Лучший блогер в обозримой части Вселенной Тим Урбан (Wait But Why, на фото) после затяжного молчания запустил новую серию публикаций, в которой он взялся за препарирование общества и его механизмов — на примере родного для автора, американского.

Почему, если рассматривать его как единый сверхорганизм, оно выглядит и ведёт себя как маленький несмышленый ребенок, устраивающий истерики и не способный на конструктивный диалог? На протяжении трёх лет Тим исследовал труды по философии, эволюционной биологии, психологии, нейрофизиологии, политологии, изучил сотни научных работ и провёл тысячи диалогов, откинув все стереотипы и политические симпатии. Грандиозная работа вылилась в серию постов, которая уже стала самой объемной и обещает стать самой полезной и всеобъемлющей из написанных Тимом. На сегодняшний день вышло 10 глав серии, а мы начинаем со введения и первых трех. За помощь с переводом отдельное спасибо проекту 15x4talks.

Это — общество.

Рассмотрим поближе левую руку.

Ближе.

Так, видите складки на локте? Давайте приблизим нижнюю. 

Еще.

Вон он я! Видите? Идите сюда.

Привет, меня зовут Тим. Я клетка в теле общества. Американского общества, если быть точным.

Давайте объясню, почему вы это читаете.

Как человек пишущий и вообще склонный поразмышлять, я много думал об обществе, в котором живу, о человеческих обществах в целом. И всегда представлял себе общество как огромного человека. Такой же живой организм, только намного больше.

Когда ты клетка в теле великана, сложно понять, что великан делает и почему он так устроен. Потому что невозможно взглянуть на него со стороны и охватить взглядом полностью. Но мы стараемся изо всех сил.

Только вот попытавшись на днях представить себе общество, картинку я получил не такую:

Судя по тому, что происходит вокруг (онлайн и в реальной жизни), мое общество выглядит скорее вот так:

Люди с годами взрослеют, а вот великан, в котором я живу, с каждым годом как будто все больше впадает в детство.

Поэтому я решил написать об этом пост. Но потом началось кое-что еще.

Когда я рассказывал о своих планах написать об обществе и о том, как ведут себя люди, как ведут себя СМИ, как ведет себя государство и как ведут себя все остальные, мне постоянно твердили одно и то же.

Не надо. Не лезь туда. Напиши еще о чем-нибудь. О чем угодно. Оно того не стоит.

И правда. Столько есть тем, которые никого не возмутят, зачем браться за такую эмоционально заряженную, рискуя отпугнуть массу читателей? Я прислушался и начал обдумывать другие темы. А потом подумал: «Так, стоп. Я живу в великане, который капризничает, как шестилетка в отделе сладостей, да еще и говорить об этом не могу?».

И тут меня осенило: об этом-то и нужно написать. О том, почему так рискованно писать на эту тему.

В итоге я остановился на сочетании обоих вариантов: напишу о нынешней ситуации в обществе, о том, почему писать о ней — крайне неудачная идея и как одно связано с другим.

Я знал, что кроличья нора будет глубока. Но знал ли я, что, погнавшись за чокнутым кроликом, падать буду три года, глубоко погружусь в историю США, мировую историю, эволюционную психологию, теорию политики, нейробиологию, прочту десятки книг, сотни статей и статистических исследований, проведу (без преувеличения) тысячи бесед: одни будут приятные, а от других захочется оторвать себе голову и выкинуть на помойку? О нет.

А оказался я так глубоко, потому что, пока читал исследования, смотрел новости, изучал мнения, слушал подкасты и истории людей, не мог отделаться от чувства: в каждом случае видна лишь малая часть происходящего. И мне во что бы то ни стало захотелось сложить все эти маленькие истории в одну большую. Вот я и забирался все дальше, чтобы на мысленном вертолете отлететь на нужное расстояние и увидеть картину целиком.

Теперь же, потратив несколько мучительных месяцев на изучение и размышления, я наконец готов поделиться своими мыслями с вами.

Время от времени обсуждать некоторые темы становится сложно, поскольку дискуссии заходят в тупик. Мы слышим одни и те же аргументы в одних и тех же формулировках и в какой-то момент становимся к ним глухи. Когда слова перегружены историческим багажом, они перестают быть полезными. В этом, на мой взгляд, и состоит проблема. Мы все немного закостенели в своих представлениях об обществе и, похоже, не знаем, как из этого положения выйти.

Так что одним из итогов моей трехлетней работы стал новый язык, на котором можно думать и говорить об обществе и людях внутри него. Как обычно на Wait But Why, этот язык полон новых терминов, метафор и, конечно, кучи неумелых картинок. В результате получаем новую оптику. Я смотрю через нее на мир и внутрь себя, и все становится понятнее.  

Это вступительное слово к серии постов, которые будут выходить следующие несколько месяцев. В первых главах мы познакомимся с новой оптикой, а затем начнем смотреть через нее на все те темы, которые ни один блогер в здравом уме поднимать якобы не должен. Если я справлюсь со своей задачей, то в конце этого путешествия вам тоже многое станет понятно.

Сейчас во многих наших обществах наблюдается довольно тревожная тенденция, но я уверен, что если мы начнем смотреть незамыленным взглядом, то сможем все исправить. В сообществе Wait But Why полно людей, готовых сделать будущее максимально благополучным для максимально возможного числа людей. Цель этой серии — сделать так, чтобы внутри этого сообщества появилась ясность, чтобы мы начали лучше понимать себя и мир вокруг, помогли подтолкнуть будущее в правильном направлении.

Как и в других постах в этом блоге, все главы открыты для обсуждения. Работа над текстами никогда не заканчивается, это просто самая актуальная редакция. По мере выхода постов ваши комментарии помогут многое прояснить мне самому.

И последнее. Когда я выбрал эту тему, я решил всеми силами сохранять скромность и непредвзятость. Даже в таких вопросах, где скромными мы быть не умеем, — например, в вопросах политики. Удивительно, каких интеллектуальных успехов можно достичь, если с самого начала поставить себе такую цель. Работа над этим текстом открыла мне много нового сразу в нескольких сферах. В общем, перед тем как мы начнем, попробуйте вынуть из головы все имеющиеся на этот счет убеждения. Совсем выбрасывать не надо — просто отложите куда-нибудь. И, если в конце захотите к ним вернуться, будете знать, где они лежат.

Ну, поехали…

Глава 1: Великая битва огня и света

В животном мире обстановка довольно напряженная.

Только вот состоит животный мир не совсем из животных. Это мир триллионов цепочек генетической информации — и каждая одержима бессмертием. А во вселенной, которая при каждом удобном случае пытается обратить порядок в хаос, за бессмертие приходится отчаянно и непрерывно бороться — особенно хрупким и мудреным молекулам ДНК. Большинство земных цепочек живут недолго, и гены, что не проявили в игре за бессмертие должного таланта, давно исчезли. Те, что живут на Земле сегодня, исключительны и в плане мотивации, и в плане талантов. Это настолько крутые специалисты по выживанию, что существуют уже почти четыре миллиарда лет и прекращать не собираются.

Животные всего-навсего изобретение этих выдающихся генов. Врéменные контейнеры, обеспечивающие сохранность и бессмертие. Если бы гены умели говорить со своими животными, они давали бы им пару-тройку простых команд: 

Но разговаривать с животными гены не умеют, а потому контролируют их с помощью специализированной «прошивки», автоматизирующей выживание.

Простыми животными прошивка управляет с помощью инстинктов. У более сложных она включает в себя набор ощущений. Это высокоуровневые механизмы по управлению поведением: наказание в виде боли, поощрение в виде удовольствия и прочие эмоциональные воздействия. 

Убавляя и прибавляя интенсивность ощущений, прошивка словно с помощью поводьев следит за тем, чтобы цели животного полностью совпадали с целями генов.

Генам нужно, чтобы животные сохраняли как можно больше энергии. Поэтому по умолчанию выше других стоит ползунок «усталость».

Когда все идет гладко, прошивка работает в фоне в режиме энергосбережения. Но в какой-то момент запасы энергии у животного начнут снижаться. Тогда прошивка включится на полную и начнет поднимать ползунок «голод», пока тот не окажется выше «усталости».

Генам нужно, чтобы животные себя защищали, поэтому прошивка увеличивает страх, когда животное чувствует опасность, и наказывает животное физической болью, когда то себя травмирует. 

Но превыше всего — распространение генов, поэтому всякий раз, когда есть шанс на спаривание, выше всего остального прошивка ставит ползунок «возбуждение».

