британского союза фашистов, и более тридцати его последователей. Именно эти люди наверняка поддержали бы немецкое вторжение.) Как писал тогда член лейбористской партии Герберт Хьюз: «Горько осознавать, как быстро люди забыли, кто такие беженцы и почему они оказались в нашей стране». Большинство британских граждан признавали, что массовое интернирование несправедливо, но считали эту меру оправданной. Участник майского опроса сказал:«Нельзя точно сказать, кто из них хороший, а кто плохой. Среди беженцев есть очень хорошие люди, но безопаснее всего будет взять под контроль их всех». В ходе этого опроса половина респондентов высказалась за интернирование всех «вражеских чужаков» — так теперь называли всех иностранцев из враждебных государств.

Ранним утром 5 июля 1940 года британская полиция арестовала Петера Флейшмана, молодого еврея, бежавшего из нацистской Германии. Двумя годами ранее он чудом избежал ночной облавы гестапо в Берлине — один из полицейских тайно предупредил его, что за ним придут нацисты. Петер с трех лет жил в берлинском приюте для еврейских детей, потому что его родители, издававшие антифашистскую газету, погибли в автокатастрофе. Когда они проезжали мимо озера Ванзее, машина потеряла управление, въехала в воду и утонула. Позже Флейшман узнал, что рулевое управление автомобиля было повреждено, и гибель его родителей, скорее всего, подстроили.

Видимо, после этого гестапо решило избавиться и от самого Петера. Он сбежал из детдома и какое-то время прятался в подвале у бывшей домработницы своей семьи. Когда Великобритания начала вывозить еврейских детей из нацистской Германии в рамках спасательной операции «Киндертранспорт», Флейшману удалось спастись. Он еще подходил по возрасту – через пару недель ему исполнялось 17 лет. 1 декабря 1938 года на Анхальтском вокзале сотрудники приюта под надзором офицеров гестапо посадили Флейшмана вместе с другими темноволосыми и кареглазыми детьми явно не арийской внешности на поезд, который вывез их из Берлина.

Еврейские беженцы, прибывшие в Англию из Германии в декабре 1938 года. Юноша с большой папкой для рисунков — шестнадцатилетний Питер Миджли (Петер Флейшман), будущий известный художник. Фото: AP/Shutterstock

Прибыв в Великобританию, Флейшман поселился в городке Прествич в графстве Большой Манчестер. Его приютили владельцы фотоателье, где раскрашивали старые фотографии молодых солдат, погибших в Первой мировой войне. Петер, мечтавший о карьере профессионального художника, стал у них работать. Он трудился по многу часов в день в ужасных условиях: в сыром подвале, где бегали крысы и мерещились призраки. Но Петер надеялся, что этот опыт пригодится ему, чтобы вернуться в художественную школу.

Однако действия британских властей помешали этим скромным планам. В ноябре 1939 года по всей стране учредили специальные суды для проверки лояльности тех, кто проживал в Великобритании с иностранными паспортами. В результате более 50 000 человек, включая Флейшмана, попали в категорию беженцев от нацистского режима. Но после вторжения немецких войск в Голландию правительство заговорило о том, не нужно ли их всех — бежавших мужчин и женщин — немедленно интернировать. Многие из них были лишены крова, имущества и средств к существованию.

В мае 1940 года главой правительства Великобритании стал Уинстон Черчилль. На первом же заседании кабинета министров он согласился интернировать всех мужчин-иностранцев «из вражеских государств» в возрасте от 16 до 60 лет, проживающих в прибрежных графствах. Эта территория имела особое стратегическое значение, и именно там шпионы могли причинить наибольший вред. Интернировать должны были даже тех, кто получил статус беженца за несколько месяцев до этого. На следующий день после заседания министров, в воскресенье 12 мая 1940 года, Скотленд-Ярд провел первую серию массовых арестов. Около 2000 беженцев были взяты под стражу и переданы военным властям для интернирования. Многие полицейские, отправленные на задание, даже не подозревали, чем им предстоит заниматься.

