Лодки или грибы: Самая необычная церковь России

Здание необычный формы в маленьком поселке Понтонном под Петербургом начали возводить в 1981 году как музей — а завершили лишь в 2010-м, уже как церковь пятидесятников. Эксперты иногда сравнивают постройку с капеллой во французском Роншане, сочиненной пионером модернизма Ле Корбюзье, а обыватели — с грибами или взрывом.

Обе аналогии не имеют отношения к изначальному архитектурному замыслу — рассказываем, что имел в виду автор, при чем тут золотое сечение, как протестантская община дорабатывала позднесоветский проект и чем несостоявшийся музей Усть-Ижорского фанерного комбината напоминает смелую экспериментальную архитектуру советских остановок.

Понтоны

Если бы церковь «Ковчег» находилась в Петербурге — даже в спальном районе — она неминуемо стала бы достопримечательностью. Но особенности местоположения — в поселке с населением менее 9 тысяч человек — оберегают необычную постройку от нашествия туристов. Здания нет даже в спискедостопримечательностей Понтонного на «Википедии».

Железнодорожную платформу «Понтонная», в 300 метрах от которой находится церковь (когда проходят составы, здание ощутимо подрагивает), открыли в 1911 году. Но первое упоминание топонима датируется 200 годами ранее: еще при Петре I здесь квартировался лагерь первой понтонной роты, на вооружении которой были жестяные понтоны голландского типа.

Собственно необычные формы фасадов и символизируют вертикальные понтоны (или лодки). Нам не удалось лично поговорить с архитектором Игорем Павловичем  Шмелёвым, который сейчас живет в Литве, но через свою петербургскую знакомую он ответил на вопросы The Village о замысле. Помимо легенды о Петре I архитектор вдохновлялся историей об Усть-Ижорском заводе, который в блокаду поставлял бревна и обрезки фанеры для Дороги жизни (имеется в виду завод № 363 Наркомата оборонной промышленности).

Архитектор

Игорь Шмелёв — житель блокадного Ленинграда (он родился в 1934 году). В профессиональном сообществе известен интересными взглядами на архитектуру — с ними можно ознакомиться на его сайте. Ключевая научная работа называется «Третья сигнальная система» («Золотое сечение»). «Очень необычный человек. Теоретик искусства, философ и эзотерик. Исследовал древнюю архитектуру, зодчество Египта», — характеризует Шмелёва архитектор Александр Стругач.

С работами французского модерниста, с капеллой Роншан которого иногда сравнивают здание в Понтонном, Шмелёв, разумеется, был знаком: на сайте архитектор представлен в том числе как «создатель инверсного канона, полученного в ходе нетривиального анализа Модулора Ле Корбюзье» (а также как автор пособия 2003 года «Ошибка Корбюзье»).

Из архива CityWalls

Сам Шмелёв — разработавший спецкурс по основам теории гармонии — проектировал объекты с помощью золотого сечения (пропорция, которую часто связывают с именем Леонардо да Винчи). Музей в Понтонном не исключение. Показательна и поздняя работа Шмелева: жилой дом в Вильнюсе, который местные называют «замком на горе». В интервью об этом здании архитектор говорит: «...все пространственные характеристики дома тщательно выверены числовыми значениями, вытекающими из богатой „партитуры“ золотого сечения».

Пастор церкви «Ковчег» Алексей Кошелев в своем недавнем изданииприводит следующие слова Шмелёва о доме в Понтонном: «...я знал, что здесь будет церковь <...> и заложил изначально в проект все храмовые пропорции. А сама идея здания — это лодки, устремленные носовой частью в небеса». Архитектор — который на момент строительства был человеком нерелигиозным, а сейчас православный верующий — утверждает, что не говорил такого: он строил именно музей, а не церковь. Скорее всего, имеется в виду сакральность самого золотого сечения — принципа, в соответствии с которым, поясняет Шмелёв, строили древние храмы.

Музей

В качестве авторов здания в Понтонном обычно указывают двух архитекторов: помимо Игоря Шмелёва это Бенцион (или Вениамин) Фабрицкий. Он занимался проектом преобразования Новой Голландии еще до появления на острове компании Романа Абрамовича. В его архитектурной мастерской дебютировал знаменитый Сергей Чобан.

Впрочем, по словам Шмелёва, Фабрицкий не имел отношения к проектированию дома в Понтонном. Но ранее два архитектора действительно работали в тандеме: например, подготовили издания «Вместе с солнцем», «Сокровища древней Руси» и другие. Кроме того, и Фабрицкий, и Шмелёв — в числе авторов Дворца культуры и отдыха в детском лагере «Орленок» в Краснодарском крае, сложносочиненного бруталистского здания 1976 года постройки. Собственно благодаря «Орленку» ленинградское отделение Художественного фонда РСФСР и обратилось к архитекторам с заявкой от Усть-Ижорского фанерного комбината: реконструировать (а фактически — построить с нуля) музей. По воспоминаниям пастора Алексея Кошелева, прежний музей на этом месте был маленьким деревянным домом — до перепрофилирования в нем вроде бы даже жили люди.