Жизнь на Земле — это длинная череда врéменных контейнеров, передающих гены новым контейнерам. Как палочку в бесконечной эстафете. Странная система выживания, но до сих пор она работала прекрасно. Как минимум с точки зрения выживших генов.

Гены хорошо устроились. А животным мучайся. 

Все потому, что сами по себе гены — не живые. Это явление природы, а природу ничего не волнует. Хочется гравитации скукоживать материю — она ее скукоживает. До самочувствия атомов в этой материи ей дела нет. Когда атомы водорода в центре Солнца уже не могут с этим справляться, они сливаются в атомы гелия. Гравитации плевать. Но тут важно заметить, что атомам тоже. В центре Солнца всем на все плевать, так что проблем никаких.

Вот и гены ничего не волнует. Они стремятся к бессмертию так же неумолимо, как гравитация стремится сплавить атомы в звездах. Пространство в центре звезды не бесконечно, как и ресурсы в животном мире: территория, укрытие, еда, половые партнеры. Поэтому старания генов — это игра с нулевой суммой. Благополучие одного вида почти всегда достигается за счет того, что какому-то другому приходится хуже. Гравитация неумолимо скукоживает, гены — пытаются отхватить как можно больше. Успешный вид будет расти и распространяться до последнего, пока не исчерпает все свои преимущества. 

Когда неумолимая сила потребляет конечное количество ресурсов, кому-то приходится ей уступать. В звездах уступают атомы: сливаются в атомы большего размера. В животном мире — животные: мутируют в новые виды или (что чаще) вымирают.

В общем, гены можно сопоставить с гравитацией, а животных с атомами — нет.

Бессознательные эволюционные инновации привнесли в мир животных полезные для выживания приспособления: ощущения и субъективный опыт. Иными словами, животных можно было бы уподобить атомам, если бы тем не нравилось, когда их скукоживают.

Для генов страдания животных всего лишь полезный инструмент, поэтому жизнь животных страданиями преисполнена. У генов нет моральных принципов, как нет их и у животного мира. Никаких прав, понятий «хорошо» и «плохо», их не заботит справедливость. Животные рождаются в тепле от рядовой космической скороварки и без шансов на победу играют в игру, на которую не подписывались. Так все и работает.

По крайней мере, так все и работало.

Пару миллионов лет назад гены, населяющие некоторую популяцию высших приматов, по-новому подошли к развитию своих контейнеров. Попробовали внедрить функцию, которая раньше не срабатывала, — сверхразвитый интеллект. Все предыдущие гены от него отказывались: обслуживание требует безумно много энергии. Это как только-только открыть небольшую компанию и всерьез рассматривать соискателя с редким набором навыков, который не будет работать меньше чем за миллион долларов в год. Не важно, какой он профессионал, никто столько не стоит, если у вас ограниченный в средствах стартап. Но гены тех приматов все же попытались.

Приматы эти эволюционировали в несколько видов гоминид. С тех пор всех, кроме одного, с производства сняли. Имя нахалу — homo sapiens. Для его представителей достижения в области интеллекта оказались основным средством выживания. Поэтому их когнитивные возможности быстро увеличивались, развившись в массу блестящих новых инструментов, которыми прежде ни одно животное не обладало. В результате эволюционной случайности люди приобрели суперспособности.

Суперспособность «ум» позволила решать сложные задачи, изобретать классные новые технологии, продумывать изощренные стратегии и в режиме реального времени корректировать мыслительный процесс в зависимости от изменений окружающей среды.

Ум обострил человеческое мышление, привнес в этот процесс нюансы и логику. Повлиял и на мотивацию человека: прояснив разницу между истинным и ложным, одним из главных людских стремлений ум сделал поиск истины.

Люди получили суперспособность «воображение» и стали первыми в мире животными, способными фантазировать, рассказывать истории и представлять себе места, где никогда не были. 

Но по-настоящему сила воображения проявила себя в комбинации с общением. У людей появилась способность общаться друг с другом с помощью сложного языка из звуков, которые обозначают вещи и идеи. Человеческий язык возникает из того, что люди воображают сообща. Сочетание общения и воображения отличает людей от других животных. Оно позволяет людям видеть общую картину и строить долговременные планы.

А из сочетания воображения с умом появляются еще более невероятные вещи. Не обладая воображением, животные не понимают, что другие животные — такие же полноценные живые существа, которые воспринимают мир точно так же. Животные не могут поставить себя на место других. Не обладая умом, они не могут прийти к выводу, что жизнь других так же ценна, как их собственная. Что их радости и горести так же реальны.

Две суперспособности дали начало третьей: той, что больше всех добавляет людям человечности, — эмпатии.

Вместе с эмпатией пришли и другие способности: сострадание, чувство вины, жалость и более тонкие эмоции. Но главное, с великим прозрением о значимости жизни всех животных, появились понятия «хорошо» и «плохо».

Эти суперспособности значительно расширили функционал человеческого разума.

Но это еще не самое странное. 

У новых суперспособностей обнаружился неожиданный побочный эффект. Каждая из них дала мощный толчок развитию психики. Соединившись, они образовали посреди человеческого разума подобие светящегося шара.

Свет от него настолько яркий, чистый и мощный, что он будто имеет осознание. Осознание самого себя: человека, в котором живет, и работающей по соседству древней прошивки. Человеческий мозг взрастил автономный разум, способный к самостоятельному мышлению.

До этого нововведения древний человеческий разум был таким же, как у остальных животных. Ведомый волей генов, под управлением первобытных программ, он преследовал одну лишь цель: бессмертие генов. Новый разум оказался совершенно иным: начал работать независимо от необходимой для выживания прошивки. 

Этот разум внутри разума способен не только думать самостоятельно, но и брать верх над волей генов, подавлять команды прошивки и мотивировать человеческое поведение.

Впервые в истории жизни на Земле, животное стало чем-то бóльшим: теперь это животное плюс… что-то еще.

Древнюю прошивку, которая до сих пор никуда из наших голов не делась, давайте назовем Примитивным разумом. А усовершенствованное независимое сознание — разумом Высокоразвитым.

Любой представитель нашего вида подтвердит: два разума в одном животном — ситуация странная. В особенности если они часто не ладят.

Высокоразвитый разум рационален, рассудителен и вдумчив. На его посохе сияет свет высшего сознания и, когда он за рулем вашей жизни, этот свет наполняет вас ясностью и осознанностью. Мудрость разливается от его головы, а сердце излучает любовь и эмпатию. Когда мыслительными процессами у вас в голове движет Высокоразвитый разум, эти лучи попадают прямо в ваши мозг и сердце, освещая их теплым свечением гуманности.

Бóльшую часть времени Высокоразвитый разум проводит с правой стороны контрольной панели, поглощая энергию суперспособностей и питая их своим сознанием.

Но иногда ему случается поймать себя на мысли: «не оказался ли я здесь по ошибке?». Ведь от него не укрылось, что рядом все время крутится суматошный клубок рыжего пуха. Тот уже жил здесь, когда Высокоразвитый разум заселился. 

За эти годы он стал воспринимать Примитивный разум как туповатого питомца. Однако он понимает, что для работы всей системы важно позволять ему получать все необходимое для жизни, но в рамках приемлемого.

Примитивный разум ненасытен и совершенно не поддается дрессировке. Тернистым путем Высокоразвитый разум пришел к пониманию, что его просто нельзя не контролировать. Как единственный взрослый в доме, он как может следит за Примитивным собратом. А еще старается, чтобы все действия Примитивного разума имели смысл и соответствовали общему плану.

А тот о существовании соседа и не догадывается. Примитивный разум не знает даже, что существует сам. Он просто набор программ, созданный эволюцией, дабы служить воле генов. В руке у Примитивного разума первородный огонь — необузданная воля генов к жизни.

Примитивному разуму плевать на вас, как гравитации плевать на атомы. Это водитель грузовика, который везет ценный груз из точки А в точку Б (а вы, соответственно, грузовик). Единственные его заботы — чтобы грузовик был заправлен и не попадал в аварии на текущем этапе этого бесконечного пути. Чем бóльшую роль у вас в голове играет Примитивный разум, тем меньше вы независимый субъект и больше — грузовик под управлением встроенных программ. 

Трудность сосуществования двух разумов в том, что мозг всего один — это обрекает их на нескончаемую борьбу. Когда у руля Высокоразвитый разум, его посох освещает комнату осознанностью, открывая отличный вид на Примитивного соседа во всей его глупости. Это мешает тому совершить какую-нибудь подлость.

Когда инициативу перехватывает Примитивный разум, его факел увеличивается и все больше задымляет комнату. Чем больше дыма, тем сложнее свету Высокоразвитого разума пробиваться к человеку и делать свою работу. 