Министр внутренних дел Джон Андерсон выступал против массового интернирования и надеялся, что до этого не дойдет, «если события не начнут развиваться по худшему сценарию». В начале 1940 года он писал своему отцу, что паранойя в масштабах целой нации угрожает правосудию: «В военное время… люди легко поддаются панике, и всю эту шпионскую шумиху в любой момент можно использовать в качестве отвлекающего маневра». Когда Германия начала оккупировать Францию, над Великобританией нависла угроза вражеского вторжения. Газеты наперебой писали о «пятой колонне», и даже леволиберальная газета The Guardian присоединилась к призывам о массовом интернировании иностранцев, заявив, что «никакие полумеры тут не помогут». В этих условиях Джон Андерсон был вынужден признать, что в Великобритании существуют «различные органы и группы лиц (включая беженцев), против которых необходимо принять меры». В течение мая границы особо охраняемой территории постепенно расширялись от прибрежных графств вглубь страны. В итоге сложилась ситуация, когда любого жителя Великобритании могли немедленно арестовать и интернировать на неопределенный срок на основании его национальной, этнической, религиозной принадлежности или политических убеждений.

Черчилль утверждал, что это делалось в интересах самих интернированных лиц, поскольку «общественные нравы в этой стране таковы, что иностранцы окажутся в большой опасности, если оставить их на свободе». Точно такой же аргумент использовали нацисты, чтобы оправдать аресты своих политических противников. В марте 1933 года, вскоре после создания Дахау, первого концентрационного лагеря на территории нацистской Германии, глава СС Генрих Гиммлер произнес речь, в которой заявил: «[Аресты] — это вынужденная мера, поскольку во многих районах города были настолько сильные народные волнения, что невозможно было гарантировать безопасность лиц, которые их спровоцировали». Для обозначения таких арестов без суда и следствия нацисты использовали эвфемизм Schutzhaft («защитный арест»). В мае 1940 года это слово можно было бы применить и к британской политике интернирования в отношении евреев. Люди, которые бежали из концлагерей Дахау и Бухенвальд, не понимали, чем они заслужили такую несправедливость со стороны своих «спасителей». Рассказывают, что когда Гитлер узнал о политике интернирования, он не упустил возможности позлорадствовать: «Враги Германии теперь стали врагами и Британии. Где же эти демократические свободы, которыми так любят хвастаться англичане?».

Сначала правительство позволило СМИ разжигать шовинизм и ненависть к иностранцам, вместо того чтобы информировать и успокаивать население, а затем использовало «общественное мнение» для оправдания жестких мер. Как вспоминал искусствовед Клаус Хинрихсен, «Лондонцев словно охватил какой-то психоз: любой немец считался нацистом». В воскресенье 4 июня 1940 года Черчилль, который занимал пост премьер-министра меньше месяца, выступил в Палате общин и объявил о новых полномочиях правительства. Они позволят производить аресты иностранцев и «решительно пресекать деятельность “пятой колонны”». Черчилль признал, что это затронет «очень многих людей… которые являются ярыми врагами нацистской Германии», но с этим ничего нельзя поделать. «Мне очень жаль их, — заявил Черчилль, — Мы очень хотели бы отделить врагов от союзников, но у нас нет такой возможности».

«Иностранцы из вражеских государств» направляются в британский лагерь для интернированных лиц (1940 год). Фото: Keystone (Getty Images)

Статус и классовая принадлежность, которые обычно дают привилегии, не защищали от интернирования. От нацистского режима в Великобританию бежали многие известные люди. Теперь все эти профессора Оксфорда и Кембриджа, хирурги, дантисты, адвокаты и знаменитые художники были взяты под стражу. Эмиля Гольдмана, 67-летнего профессора Венского университета, полиция арестовала прямо на территории Итонского колледжа — самой элитной частной школы Великобритании. Были задержаны десятки сотрудников и студентов Кембриджского университета, включая Фридриха Гогенцоллерна, внука королевы Виктории, также известного как принц Фридрих Прусский. (По некоторым сведениями, находясь в лагере для интернированных, он получал продуктовые наборы из элитного универмага Fortnum & Mason — их якобы оплачивала королевская семья.) В том году в Кембридже чуть не отменили выпускные экзамены по праву, потому что профессор, у которого хранился ключ от запертых экзаменационных работ, был арестован и интернирован.