Проект нового музея упоминается в журнале «Строительство и архитектура Ленинграда» за 1978 год (№ 2): «Сохранив существующее здание музея, авторы предложения (арх-ры И. П. Шмелёв и Б. Б. Фабрицкий) создали совершенно новую композицию, отличающуюся скульптурной пластикой. <...> В здании предусмотрены цветной вертикальный витраж и другие декоративные элементы, которые будут более подробно разработаны в содружестве с художниками».

Музей возвели в черновом виде, а в перестройку — как и многие другие ленинградские объекты — заморозили: Шмелёв говорит, что не нашел общего языка с новым директором фанерного комбината. Дом оказался заброшенным, в нем жили бездомные, случались пожары. «...здание стало просто разворовываться: тащили все что можно — двери из красного дерева, специальный кирпич, отделку», — писала колпинская газета «Окно».

Пастор

«Про форму взрыва — это фантазии людей. Где-то еще читал, что в форме гриба... Ну вы же видите, это лодки. Это символ церкви. Почему мы называемся „Ковчег“? Церковь по Библии — место спасения для людей. Это спасение от греха, от вечной погибели», — говорит пастор Алексей Кошелев.

«К 1994 году черновые стены — вот эти лодки — уже были построены. И за эти формы народ называл здание церковью, — продолжает он. — Мы с женой гуляли с коляской (у нас тогда появился первый малыш). И все думали: „Надо же, такое здание пропадает“. Вот бы, думаем, нам  Господь дал это здание. И мы молились. Просто молились: „Боже, если есть твоя воля, пускай состоится“».

Кошелев — житель поселка Понтонного. Ему 53 года, у него шестеро детей. В начале 90-х работал инженером-механиком холодильных установок на хладокомбинате. Тогда же в поселке начала формироваться протестантская община — богослужения проходили в местном ДК «Нева» и в ДК имени Маяковского в Колпино.

В 1994 году знакомый пастора рассказал, что руководство фанерного комбината хочет избавиться от несостоявшегося музея. В июне Кошелев пришел на совет трудового коллектива, рассказал о нуждах общины. Большинством голосов совет решил передать объект верующим — комбинат продал здание за символическую сумму в 2 900 рублей.

«Но если бы я знал, сколько тут потребуется достраивать, доделывать, я бы, наверное, молился еще лет десять», — продолжает пастор. По его словам, в том же 94-м на объект приехал сам архитектор: вместе с пастором Шмелёв прошел в здание. «Он сказал: „Вам, ребята, придется делать кирпич специальной формы“ — это для необычных арок наверху». По совету архитектора пастор обратился на завод в городе Никольском, где делали кислотоупорный кирпич — руководство предприятия настолько вошло в положение верующих, что выделило общине собственный угол в одном из цехов. «У нас в церкви был хороший специалист, который смог сделать по чертежам Игоря Павловича пресс-формы. Изготовили деревянные колотушки, каждую субботу ездили в Никольское (Тосненский район Ленобласти. — Прим.ред.) и набивали эти кирпичи, — вспоминает Алексей Кошелев.

Помогали, по словам пастора, и другие предприятия. Усть-Ижорский комбинат, который в свое время и заказывал здание музея, выделил «много фанеры»: «Мы сделали полы, потолки». А Пикалевское объединение «Глинозем» пожертвовало цемент.

В 2010 году община завершила достройку здания — впрочем, по мнению пастора, работы нельзя считать оконченными: например, еще нужно благоустраивать территорию вокруг храма. Сейчас «Ковчег» стоит на приличном расстоянии от типовой застройки в Понтонном, а раньше рядом с церковью находились двухэтажные деревянные дома барачного типа. Алексей Кошелев рассказывает, что возвели их в 1930-е для рабочих фанерного комбината, а расселили только лет десять назад — потом «по одному пожгли и разобрали»: «Когда мы тут все доделывали, жители тех домов нам сказали: „Ну, теперь нас расселяйте. Что это мы тут рядом будем жить“. Мы ответили: „Извините, расселить не можем, но мы помолимся за вас». Помолились — и в итоге их расселили без нашего участия».

Внутри

И деревянные дома, и храм были подключены к центральному отоплению — после расселения сети обрезали, и сейчас «Ковчег» отапливается автономно, от электрического котла. Водоснабжение тоже собственное: в туалете висит лист формата А4 с просьбой расходовать воду экономно.

Другая деталь, которую сразу замечаешь в туалетной комнате, — необычные вставки с подобием барельефа среди кафельной плитки на стенах. По словам пастора, вставки где-то добывал сам Шмелёв. Еще один аутентичный фрагмент интерьера, переживший период разрухи, — детали из красного дерева во втором помещении, где мы пьем чай и записываем интервью: «Тогда красное дерево баржами на фанерный комбинат из Африки возили — они что-то из него делали. Фанеру, наверное», — говорит Кошелев.