Человек, чье сознание затянуто дымом, не понимает, что его разум переключился в автоматический режим. Высокоразвитый разум уже не в силах вернуть себе контроль. В этот момент люди и начинают создавать неприятности себе и окружающим.

Удел человека — бесконечная борьба этих двух разумов. Это закулисье всех событий, происходивших в мире людей, и всех происходящих сейчас. Этот сюжет характерен для нашего времени, поскольку он характерен для любого этапа в истории человечества. В этой серии мы где только не побываем — но куда бы ни пошли, постарайтесь не забывать о великой битве огня и света.

Глава 2: Разборки между великанами

Миллиарды лет тому назад некие одноклеточные организмы осознали, что одноклеточность сильно ограничивает в возможностях.

И вот что они придумали. Научились объединяться с другими одноклеточными в существо-великана с кучей новых замечательных свойств. 

Главный минус — ощутимо теряешь в индивидуальности.

Но эволюционные преимущества окупили эту жертву, и идея прижилась. 

Клетка и сама по себе уже великан — живое существо, как по волшебству возникшее из триллионов неживых атомов, а животное — великан уровнем выше, состоящий из триллионов клеток. Явление, при котором одни штуковины объединяются в штуковину побольше, а их сумма приобретает новые свойства, не присущие частям по отдельности, называется эмерджентным. Представить эту концепцию можно в виде башни.

После того как клетки начали объединяться в животных, те быстро обнаружили: можно подняться еще на уровень выше и создавать великанов уже из совокупности животных. Великанов этих можно увидеть повсюду: рыбьи косяки, волчьи стаи, муравьиные колонии, пингвиньи сборища. В башне эмерджентности эти скопления занимают этажинад уровнем одной особи. 

Предки одноклеточных, слипшихся вместе в первую морскую губку, были способны выжить и сами по себе. Но, как только эволюция сформировала из их потомков детали более крупного организма, пути назад уже не было. Можно выдернуть клетку из губки и отпустить в свободное плавание, но она так больше не умеет. В одиночку она погибнет.

Когда мы определяем, кто полноценная форма жизни, а кто нет, то обычно смотрим, насколько организм независим. Губка, в нашем понимании, полноценная форма, а клетки лишь ее составные части. В то же время существуют и клетки-одиночки, которых мы считаем самостоятельной формой жизни, — например, амебы. В обоих случаях ключевое отличие — независимость. 

Отчего не применить тот же принцип на остальных уровнях? Отдели муравья от колонии — и он обречен, ровно как клетка, отделенная от губки. Тогда почему муравья нам хочется считать формой жизни, а муравейник — просто совокупностью этих форм? 

Наверное, потому, что мы и сами животные. А потому думаем, что животное — важнейший уровень башни эмерджентности. Точка, где базовая форма жизни существует у всех видов.

А если мы не будем такими животно-центричными, то, пожалуй, отнесем муравья в ту же категорию, что и клетку морской губки. А муравьиную колонию туда, где находится сама губка. В муравьином мире именно колония по-настоящему независимая форма жизни, тогда как отдельный муравей всего лишь единица эмерджентности с предыдущего уровня. 

На заре человеческой эволюции люди уже создавали из себя великанов — племена. В моем представлении, древнее человеческое племя выглядит как-то так:

Как и свойственно эмерджентным явлениям, человеческий великан больше и сложнее, чем просто сумма его частей. 

В первой главе мы рассуждали о том, что у каждого человека есть два «разума»: Примитивный с пылающим факелом и Высокоразвитый с посохом, несущим ясность и осознанность. Поэтому, когда люди собираются вместе, возникает двойное эмерджентное явление. 

Примитивный разум — прирожденный великанодел. Один из главных его талантов — способность инстинктивно объединяться с другими такими же. Факелы первородного огня сливаются в бушующее кострище, отчего племя становится сильнее и могущественнее суммы своих составляющих. 

Но когда вместе работают разумы Высокоразвитые, эффект выходит не менее мощный: вся группа обретает сверхчеловеческие способности по части обучения, изобретательности и исследования мира вокруг. 

Сочетание этих двух эмерджентных свойств превратило племя в необычайно эффективный механизм, благодаря которому вид держался на плаву и припеваючи жил в неумолимом мире природы. 

Для большинства первых людей объединение в великанов с другими людьми было не просто преимуществом, по-другому было нельзя. За 50 000 лет до нашей эры одинокой семье, живущей в лесу, пришлось бы ой как нелегко. Чтобы удовлетворять базовые потребности, нужно ходить на охоту, собирать фрукты и ягоды, поддерживать огонь, готовить еду, кормить грудничков, кочевать с места на место, да еще и детей воспитывать. Даже если бы они умудрялись все это успевать, то стали бы легкой добычей для хищников и других племен, охотящихся за ресурсами. А их детям в будущем неоткуда было бы брать партнеров. По всем этим причинам древние люди зависели от своих племен.

Другими словами, в условиях первобытной среды (а мы приспособлены именно к ней) один человек не был независимой формой существования рода человеческого. Ею было племя. 

Эта мысль многое позволяет понять о людях и мире вокруг. И в этой серии постов она нам не раз еще пригодится. Если мы хотим понять, почему муравьи эволюционировали именно так, нужно проследить эволюцию независимой формы их существования — колонии. В результате эволюции из муравья не получился идеально приспособленный организм. Получился необходимый компонент идеально приспособленной колонии. Вот почему муравьи охотно жертвуют жизнями ради ее защиты. 

А если мы хотим понять что-то о людях, рассуждать нужно так же. Человек не только идеально приспособленный организм, он еще и необходимый компонент идеально приспособленного племени. Как только мы определим признаки такого племени, станут понятны технические требования, которые легли в основу человеческой природы. Станет ясно не только, как мы устроены, но и почему именно так. 

Муравьи и пауки

Чтобы выжить, носителям человеческих генов нужно было питаться — эволюция наделила нас голодом. Нужно было размножаться — эволюция наделила нас половым влечением. Нужно было не падать со скал — эволюция наделила нас боязнью высоты. Нужно было сосуществовать в одном племени — эволюция наделила нас племенным мышлением. 

Что же это такое? 

Как по мне, племенное мышление — это когда думаешь и ведешь себя не как независимый организм, а как часть более крупного.

Муравьи под это определение подходят как никто. Они безумно преданны. В первую очередь думают о других. У муравьев, которые мне встречались, был длинный список скверных качеств, но эгоизм в него не входил. 

А вот два соперничающих паука будут беспощадно сражаться исключительно ради собственных интересов. 

Так в чем же дело? Неужели муравьи ближе к людям, чем пауки? 

Кажется, что первые ведут себя совсем не так, как вторые. Но это пока мы не вспомним, что в башне эмерджентности они находятся на разных уровнях. У пауков независимая форма жизни находится на уровне отдельной особи, у муравьев — двумя этажами выше. 

Сравнивать поведение отдельно взятых паука и муравья — это как сравнивать поведение независимой формы жизни и составной части другой формы жизни. Составные части одной формы жизни склонны плотно сотрудничать друг с другом. Но это мало что говорит нам о том, нравится ли самой форме сотрудничать с другими такими же. 

Если посмотреть на поведение колонии, муравьи уже не выглядят так дружелюбно. Колонии не сотрудничают и не делятся друг с другом едой. И, как показали мои ночные блуждания по Ютубу, не гнушаются убийствами и разорением других колоний, когда это выгодно для своей. Муравьиные колонии — это большие, эгоистичные существа, а отдельные муравьи лишь клетки, из которых они состоят. 

Мы, люди, разделяем эгоизм («Я важнее Тебя») и трибализм («Свои важнее Чужих»). Но вообще-то это одно и то же явление, просто происходит на разных этажах башни эмерджентности. Паучье скотство принимает форму эгоизма, потому что у пауков независимая форма жизни — особь. Для муравьиного скотства характерен трибализм, потому что независимая форма — колония. Трибализм — это эгоизм на уровне группы. 

Примитивный разум человека ничуть не добрее паучьего или муравьиного, но чуть более сложен. У пауков и муравьев независимая форма жизни никогда не меняет свой этаж. Люди же существа гибридные, они обитают сразу на нескольких этажах.

Иногда мы ведем себя как пауки, иногда как муравьи. У нас самостоятельная форма жизни ездит по башне вверх-вниз как на лифте.

Этим лифтом нас приучила пользоваться эволюция, добившись тем самым оптимального баланса, при котором выживаемость генов максимальна. 

Брат на брата

Один из самых важных факторов, влияющих на наше эмерджентное мышление, — конфликт. 