Ранним утром 5 июля 1940 года к дому Альберта и Гертруды Рипкин, у которых жил и работал Петер Флейшман, подъехал черный полицейский фургон. Петер проснулся от стука в дверь. Хозяин еще не проснулся, поэтому Петер открыл полицейскому и услышал резкий приказ: «Одевайтесь и следуйте за нами». Флейшман не был ни солдатом, ни преступником, но в то утро его вместе с 89 другими иностранцами арестовали и лишили гражданских прав, которые есть даже у заключенных. Никаких обвинений, никакого судебного разбирательства, никакого залога.

Нацисты лишили Петера Флейшмана родителей и крова. Его привезли в Великобританию подростком без гроша за душой. Его допросил один из самых высокопоставленных судей страны – он признал, что Петер не представляет угрозы для национальной безопасности. Теперь всё это не имело никакого значения. В новой реальности, возникшей из-за панических мер британского правительства, было важно только немецкое гражданство Флейшмана — то самое гражданство, которого нацисты надеялись лишить всех немецких и австрийских евреев. Снова подул ледяной ветер истории, и Петер Флейшман в очередной раз стал изгоем — бездомным и безродным чужаком в чужой стране.

Перед отправкой в конечные пункты назначения интернированных немцев и австрийцев помещали в транзитные лагеря по всей стране. Флейшман, как и большинство арестованных на северо-западе Англии, попал в лагерь Уорт Миллс в графстве Ланкашир. Лагерь находился в огромном ветхом и мрачном здании заброшенной ткацкой фабрики. Ее владельцы уехали отсюда несколько лет назад из-за экономического кризиса и бросили здание на произвол судьбы. Пол, частично вымощенный булыжником, был липким от старого машинного масла, запах которого смешивался с едкой вонью канала, проходившего рядом со зданием, и буквально застревал в горле. Приводные ремни свисали со стропил, как висельные петли. Не до конца демонтированные коленчатые валы торчали словно дамокловы мечи. На полу валялись комки гнилого хлопка. Углы были затянуты паутиной. Сквозь разбитые окна моросил дождь. Чугунные колонны, увенчанные замысловатыми коринфскими капителями, уходили высоко под сводчатый потолок и поддерживали стеклянную крышу — единственный источник мутного света.

Здание пустовало, пока 5 июня 1940 года туда не въехали британские военные. Первые интернированные прибыли через неделю. Времени, чтобы оценить убогий вид нового дома, у них было в достатке — людей провели позорным маршем будто военнопленных  по Манчестер-роуд. Впереди мрачно возвышалась ткацкая фабрика — финальная точка пути, а по бокам прохожие обжигали процессию враждебными взглядами.

«Особенно меня ранило то, что нас прогнали по улицам словно настоящих военнопленных. Я чувствовал себя униженным», — вспоминал Петер Катц, пожилой пастор, которого отправили в Уорт Миллс в числе первых. Когда туда привезли Флейшмана, здание уже было переполнено. За столами сидела группа британских солдат под командованием офицера в отставке, майора Альфреда Брейбрука, и проверяла вещи новоприбывших. Интернированные строились рядами за ограничительными веревками. В воздухе стоял резкий запах дезинфицирующего средства, тихо раздавались голоса пленных — каждый прислушивался к ним, ожидая, когда подойдет его очередь. Наконец вызвали Флейшмана. Рядовой выхватил сумку у него из рук и вытряхнул ее содержимое на стол. Пока солдат перебирал вещи Петера, офицер изучал его бумажник. Флейшман предположил, что они ищут предметы, которые можно было бы использовать в качестве оружия, но вскоре стало понятно, что конфискуется все мало-мальски ценное. Раньше у этих людей методично отбирали имущество нацисты, а теперь их дело продолжили британские офицеры. Они отнимали у беженцев шоколад, сигареты, бумагу и пишущие машинки и тут же распределяли награбленное между собой.