Всего в «Ковчеге» два помещения (и, соответственно, два входа). В основном — большом — зале есть балкон и баптистерий (крестильная купель). С балкона — выход на крышу; снег с нее счищают сами прихожане. В общине около ста человек: в церковь приезжают в том числе из соседнего Металлостроя (в частности, бывшие заключенные из местной колонии), а также из Петербурга. Кроме того, по воскресеньям в здании «Ковчега» проходят «служения реабилитации» — с программой освобождения от алкогольной и наркотической зависимости.

Самострой

Формально здание церкви не принадлежит Местной религиозной организации Христиан Веры Евангельской (полное название «Ковчега»). Объект находится в собственности города Петербурга, а пятидесятники его арендуют.

Оказалось, что у фанерного комбината, который продал здание общине, не было разрешения на строительство, поэтому в 1998 году комитет по земельным ресурсам отказал протестантам в регистрации права собственности. А в 2016 году Смольный подал иск в арбитражный суд о признании здания государственной собственностью. В марте 2017 года суд удовлетворил иск; «Ковчег» по документам стал самостроем. Пастор Алексей Кошелев говорит, что городские власти согласовали с ним этот сценарий.

В начале 2018 года пятидесятники обратились к городу с просьбой передать им здание. В Смольном на запрос The Village ответили, что «в настоящее время комитетом (имущественных отношений Санкт-Петербурга, КИО. — Прим. ред.) проводится работа по передаче здания в собственность религиозной организации». Основание — федеральный закон  № 327 («О передаче имущества религиозным организациям»). Подобная схема легализации культовых «самостроев» известна по объектам Русской православной церкви: например, год назад город точно так же передали в собственность РПЦ часовню святителя Луки Крымского на улице Сикейроса.

Для общины протестантов решение КИО означает счастливую развязку истории длиной почти 25 лет.

Александр Семёнов

исследователь дизайна мебели в СССР

Удивительно, что до сих пор так мало людей знают о существовании этой постройки. Я сам узнал о ней чисто случайно буквально лет пять назад. Хотя здание, по крайней мере для Петербурга, уникальное. Да и на территории бывшего СССР пойди поищи столь хорошо сохранившийся памятник постмодернизма. Возможно, дело в месте — нынешняя церковь стоит далеко не в самом популярном районе города, за многочисленными деревьями (летом ее практически не видно из проезжающих мимо поездов). Но в этом и ее определенное преимущество — никто пока что не заинтересовался ее перестройкой или сносом. Едва ли она сохранила бы свою аутентичность, находясь, к примеру, в центре города.

Здание вызывает множество ассоциаций: лодки, понтоны, яйца... мой друг вообще сказал, что это «бабушки в платочках, стоящие перед стеллажом в магазине». Архитектура символов, знаков. Она заигрывает с тобой, смущает и заставляет искать аналогии. И здесь многие вспоминают знаменитую капеллу Роншан архитектора Ле Корбюзье, построенную многим раньше, в 1950–55 годах. Несмотря на то, что Корбюзье в данном проекте отходит от своего привычного функционального стиля и концептуально приближается к архитектуре постмодернизма, необходимо понимать, что это другое время, и капелла скорее отсылает к работам экспрессионистов, нежели к символической архитектуре 70–80-х. Из общего здесь разве что плавные линии и внимательное смакование деталей.

Гораздо больше несостоявшийся музей Усть-Ижорского фанерного комбината напоминает смелую экспериментальную архитектуру советских остановок. На малых архитектурных формах советские проектировщики могли, так скажем, порезвиться, избавиться от ежовых рукавиц стандартов, функционализма и тотального контроля. Игровая сущность постмодернизма хоть и отвергалась на государственном уровне, но на местах часто находила себе дорогу даже в весьма крупных проектах, как в нынешнем Новгородском академическом театре драмы. Но сравнение церкви в Понтонном с театром не совсем уместно. Такой же неуместной является и постановка ее в один ряд с не менее странными, но иными по сути памятниками в странах Восточной Европы. Символизм последних двух объектов не столь очевиден, он завуалирован, скрывается в формальных приемах архитектуры. Символизм музея Усть-Ижорского фанерного комбината гораздо более очевидный, он отсылает к конкретным вещам, а интерпретации уже зависят от отдельных людей. По своей сути это, как сказали бы авторы «Уроков Лас-Вегаса», дом-утка.

Но, на мой взгляд, не стоит искать прямые аналогии или пытаться уличить автора в заимствовании. Необходимо понимать, что все новые концепции формируются на основании предыдущего опыта. Очень часто два проекта могут быть крайне похожи, хотя их создатели ничего друг о друге не знали. Гораздо интереснее уделять внимание локальным нюансным различиям, которые и формируют облик большинства окружающих нас вещей. В конце концов, наиболее удачные реплики и становятся новым языком.