Когда моя черепаха по кличке Уинстон пугается, она втягивает голову и лапы в панцирь. Когда пугаются люди, они выстраивают из себя великанов. Великан для человека как панцирь для черепахи. Обычно чем больше великан, угрожающий людям, тем больше великан, которого они строят в ответ.

Психолог Джонатан Хайдт любит вспоминать старинную бедуинскую пословицу, которая точно передает эту идею. Звучит она так: 

Я враг родному брату; с родным братом мы враги двоюродным; а вместе с ними — враги чужакам. 

Слышу эту пословицу и вижу, как человек поднимается на лифте по башне эмерджентности. 

В начале комикса психика родных братьев находилась на уровне особи. В отсутствие крупных конфликтов они во многом вели себя как соперничающие пауки. Но паучий эгоизм — роскошь мирного времени. Когда на сцену выходят другие группы, у братьев появляются проблемы посерьезнее личной неприязни. Их мышление поднимается на лифте эмерджентности, и на середине комикса они начинают вести себя уже как муравьи. Ближе к концу, когда уровень угрозы падает, высший трибализм испаряется, и поведение становится все меньше похоже на муравьев — лифт возвращается вниз.

Работу лифта можно заметить, если обращать внимание на мир вокруг и на собственную психику. Замечали ведь, как страны-соседи часто презирают одна другую и фокусируют друг на друге большую часть своего скотства? Но разгорается более масштабный конфликт или война, и на некоторое время они отставляют свои распри в сторону. Как разные течения внутри одной религии внезапно находят точки соприкосновения, когда чужая религия или другие внешние силы совершают нападки на всю религию в целом? Как во время чемпионата мира утихают разборки между футбольными клубами? Или как политические фракции с различными или даже противоположными идеологиями начинают маршировать рука об руку во время выборов или массовых общественных движений? Помню, как лифт рванул вверх после 11 сентября. Миллионы жителей Нью-Йорка, которые обычно терпеть друг друга не могут, стали придерживать двери, интересоваться самочувствием и даже обниматься на улицах. Я тогда подумал: в нападении инопланетян ничего хорошего не будет, но на сплоченность нашего вида это повлияет отменно.

В каждом примере человеческое скотство работает в полную силу, меняется лишь размер великанов, которые ведут себя как скоты. 

Скорее всего, на эволюцию человека повлиял весь диапазон человеческой эмерджентности. Отчасти нас сформировала паучья конкуренция с другими особями, отчасти — муравьиная конкуренция с другими племенами. Иначе говоря, чтобы выживать на протяжении всей истории человечества, нашим генам нужно было успешно конкурировать и как индивид — с братьями, и как семья — с другими семьями, и как племя — с другими племенами.

Необходимый компонент
идеально приспособленного племени

Современное общество — это по-своему все те же разборки между великанами. Чтобы понимать мир вокруг, нужно не только рассматривать людей по отдельности, — нужно понимать племенное мышление. Из чего же оно состоит? 

Есть классические черты типа «Свои важнее Чужих». Среди них — почитание преданности. Ощущение, что преданность — важнейшее качество личности, и нет ничего хуже, чем быть предателем. 

Сюда же относится наше отношение к другим людям: склонность превозносить Своих и демонизировать Чужих.

Большинство же черт принадлежит типу «Все важнее Одного». Как будто племенное мышление — полная противоположность эгоистичному. 

Иногда оно проявляется как любовь к конформизму. Настоящая «самоотверженность». Склонность приспосабливаться в ущерб индивидуальности. Склонность поддаваться «стадному чувству», а не рассуждать самостоятельно. Страх выделиться или вызвать неприязнь. Презрение к тем, кто отличается от остальных. Все очень по-муравьиному. 

Иногда — как тяга к формированию иерархии. Уважение к вышестоящим и склонность под них прогибаться.

Или благоговение перед самопожертвованием. Ощущение, что самое благородное — пожертвовать своей жизнью ради Своих вообще или спасения соплеменника. А также глубокое презрение ко всем, кто бросает Своих в бою или ведет себя эгоистично по отношению к ним. 

Но больше всего меня восхищает черта, которую я бы назвал избирательной добротой.

Чтобы увидеть, как она работает, давайте посетим три древних племени: первое состоит из людей, которые никогда не ведут себя по-доброму, второе — из избирательно добрых людей, а последнее — из тех, кто добр всегда. 

Итак, племени А не повезло. Быть племенем недружелюбных людей — не лучшая стратегия для выживания. Но что насчет племен Б и В?  С ними вроде все в порядке. Но что будет, если однажды они встретятся? 

Что ж. 

Племя Б проявляет дружелюбие внутри своего великана так же, как работают сообща и поддерживают друг друга органы внутри вашего тела. Это поведение проистекает не из какого-то общего принципа, но как эгоистичный способ сохранить великану жизнь. А вот у племени В дружелюбие — фундаментальная черта, не зависящая от уровня на башне эмерджентности. Оно распространялось и на уровни выше: на всех великанов. 

Таким образом, несмотря на то, что доброта во всех своих проявлениях — забота, альтруизм, сострадание — была важна в мире, где для выживания нужны хорошо функционирующие сообщества, всеобщая доброта едва ли помогала выжить. Другие племена неизбежно будут избирательно добры: отбросят доброту, едва завидев чужаков. И, конечно, беспощадное племя обычно побеждает дружелюбное. 

Эволюционно оптимальная точка, скорее всего, была не в самой способности к доброте, эмпатии, состраданию или сотрудничеству — а в возможности избирательно их отключать. Быть добрым на микро- и беспощадным на макроуровне. 

Доказательства существования этого выключателя, я вижу повсюду. Замечали, как легко люди, которые обычно сострадают другим, отбрасывают это сострадание в разговорах о сторонниках ненавистной политической партии (то есть, о Чужих). И как готовы все прощать тем, в ком видят Своих, но врагам своей группы желают пожизненных последствий за проступки? Как быстро они находят оправдания преступникам, которые выступают «за правое дело», но в тех, с кем себя не ассоциируют, видят пошлейший карикатурный образ? Это происходит и в меньших масштабах. Например, когда у людей, которые всю жизнь не выказывали сопереживания или понимания к определенной группе людей, внезапно оттаивают сердца, когда выясняется, что в эту группу попал кто-то из родственников.

Избирательная доброта — это не гуманность. Высокоразвитый разум проявляет доброту постоянно. Его гуманность универсальна, это общий принцип, применимый ко всем в равной мере. Избирательная доброта — прием Примитивного разума, который лишь кажется гуманным, если не вдаваться в детали. Вспомните: муравьи на первый взгляд тоже казались добряками. Вот почему лакмусовая бумажка истинных намерений человека — индикатор того, какой разум правит бал у него в голове, — это его отношение к людям из другого племени. Относиться к соплеменникам с добротой стремятся и Высокоразвитый разум, и Примитивный, но это не говорит нам ничего — их пути расходятся когда нужно иметь дело с Чужими.

__________

Я много раз писал о наших проблемах с Примитивным разумом, исследовал его проявления в различных формах. О том, что он причина нашей прокрастинации, излишних переживаний о чужом мнении, скудости нашего творческого мышления, с трудом достающейся осознанности. И каждый раз Примитивный разум просто делает то, на что запрограммирован: помогает передавать гены так, как это было принято за 50 000 лет до нашей эры. И каждый раз проблемы возникают из-за того, что мы живем уже не в том мире, для которого были оптимизированы эволюцией. И каждый раз есть надежда справляться лучше, потому что бок о бок с Примитивным разумом у нас в головах всегда находится усовершенствованный центр ясности, мудрости и независимой воли. Высокоразвитый разум, может, и аутсайдер, но сдаваться не намерен. 

Пока я работал над этим текстом, меня поразило, как много у него общего с другими моими постами. Проблемы общества не очень-то отличаются от личных проблем одного человека — примерно как ссора между семьями мало чем отличается от ссоры между братьями. Общество и люди, его составляющие, соотносятся фрактально — их внутренние проблемы имеют ту же природу, просто находятся на разных уровнях эмерджентности. В корне обеих проблем — несоответствие нашей древней прошивки и развитой цивилизации, в которой мы живем. 

Когда я писал про наши заботы на индивидуальном уровне, я всегда ощущал надежду. Ощущаю ее и сейчас, когда мы смотрим на то, что происходит парой этажей выше. Но перед нами стоит довольно пугающая задача, потому что врожденный трибализм — это только истоки того, с чем мы имеем дело сегодня. В какой-то момент человеческой истории эволюция наткнулась на новый прием, от которого наш трибализм стал расти будто на дрожжах. Его мы будем исследовать в следующей главе.