Гравюра с изображением лагеря Уорт Миллс, выполненная одним из интернированных, немецким художником Германом Фехенбахом. Источник: hermannfechenbach.com

Изъятие бритвенных лезвий можно было понять, как и конфискацию изделий из золота — чтобы ими не торговали на черном рынке. В иных случаях оправдать действия солдат не получалось: изымались часы, книги, лекарства. У диабетика отобрали инсулин. Многие интернированные ранее уже проходили через подобное. За их плечами были лагеря в Аскоте и Кемптон-Парке, где так же заправлял майор Брейбрук. Например, в Кемптон-Парке у молодого портного Курта Трейтеля солдаты украли часы и все его сбережения.

Жажда наживы не только отняла ценные для интернированных вещи, но и явила на свет палитру их профессий. Врачи растерянно наблюдали, как солдаты рассовывали их стетоскопы по карманам. Ученые требовали, чтобы им разрешили взять с собой книги. Художники умоляли отдать им бумагу, чтобы они могли продолжать заниматься искусством. Для многих рыскание по сумкам стало финальным аккордом: их представление о Великобритании и месте, которое им отводилось в ее обществе, кардинально изменилось. «Мы буквально дышали несправедливостью и воспринимали все крайне болезненно, — писал Хирш Ури, молодой ортодоксальный еврей, который в числе многих других перебрался в Великобританию с помощью “Киндертранспорта”. — Уныние развязывает языки, поэтому мы вскоре начали сторониться друг друга».

Некоторые узники Уорт Миллса успели хлебнуть трудностей еще на пути в Англию. Так, Готфрид Хюльсман переоделся зеленщиком и пересек германско-нидерландскую границу за рулем фургона, груженого овощами. Он не ожидал, что страна, которую он считал дружественной, отправит его в лагерь после всего, что он пережил. И тем более не мог подумать, что люди, которым он доверился, его ограбят. «Я отчетливо помню — тогда это занимало все мои мысли — чувство унижения, — отмечает Клаус Мозер, позднее возглавивший Лондонскую Королевскую оперу. — Британскими властями двигала паника и жестокость».

В Уорт Миллс на 2000 интернированных приходилась одна ванна и 18 водопроводных кранов. Из-за этого почти все мужчины перестали бриться, кто-то начал вставать в четыре часа утра, чтобы не попасть в давку у душевой. Белье можно было постирать в пустой комнате, но мыло не выдавалось, высушить одежду или одеяла было негде, поэтому они оставались грязными. Канализации не было, в качестве туалета использовали 60 ведер, расположенных на улице под навесом. Под конец дня вонь становилась невыносимой. В отхожем месте было так душно, что люди просто облегчались в укромном уголке.

Немецкие врачи из числа интернированных считали, что условия в лагере способствуют распространению заболеваний. Они составили и подписали бумагу с жалобой на Брейбрука. Саймон Айзек, профессор Франкфуртского университета, который в Первую мировую войну руководил полевыми госпиталями на восточном фронте, писал, что никогда прежде не видел места, менее пригодного для размещения людей. Заключение в здании, «не приспособленном даже для зверей», как отмечал другой интернированный, сильно повлияло на мнение беженцев о стране, предоставившей им убежище. «Многие отбросили веру в человечность британцев, которую раньше так превозносили», — добавил он.

Изоляция от друзей и родственников, скудное питание, сырые набитые соломой матрасы, вши и антисанитария наводили интернированных на мысли, что разница между лагерем Уорт Миллс и нацистскими лагерями в Германии,  не так уж велика. Бывший сотрудник Министерства иностранных дел Германии, попавший в Уорт Миллс, утверждал, что условия там были намного хуже, чем в печально известных французских лагерях для военнопленных, которые он видел во время Первой мировой. Узники в них страдали от постоянного холода, жестких условий содержания, эпидемий тифа и холеры. Согласно отчету Министерства информации, двое заключенных Уорт Миллса, которым ранее удалось сбежать из нацистского концлагеря, покончили жизнь самоубийством.