 Глава 3. История про истории

В прошлой главе мы познакомились с человеческим великаном.

Поговорили о башне эмерджентности, узнали, что именно так человечество выглядит парой этажей выше одной особи.

Древние люди не могли не создавать великанов. Человеческое племя было сильнее, продуктивнее и умнее, чем сумма его частей.

Благодаря эмерджентным свойствам человеческие великаны были силой, с которой нельзя не считаться. Но в отличие от муравьев люди не просто клетки соперничающих великанов — между собой они тоже соперничают. Поэтому по мере разрастания племен преимущество в силе и возможностях сопровождалось растущей нестабильностью. У человеческого племени клей похуже муравьиного: чем больше племя, тем слабее хватка. Отчасти по этой причине многие высшие животные (волки, гориллы, слоны, дельфины) обычно держатся в группах не больше ста особей.

Первые племена людей наверняка были похожи на племена других приматов: не распадались в основном благодаря кровному родству. Родство — самый очевидный естественный клей, ведь животным от природы небезразлично бессмертие особей с похожим набором генов. Люди чаще поступаются личными интересами в пользу группы, если эта группа — семья. Поэтому современные люди готовы идти на огромные жертвы ради родных.

Родственная связь сильнее всего между детьми и родителями: гены «знают», что их копии живут в детях их контейнеров. Гены заставляют нас эгоистично заботиться о родных братьях и сестрах, племянницах и племянниках, потому что в них живет очень похожая версия генов. Но все же не так сильно, как о собственных детях. Чем дальше расходятся степени родства, тем слабее держит клей. Эволюционист Джон Холдейн выразил это так: «Я отдам свою жизнь за двух родных братьев или восьмерых двоюродных».

Теперь давайте представим древнее племя, состоящее из 27 семей: внуков и правнуков одной пары.

Красным выделим вождя. Для него и его семьи племя выглядит так:

Неплохой расклад. Правда, больше племя так никто не видит, ведь каждый — центр своего собственного круга. Вот семья сестры вождя.

Для желтой семьи племя выглядит так:

Не идеально, но и не катастрофа. А как дела у троюродных братьев вождя — оранжевой семьи или зеленой?

Для них и остальных 16 семей в этом кольце, племя выглядит вот так:

Вспомним, как работает система родства. Ваши троюродные братья и сестры связаны с вами, вашими родными и двоюродными братьями и сестрами в равной степени. Для них вы все равнозначно троюродные.

И если вождь клана — ваш троюродный брат, может казаться, будто он и его ближайшие родственники — часть отдельного клана. 

В данный момент глава красного клана — вождь всех трех, а значит, его клан более статусный и привилегированный. 

Если по соседству живет враждебное племя четвероюродных братьев, кланы, скорее всего, будут держаться вместе в духе той бедуинской пословицы: их объединит угроза от соразмерной конкурентной формы жизни.

Но что если никакого враждебного племени нет? Без связующей угрозы от общего врага, лидер одного из кланов может не удовлетвориться статусом-кво. А дальше — либо начать войну с другим кланом, либо вывести свой из состава племени.

Когда растет слабо склеенное племя, оно становится все более разобщенным — пока не распадется на части.

Это накладывает естественное ограничение на размер человеческого великана и, следовательно, на источник человеческой силы.

Только вот я сейчас нахожусь в городе с населением в 8 миллионов человек в стране, где живет 325 миллионов.

Что же изменилось? 

___________

Разобраться в этом вопросе нам поможет семья Джонсонов.

У Джонсонов есть несколько проблем. Первая — это Тузик.

Тузик не реагирует, когда его зовут, а стоит открыть входную дверь — выпрыгивает и убегает.

А еще есть Лулу.

Каждую ночь Лулу укладывают спать, но, как только родители выходят из спальни, она выбирается из окна, чтобы покататься на велосипеде с соседским хулиганом.

Непорядок. Вот Джонсоны и придумали план.

Они купили вкусняшек и угощают Тузика каждый раз, когда тот прибегает на зов. А вокруг дома установили электрическую ограду.

И Тузик стал исправляться на глазах.

Но что делать с Лулу?

Можно было поступить аналогично: за ночь в кроватке давать конфетку, а через окно провести ток.

Они же рассказывают ей про Деда Мороза. Говорят, что а) Дед Мороз всеведущ и знает, когда Лулу спит, а когда нет, когда ведет себя хорошо, а когда плохо; и б) если вести себя хорошо, Дед Мороз принесет ей подарки на Новый Год.

После этого Лулу прекращает похождения с хулиганом.

Джонсоны добились своего.

Но как им это удалось?

Поведение животного — не самостоятельная сущность, это зависимая переменная в этом уравнении:

В собаку основные потребности встроены программно. Эволюционная прошивка — настоящий дрессировщик. С помощью набора химических наград и наказаний она следит, чтобы животное вело себя так, как нужно генам.

Жизнь животного — это погоня за хорошими ощущениями и избегание плохих, но на пути к химическим вкусняшкам его ждет полоса препятствий — среда.

Таким образом, поведение Тузика всегда отражает одну из его потребностей и условия, в которых он пытается ее удовлетворить. Если нужно повлиять на его поведение, нужно изменить в уравнении одну из независимых переменных: либо саму его природу, либо среду. Будь у нас нейроинтерфейс, можно было бы перепрошить Тузика и изменить его потребности. Скажем, начать выдавать дофамин не за пожирание вкусняшек, а за созерцание произведений искусства.

Но гораздо проще изменить среду. Джонсоны дают Тузику вкусняшек, если он выполняет команды, или легонько ударяют током, если пытается удрать. Так они связывают поведение, до которого прошивке нет дела, к тому, до которого есть.

Хвали Тузика, не хвали, он все такой же эгоист. Ему влом тратить энергию и подчиняться скучным командам. Но условия изменились: усилия со знаком минус и награда со знаком плюс в сумме дают положительный результат, и Тузик подчиняется. Убежать он все равно страсть как хочет, но между [не убегать + не получать удар током] и [убежать + получить удар током] выбирает первое.

В чем-то люди от Тузика ничем не отличаются.

В них точно так же прошит ряд потребностей. Люди тоже живут в среде, которая мешает получать то, что хочется. И то, и другое влияет на их поведение. Но с людьми все сложнее.

Прежде всего, потребности у них сверхсложные. В дополнение ко всем стандартным животным желаниям, людей мотивируют самые чудные вкусняшки и электрозаборы. Они хотят поднять самооценку и избежать стыда. Жаждут похвалы и одобрения, терпеть не могут одиночество и неловкие ситуации. Стремятся к осмысленности и самореализации, боятся сожалений. Радуются, помогая другим, и чувствуют вину, когда причиняют боль. Их ужасает собственная смертность.

Учитывая такое множество факторов, мотивация человека сводится к его личным предпочтениям и к тому, что он считает важным, — то есть к ценностям. А еще у людей сложные взаимоотношения с моралью, так что уравнение включает в себя представления о хорошем и плохом.

Ценности и этические принципы могут перевешивать врожденные потребности. Если в цене честность, принципиальность, щедрость, корректность, уважительное отношение, верность или доброта, люди ведут себя иначе, чем когда эти качества не ценятся. Половое поведение у трех людей с равносильным половым влечением будет разным в зависимости от того, какой способ реализации своего либидо они выбрали: моногамию, полиаморию или целибат.

Со средой у людей тоже непросто.

Мышление собак основано на фактах. Можно было пообещать вкусняшку за выполнение команд, но Тузику все равно. Хоть сто раз пообещай. Он ни капельки не поверит сказанному, пока не увидит все своими глазами или не попробует своим языком. Если надо в чем-то переубедить собаку, приведите ей весомые доводы.

Люди тоже обучаются с помощью непосредственного опыта, но развитый язык и воображение позволяют учиться и другим путем.

На минутку вернемся к Лулу. Я не сказал вам о ней важную вещь: она просто обожает ягоды. Так вот, шла она как-то по своим делам и набрела на ягодный куст.

Быстренько представим четыре ситуации.

Ситуация А: кроме Лулу, никого рядом нет. Вкус ягод занимает высокое положение в ее иерархии ценностей, и Лулу съедает одну.

Ягодка и правда вкусная, но через пять минут Лулу начинает тошнить, и это ей совсем не нравится.

На следующий день она встречает тот же куст, но на этот раз не спешит. Она решает, что «не чувствовать тошноту» лучше, чем «угоститься ягодкой», и ничего не ест. Она усвоила урок на собственном опыте и изменила свое поведение соответственно.