Петер Флейшман провел в Уорт Миллсе неделю. Затем его перевели в один из десяти постоянных лагерей на острове Мэн, где помимо мужчин также содержались женщины и дети. Там домом Флейшмана стал лагерь «Пи», или, как его еще называли, «Хатчинсон». Около 1200 интернированных разместились в изъятых правительством домах, окаймлявших живописную площадь с видом на гавань города Дуглас. На контрасте с ужасами Уорт Миллса в Хатчинсоне царила прямо-таки пасторальная атмосфера. Кому-то он даже напоминал лагерь отдыха.

Чтобы не тратить время попусту, интернированные превратили Хатчинсон в культурный центр. Профессиональные актеры ставили на сцене пьесу «Сон в летнюю ночь» Уильяма Шекспира и повесть «О мышах и людях» Джона Стейнбека. На лужайке давали концерты знаменитые музыканты. Профессора из Оксфорда и Кембриджа читали лекции на самые разные темы. Видные художники и скульпторы создавали произведения искусства — честь увидеть их первыми выпала заключенным. Раз в две недели журналисты и редакторы выпускали лагерную газету, в которой можно было прочитать новости, статьи и рассказы, а так же полюбоваться иллюстрациями. Благодаря усилиям члена парламента Элеоноры Рэтбоун и квакершы Берты Брейси, председателя Центрального управления по делам интернированных беженцев, обитателям Хатчинсона выдали книги для их стихийной библиотеки (чаще всего брали читать «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрролла и «Ребекку» Дафны Дю Морье), а также стол для игры в теннис. Вскоре появился и магазин, где лагерные могли купить продукты и даже алкоголь.

Лагерь для интернированных лиц на острове Мэн (1941 год). Фото: Popperfoto (Getty Images)

Надзиратели разрешили интернированным самим установить систему управления — это был излюбленный метод британской армии для колонизации коренного населения территорий, на которые она вторгалась. И все же комендант Хатчинсона, бывший руководитель рекламного отдела по имени Хьюберт Дэниел, оказался добрым смотрителем. По настоянию жены, увлекавшейся живописью, Хьюберт предоставил заключенным художникам все необходимые материалы и свободное помещение, а для утренних выступлений интернированного музыканта Марьяна Равича взял напрокат фортепиано. Вскоре творческое братство основало кафе для своих. Они расположились в пристройке к прачечной, еду им готовил интернированный австрийский кондитер. Выбеленные стены с облупленной краской, водопроводные краны и стиральные доски — ничто здесь не напоминало утонченные кафе, к которым привыкли люди искусства. Однако комната была просторной — а когда внутри расставили столики, стулья и табуретки, она даже стала даже уютной. В ней собирались после обеда: там велись разговоры и проходили выступления. Так, в числе прочих Курт Швиттерс, самый известный интернированный художник и писатель Хатчинсона, читал в прачечной свои дадаистские стихи.

Несмотря на отсутствие связей с внешним миром, Петер Флейшман смог продолжить свое художественное образование, прерванное нацистами. Швиттерс научил его писать с натуры и готовить краску из измельченного в порошок кирпича. Скульпторы Пол Хаманн и Георг Эрлих показали юноше, как добывать глину во время прогулок под конвоем по местным холмам и тайком проносить ее в лагерь. А скульптор Эрнст Мюллер-Бленсдорф обучил Флейшмана вырезать по дереву — материалом для занятий служили дрова.

Впоследствии все детские мечты Флейшмана сбылись. Под псевдонимом Питер Миджли его приняли в Королевский колледж искусств. Он закончил его с отличием — и как лучший студент года по изобразительному искусству отправился на престижную стажировку в Рим. Питер Миджли стал профессиональным художником. Он получал заказы на создание работ для британских государственных ведомств, университетов и Королевского военно-морского флота. Однако ничто не превзошло школу лагеря Хатчинсон. «Всё, что произошло потом, — говорил Миджли, — лишь повторение пройденного».