Ситуация Б: Лулу натыкается на другой ягодный куст, но уже с подружкой Мими. Лулу тянется за ягодкой, и тут Мими говорит:

Лулу задумалась. Ее восприятие реальности, основанное на собственном опыте, подсказало бы ягодку съесть. Но согласно Миминому описанию реальности, оптимальное решение — обойти куст стороной.

Лулу пристально глядит на ягодку и думает, заслуживает ли Мими доверия. По ее опыту, Мими в целом можно доверять. И в этот раз Лулу решает встроить реальность Мими в свою собственную. Ягодку она не ест.

Ситуация В такая же, только Лулу теперь гуляет с Кики.

Когда о ягодах предупреждает Кики, Лулу анализирует, что о ней известно. Однажды Кики сказала, что каталась с радуги как с горки. Лулу рассказала об этом маме, а та ответила, что это все выдумки и с радуги скатиться нельзя. Придя к заключению, что Кики — лживая сучка и наверняка хочет сама все слопать, Лулу с ухмылкой съедает ягоду. Если бы ее стошнило, была бы причина пересмотреть свои взгляды о ценности мнения Кики. Но этого не случилось, что только укрепило ее точку зрения. Мерзавка Кики!

Ситуация Г: все то же самое, но на этот раз Лулу на своей ночной вылазке с хулиганом. Они подъезжают к кусту:

Лулу в раздумьях. Она уверена, что ее хулиган обычно говорит правду, но известен и своей доверчивостью. Она копает глубже.

Ну ясно. Лулу знает, что, если человек честный, это еще не значит, что ему можно доверять. И как и свойственно ее хулигану, его опять облапошили. Лулу съедает ягоду.

В первой ситуации Лулу узнала новую информацию о реальности из личного опыта и начала принимать решения на его основе.

А в других трех Лулу провернула любопытный фокус.

Каждый раз, когда другой человек оставлял в воображении Лулу свое представление о реальности, Лулу, не будь дура, со своими взглядами обращалась как с VIP-членами клуба, а утверждения других людей оставляла в очереди за дверью. Стражем ее взглядов — вышибалой клуба — выступает ум. В этих трех ситуациях «вышибала» принял в клуб мнение Мими, а другие два не впустил.

В ситуации Б Лулу получила знание от другого человека, усвоившего урок на горьком опыте. Это позволило Лулу научиться на чужих ошибках. Без этого, чтобы усвоить «ягодный урок», сотне людей пришлось бы сто раз отравиться. А так сто человек могут узнать, какие ягоды нельзя есть, увидев одного отравившегося.

Но в этой же суперспособности наша слабость.

Чужой опыт работает в нашу пользу только в совокупности с умом. Воображение заставляет переживать, когда смотришь фильм ужасов. Но благодаря уму никто с воплем не убегает из кинотеатра, когда на экране появляется призрак. Воображение позволяет обдумать диковинную теорию заговора, а ум позволяет ее опровергнуть.

Но что произойдет, если вышибала ошибется?

Возвращаемся к Деду Морозу. Родители Лулу сообразили, что в силу ее к ним доверия, наивности ее неопытного вышибалы и небольшой предвзятости подтверждения (источник которой — желание, чтобы заманчивая история оказалась правдой), ее можно одурачить. И это сработало.

Если нужно изменить чье-то поведение, можно изменить не мотивацию, и не среду, можно изменить восприятие реальности. Этот способ — кратчайший путь к управлению человеком, чистой воды жульничество. Возможен он стал благодаря одному из лучших изобретений человеческой эволюции — способности заблуждаться.

Заблуждение возникает, когда наш вышибала не справляется со своей работой: когда воображение сильнее рассудительности. Возможно, это самое универсальное человеческое качество. И это добавляет ко второму слагаемому в формуле нашего поведения полноценный новый компонент.

Чтобы изменить поведение Тузика, много думать не пришлось. Из его уравнения выигрышная стратегия была видна сразу: измени среду, и поведение адаптируется.

С Лулу у Джонсонов был целый ряд вариантов.

Во многом история человечества — это просто более масштабная версия этого сюжета. Инструментарий, которым располагали Джонсоны, на поверку оказывается изумительным эволюционным изобретением.

Представим десять волчьих стай одного и того же вида, обитающих в одной и той же природной среде. Они будут вести себя похожим образом.

Веками животная натура и животная среда кружились в своеобразном танце жизни и смерти. Среда менялась, а животным генам оставалось либо успевать адаптироваться, либо вымирать. Но в течение жизни одной особи врожденные потребности и основная среда обитания изменяются редко. Это скорее константы, чем переменные, а значит и поведение более-менее постоянное.

Представим теперь десять человеческих племен, живущих в одинаковых условиях. Из-за способности человека к заблуждению восприятие реальности у разных племен может сильно различаться, и от этого вести себя они будут совершенно по-разному.

Прибавим сюда гибкость, сложность и изменчивость систем человеческих ценностей и моральных кодексов и получим вид, чье итоговое поведение будет изменяться сразу по нескольким осям с безумным числом возможных значений.

Представим на месте людей волков. В понедельник вы идете по тропинке через лес и встречаете волчью стаю. Поначалу пугаетесь, но тут же понимаете, что эта стая считает насилие злом. Вас пару раз облизывают и уходят. Во вторник вам встречается новая. Ее члены верят, что человеческие детеныши наводят на волков порчу и вынуждают их голодать, а единственный способ обеспечить стае пропитание — детенышей уничтожить. Вы берете своего ребенка на руки и едва уносите ноги. В среду вам навстречу идут два волка, не принадлежащих к стае: они считают стайную идеологию источником всех волчьих проблем. В четверг вы снова видите первую стаю, и волки безжалостно вас убивают. Потому что в среду их посетил волчий миссионер, проповедующий насилие, и изменил убеждения ее членов.

Все это — сила человеческих убеждений. Они не только создают бесконечное число вариантов поведения — миллионы маленьких эволюционных экспериментов — но и позволяют полностью видоизменить любое поведение за одно поколение. А то и за один день.

Источник любых эволюционных изобретений — разнообразие. Гибкость наших убеждений превратила процесс эволюции людей в творческий рай.

---

Вернемся к древним человеческим великанам. Как мы уже говорили, одним лишь трибализмом много людей не склеишь. Это очень долго задавало жесткие ограничения на размеры племен.

Это не только человеческая проблема — в природе массовое сотрудничество встречается редко. Может показаться, что этого добились муравьиные колонии и пчелиные ульи. Однако, на самом деле, они пользуются старым добрым приемом, что и племена людей: «клеем семейных уз». Они все — братья в одной огромной семье. У самки человека не может быть тысячи детей, поэтому у людей массовое сотрудничество тоже не получалось.

Но склеивание воедино — это поведение. А человеческое поведение создается в волшебной лаборатории по работе с разнообразием. Быть может, объединить людей в улей помогли дополнительные переменные?

Мы уже говорили о том, что у каждого из нас есть своя личная сюжетная линия: история, которую мы сами про себя рассказываем. Ей своственно руководить нашим поведением и становиться самосбывающимся пророчеством. Ученые говорят, что такие истории есть и у человеческих сообществ.

В книге Sapiens Юваль Ной Харари пишет о «воображаемых реальностях», в которые мы все верим. Это не только все таинственное (сверхъестественные силы или смысл жизни), но и совершенно конкретные вещи: компании, государство, ценность денег. Эволюционный биолог Брет Вайнштейн рассуждает о «метафорической правде» — убеждении не правдивом, но повышающем шансы на выживание своих носителей. В пример он приводит веру в то, что дикобразы могут стрелять иглами. На самом деле, не могут, но те, кто в это верит, скорее всего, будут держаться от дикобразов подальше, а потому меньше рискуют от них пострадать.

История человечества — это длинная последовательность разных вариантов поведения, а поведение сильно зависит от того, во что люди верят. И как указывают Харари, Вайнштейн и другие, важнее всего была не истинность убеждений сама по себе, а польза сформированного ими поведения.

В какой-то момент между древними племенами в 150 человек и многомиллионным Нью-Йорком человеческая эволюция перепрыгнула с улитки по имени «выживает самый приспособленный организм» на ракету под названием «выживает самая приспособленная история».

Истории-вирусы

Давайте определим историю как полный набор человеческих убеждений о ценностях, этических принципах, непосредственной среде обитания и мире в целом. О том, что происходило в прошлом и произойдет в будущем. О смысле жизни и смерти.

Какие же истории побеждают, а какие проигрывают в игре за звание самой приспособленной?

История похожа на вирус. Он не способен выжить сам по себе, ему нужен носитель. Носители историй — люди. Итак, первое необходимое условие для приспособленной истории — хорошая прикрепляемость к носителю. Вирус может заразить животное, но если не превратит его в долговременное жилище — не выживет.

Отсюда вытекает несколько обязательных характеристик жизнеспособной истории:

Простота. Историю легко пересказать и просто понять. 

Нефальсифицируемость. Историю сложно опровергнуть. 

Убедительность. Чтобы история закрепилась, ее носители должны не высказывать догадки, не строить гипотезы и не что-то там смутно ощущать — история должна быть конкретной и претендовать на абсолютную истину.

Заразность. История должна распространяться. Вирус, удачно заразивший одного случайного жителя Миннесоты по имени Мимо Проходил, жил бы припеваючи, пока жив носитель, но вместе с ним бы и умер. История о том, что бог создал одного только Мимо Проходила, заботится только о нем и ему одному подготовил место в раю, большой популярности бы не получила. Вряд ли бы кто-то положительно на нее отреагировал, ее незачем принимать и рассказывать другим. Чтобы распространяться, история должна быть заразной. Вызывать безоговорочное желание собой поделиться и в равной степени относиться ко многим людям.

После того как в историю поверили, она должна иметь возможность управлять поведением носителя. Для этого ей надо включать в себя:

Стимулы. Обещать награду за правильное поведение и наказание за неправильное. 

Ответственность. Заявлять, что поведение будет замечено, даже когда его никто не видел. 

Весь спектр человеческих убеждений. Диктовать, что истинно и ложно, благородно и аморально, ценно и бесполезно, важно и незначительно.

Пока что, как можно заметить, история про Деда Мороза подходит идеально.

Но теперь нужно принять во внимание, к какому именно поведению склоняет история. История про Деда Мороза подойдет, чтобы воспитать дисциплину у детей, которые хотят подарков. И если бы эволюция благоприятствовала тем древним людям, что хорошо убирают комнату, эту историю можно было бы считать приспособленной. Но это не тот случай.

В эволюционной игре долго живут те истории, чьи носители с течением времени оказываются в лучшем положении.

Но, как и микроорганизмы в наших телах, некоторые истории могут на своих носителях паразитировать.

Вот пример. Чтобы у истории был большой срок годности, верящие в нее должны успешно передавать свои гены. Потому что истории по большей части передаются посредством идеологического воспитания — они наследуются. Поэтому истории, противоречащие инстинктам размножения, далеко не пойдут. Уверен, существовали племена, которые считали секс омерзительным, или что дети — демоны, или поощряли жестокое обращение с детьми, или что детское обрезание нужно делать вместе с мошонкой. Все эти верования вели их гены прямиком к вымиранию. Целибат современных священников — свидетельство того, как истории могут перекрывать даже самые фундаментальные принципы нашей прошивки. Но это еще не значит, что история паразитирует на католиках — только малая их часть идет в священники. Вот истории, предписывающие обязательное поголовное безбрачие, быстро исчезли.

История хотя бы на минимально необходимом уровне должна поддерживать в носителях инстинкт самосохранения. Готов поспорить, что где-то когда-то какое-то племя уверовало в то, что самоубийство в 16 — это единственно верный путь в рай. Умрешь в любом другом возрасте — отправишься прямиком в преисподнюю. А не слышали вы о нем, потому что оно вымерло к чертям собачьим.

Паразитической историей был бы и абсолютный запрет на насилие. На игральной доске древних народов это такой аналог ВИЧ: история выключала бы иммунную систему носителя — и долго бы не прожила.

Успешные долгоживущие истории должны быть симбиотическими — повышать выживаемость носителей. Наподобие вайнштейновской истории про дикобразов, стреляющих иголками.

Повысит ли это выживаемость отдельно взятого верящего? Нет, ведь как было сказано ранее, у древних людей была и другая форма жизни — великан. Поэтому правильная симбиотическая история вписалась бы в игру на выживание, в которую люди уже играли. Она повышала бы выживаемость носителей-великанов.

Естественный отбор делал великанов все больше, сильнее и злее — следовательно, самыми приспособленными становились истории, усиливающие эти качества. Чтобы склеивать людей, эволюция наделила нас племенным мышлением. А подходящая история работала бы как суперстойкий клей.

Суперстойкие истории

Чтобы сделать такой клей для человечества, нужно несколько ингредиентов.

Ингредиент первый: племенные ценности

Во второй главе мы говорили о фирменных ценностях трибализма. Суперстойкая история выкладывается на полную по каждой из них.

Есть ценности типа «Все важнее Одного»: конформизм и самопожертвование. Суперстойкая история усиливает эти инстинкты, вырисовывает четкий образец для подражания: доброго, праведного, достойного человека. Верящие будут пытаться ему соответствовать, чтобы получить общественное одобрение и поднять самооценку.

История будет строится не вокруг обычных людей, а вокруг чего-то помасштабнее — и все верующие должны будут этому чему-то служить. Это объясняет, почему среди древних чудес света так много храмов и других объектов культа. Совместное служение чему-то великому — это сила, стоящая за самыми ранними формами массового сотрудничества людей.

Суперстойкая история укрепляет и ценности типа «Свои важнее Чужих». Она должна рассказывать о хороших и плохих и четко различать их между собой. Хорошие должны быть хороши во всем: они умны, талантливы, их помыслы и намерения чисты. Они хорошие сейчас, были хорошими раньше и будут в будущем. У плохих все наоборот: они были и будут глупцами, неучами, злодеями и моральными уродами. Распри между хорошими и плохими всегда происходят по вине плохих.

Самое важное, что плохие всегда представляют непосредственную опасность. Вспомните бедуинскую пословицу. Люди — гибриды с точки зрения башни эмерджентности, их психика может перемещаться с этажа на этаж. И ничто не приведет людей на этаж «маленькая часть большого организма» быстрее, чем угроза со стороны общего врага. Чем больше общий враг, тем мощнее клей.

На пути у такой истории есть препятствие: докучливый Высокоразвитый разум, который какого-то черта не одобряет грабежи, изнасилования и казни других людей. Из-за него людям сложно по-настоящему ненавидеть реального человека. Сложно разорить поселок, где живут реальные люди. В отношении реального человека сложно совершить гнусное насилие. А если бы это были не люди, а мерзкие вредители, поганые тараканы, богопротивные отбросы, адская нечисть? Другое дело. Эффективная суперстойкая история не просто выставляет врага как плохого и опасного — она лишает его человеческого облика.

За тысячи лет этот прием перерос в убеждение, что убивать Чужих не просто нормально — это долг каждого порядочного человека. Оптимизированные геополитические истории превращают обычных людей в серийных убийц, представляя военное дело наивысшим призванием человека, выше которого разве что смерть при исполнении. Оптимизированные религиозные истории изображают убийство неверных как высшее из служений богу, а смерть в бою с ними — как гарантированный билет в рай.

Способность обесчеловечивать тоже доступна благодаря заблуждению. Если племя просто поклонялось местной горе, но дальше в степени своего заблуждения не продвинулось, его гены, скорее всего, до наших времен не дожили. Великану нужно быть не только большим, но и злым. Заблуждение о том, что твои враги не настоящие трехмерные люди, жизнь которых так же полноценна, — главный источник великанской агрессии.

Ингредиент второй: пчеломатка

Хочешь, чтобы люди вели себя как муравьи или пчелы, дай им матку. Это может быть законный правитель, мифическая фигура, чудо природы, высшая цель или священная земля. Важно то, что пчеломатка воспринимается как нечто более ценное, чем удовлетворение любых первичных потребностей. Племена раскалываются, когда становятся слишком большими: у всех со всеми не может быть близких отношений. Зато на отношения с пчеломаткой никаких ограничений нет.

Обычно в историях пчеломатка выставляется всемогущей. Неповиновение монарху или диктатору расценивается как верный смертный приговор для наглеца — а то и для всей его семьи. Религиозные пчеломатки, будучи свободными от ограничений реального мира, перенесли все на еще более суровый уровень. Они поднимают ставки до немыслимых высот, обещая такие вкусняшки и электрозаборы, от которых Тузик упал бы в обморок. По умолчанию Примитивный разум человека прошит вот таким диапазоном наград и наказаний:

Оптимизированные суперстойкие истории, способные на создание реальностей, сильно расширили этот диапазон. Его крайние точки так манят и ужасают наш Примитивный разум, что в сравнении с ними все остальное кажется незначительным.

Это расширение снимает любое беспокойство Примитивного разума о том, что происходит в привычном ему спектре стимулов. В аду накопленные за жизнь еда, друзья, половые партнеры и власть уже ни к чему. А ради билета в рай можно сделать и что-то на первый взгляд ужасающее.