Несмотря на бурную культурную жизнь, в лагере царила депрессия. Люди ждали новостей от близких, волновались о своем бизнесе и мечтали о свободе. «Хочу вас заверить, — отмечал впоследствии искусствовед Клаус Хинрихсен, который был секретарем так называемого Хатчинсонского лагерного университета, — что вся наша лихорадочная активность была лишь способом отвлечься от постоянной злости на несправедливость… от беспокойства за жен и детей, оставшихся без добытчика под ночными бомбардировками Лондона и других городов… от недостатка общения и, конечно, от жизни в стесненных условиях и отсутствия свободы передвижения».

Осенью 1940 года британское правительство выпустило документ с описанием категорий интернированных, которые могли подать заявление на освобождение. В их число вошли дети и старики, которые не могли нанести вред Великобритании, а также те, у кого было разрешение занимать должности государственной важности. Позже в список лиц, подлежавших освобождению, были внесены художники, писатели и музыканты. Но к ним предъявлялось условие: они должны были доказать, что достигли выдающихся успехов в своей сфере. (Хелен Рёдер, секретарь Комитета художников-беженцев, задала директору Лондонской национальной галереи такой вопрос: «Нельзя ли включить в список и тех несчастных, которые из-за облавы на них, не успели достичь выдающихся успехов в своей сфере?»).

Оглядываясь назад, многие интернированные признают, что они жили в комфорте и безопасности, если оставить за рамками преступное обращение с людьми в Уорт Миллсе, и относились к ним хорошо. Для большинства же пребывание в лагерях было постоянным страданием. Как писал профессор Оксфорда Пол Якобстал, лагерь нанес интернированным тяжелую психологическую травму По меньшей мере 56 интернированных умерли в заключении на острове Мэн, многие из них покончили жизнь самоубийством. И хотя именно Хатчинсон изменил жизнь Питера Миджли, он же стал причиной, почему во снах художник остро ощущал себя изгоем. Несколько раз в год ему снился один и тот же кошмар: он вновь в лагере, узников один за другим выпускают на свободу, пока Миджли остается в полном одиночестве, навеки покинутым.

Правительство должно соблюдать баланс между своими гуманитарными обязательствами и необходимостью обеспечивать безопасность страны. Навешивание на людей, бежавших от нацистов, ярлыка «вражеские чужаки» привело к ненависти и презрительному отношению к ним со стороны населения — а ведь в военное время беженцы особенно нуждались в сострадании. Это был моральный провал в масштабе целой страны. Мало кто из интернированных, подобно Тристану Бушу, называл действия британских властей «военным преступлением», но поспешные приказы бесспорно причинили боль тысячам людей, и без того потерявшим свою привычную жизнь. Что-то похожее на извинение бросил лишь министр внутренних дел Джон Андерсон во время своего выступления в палате общин 22 августа 1940 года за несколько месяцев до освобождения большинства интернированных Хатчинсона. «Прискорбно, что обстоятельства сложились подобным образом»,  — сказал он, словно речь шла о стихийном бедствии, а не о политическом решении.

В мае 2021 года премьер-министр Канады Джастин Трюдо официально принес извинения 30 000 канадцам итальянского происхождения, которых во время Второй мировой войны объявили «вражескими чужаками» — тогда 600 из них отправили в лагеря для интернированных. Британское правительство пока не предприняло никаких попыток искупить свою вину и не признало, что не смогло отличить беженцами и «вражескими чужаками» — в 2021 году правительство США пообещало никогда более не использовать этот термин. Каждое поколение заново решает, как государству балансировать между помощью нуждающимся и обеспечением национальной безопасности. История о беженце-волке в овечьей шкуре — вечный нарратив, который используется для оправдания перегибов и жестоких действий властей. Хотя со временем контекст меняется, обсуждение в обществе продолжается — и повторения истории исключать нельзя. Каждое последующее поколение должно спросить себя: как далеко мы можем зайти в попытках защитить наши ценности, не растеряв их по пути?

Источник