Правители охотно включились в игру с загробным миром: объявляли о божественном происхождении власти, гарантировали конкретной личности вечные блаженства или муки посредством статуй, монументов и прочих артефактов для потомков.

Что подводит нас к следующему ингредиенту.

Ингредиент третий: привязка к личности

Суперстойкая история почти всегда переплетается с личностью верящих в нее. Это можно понять сразу: ее название используют для описания человека — например, «[история]ин», «[история]ист», «[история]ец» (христианин, буддист, китаец. — прим. переводчика).

Для единомышленников такой ярлык давал повод для доверия полностью незнакомым людям, что помогало взращивать сотрудничество и торговлю.

Прикрепляясь к личности верящих, история приобретает защиту первородного огня, бьющего из глубины человеческой природы. Тузика не стали убеждать вести себя иначе, просто дали уже существующей тяге к еде делать свою работу, связав покорность с удовлетворением первичных потребностей. Когда история связана с нашей личностью, происходит то же самое. Зачем изобретать велосипед, когда можно воспользоваться глубоко зашитыми в человека программами?

Когда люди воспринимают историю как то, что их не касается, споры по ее поводу — просто интеллектуальная дискуссия. Но когда подвергаются сомнению убеждения, с которыми человек себя ассоциирует, — это уже оскорбление личности. А так как наши мозги печально известны своей неспособностью различать психологическое «я» и физическое тело, оскорбление личности ощущается уже не как обида, а как угроза.

Чтобы усилить эффект этого приема, истории переплетают себя с личностью всего человеческого великана. 

Если великан скреплен верой в общую историю, эта история может стать для его членов синонимом понятия «Свои». Для культуры с племенным мышлением это делает историю священной.

Когда для группы людей история становится священной, они то и дело обсуждают, насколько она правдива: как велик их бог, как высокоморальны их ценности, или, что более привычно, какие гнусные и подлые у них «плохие». Сегодня это называется «показная правильность». Это обычная племенная практика, потому что, делая это: 

…люди на самом деле делают это: 

А точнее это: 

Хотя на самом деле происходит вот что: 

Выразить согласие с историей — лучший способ продемонстрировать принадлежность к племени, связанному этой историей. И когда кто-то так делает, другие члены племени, отчасти ради демонстрации своей собственной принадлежности, будут говорить что-то такое: 

…что для человека звучит так: 

С другой стороны, когда культура признает историю священной, сомневаться в этой истории — культурное табу. Священность и табу почти всегда две стороны одной монеты — щит и меч единообразия. И нарушать это табу рискованно. Потому что это:

…другие люди слышат так: 

…что вполне чревато этим:

Связывая себя с личностями верящих одновременно на индивидуальном и групповом уровнях эмерджентности, в их сознании суперстойкая история становится и синонимом понятия «Свой», и синонимом понятия «Я». По свойству транзитивности, Я и Свои, скрепленные клеем истории, воспринимаются как единое целое.

---

Эти три ингредиента в значительной степени полагаются на заблуждение. Чтобы кто-то поверил в постулаты суперстойкой истории, «вышибала» в голове должен быть довольно некомпетентным. Поэтому здесь в ход вступает дым. Когда у человека в голове властвует Примитивный разум, все пространство задымляется. Настолько, что присущие Высокоразвитому разуму ясность мышления, мудрость и способности к логическому мышлению, всеобъемлющей эмпатии, ответственно используемому воображению блекнут и слабеют. Манипуляции эмоциями со стороны Примитивного разума начинают влиять на человека гораздо сильнее, он получает полную власть над суперспособностями.

Заблуждение не то же самое, что задымленность. Задымленность сама по себе — это лишь растерянность, беспорядочность, забывчивость. Заблуждение — это задымленность вкупе с иллюзией ясности. Это не просто непонимание, что правда, а что нет, — это полноценная вера в неправду. Когда Примитивный разум крепко держит штурвал, он может полностью вырубить интеллект и на полную врубить воображение. Что может вынудить человека истово верить в полнейший бред, в том числе в то, что это дело рук Высокоразвитого разума и что предмет веры полностью одобрен умом.

Возможность принять троянского коня суперстойкой истории через задымленное сознание способствовала выживанию — этому до сих пор подвержен каждый человек на Земле. У всех нас есть склонность верить в суперстойкие истории. И если кажется, что вы исключение, вы, скажем так, слегка заблуждаетесь.

Но как и всегда, у людей происходит сразу много всего. Мы уязвимы для уловок Примитивного разума, но в нас живет и целеустремленный Высокоразвитый разум. И не важно, как много людей верят в суперстойкую историю, всегда найдутся те, кто сохранил здравый рассудок.

Именно поэтому даже самая липкая история имеет слабое место. Ведь то, что делает историю эффективным способом влиять на поведение людей, делает ее уязвимой. Повсеместно принятая история может построить сильнейших великанов — но сила, зависящая от уверенности, хрупка. Вера — выдающийся, но дешевый трюк, а дешевые трюки легко раскрыть. Все, что нужно, — это исключительно харизматичная особа с новой, более убедительной историей, способной отвратить людей от истории священной и создать прямо посреди великана раскол.

Если, чтобы выжить, великан полагается на клей, и этот клей производится общей верой в историю, то любая угроза этой вере для великана подобна раку. Он может распространяться, и если зайдет достаточно далеко, то великан распадется на куски. Истории, чьи носители не преуспели в борьбе с раком, не выжили. Именно поэтому последний ингредиент для суперклея — жизненно важное средство от рака.

Ингредиент четвертый: дубина

Знакомьтесь — дубина.

На любом этапе истории человечества и в любом месте земного шара всплывает один и тот же сюжет: одни люди запугивают других. Примитивный разум по-другому дела делать не умеет. Это самый примитивный способ добиться своего: состязания в силе.

Обычно состязания проходят так: все ведут себя максимально эгоистично, а когда назревает конфликт, тот, кто достаточно силен, чтобы сделать по-своему, делает по-своему. Или, еще короче:

Делай что хочешь, если на это хватает силы.

Правила не предусмотрены — только дубина. Чья дубина — того и правила.

В животном мире почти всегда все так и работает. Медведь и заяц из первой главы оказались в конфликте из-за одного ресурса — тела зайца. Заяц хотел и дальше пользоваться телом, чтобы жить-поживать, а медведь хотел его съесть, чтобы добыть из окружающей среды несколько очков энергии. Они померялись силами, и медведь победил. Медвежья сила в том, что он большая и сильная скотина. Но речь, конечно, не только о силе физической. У зайца сила — в чутких ушах, быстрых рефлексах и скорости бега (или прыга?). И если бы заяц лучше владел своей заячьей силой, то вполне мог бы убежать от медведя и сохранить важный ресурс.

У людей сила — в количестве. Именно поэтому в древнем мире так важен был племенной клей. Больше клея = больше племя = больше дубина. А большая дубина — это средство достижения любой важной цели: безопасности, ресурсов, половых партнеров, душевного равновесия.

У племени две дубины: внешняя и внутренняя. Размер внутренней (великанской «полиции») не менее важен, чем размер внешней (великанской «армии»). Одна сражается с угрозами извне, другая борется с раком.

Первые три ингредиента имеют встроенную внутреннюю дубину. Трибализм создает давление со стороны общества и страх, что тебя сочтут шпионом Чужих, а после изгонят (или того хуже). Страх перед пчеломаткой выливается в цензурирование всех инакомыслящих, которым еще жить не надоело. Отождествление с историей принуждает людей защищать ее, как родных детей.

Суперстойкая история обычно на этом не останавливается и явно прописывает правила применения дубины — она ревнивая и прямо запрещает веру во все остальные.

Я уверен, что некоторые древние истории особо ни о чем не парились, придерживались ценностей толерантности, разнообразия идей и убеждений. Истории вроде этих наверняка поощряли дискуссию и дебаты вокруг истинного и ложного, хорошего и плохого. Подчеркивали, что люди не равны своим убеждениям, и что разные люди могут верить в разные вещи и оставаться при этом хорошими.

Но вокруг толерантной истории сплоченный улей не построишь. А если и получится, когда все вокруг меряются силой, победа нетерпимости над терпимостью лишь вопрос времени.

В рамках успешной истории нетерпимость — это главная ценность. Успешная история прямо постулирует, что инакомыслящих членов племени нужно уничтожать. Отсюда возникают ересь, богохульство, измена и вероотступничество, за которые полагаются лишение свободы, казнь и вечное проклятие.

Эффективность обеих дубин зависит от количества верящих. Если критическая масса людей в племени хочет, чтобы все соплеменники вели себя определенным образом, они могут склонить остальных к этому силой.

«Критическая масса запугивающих» может превратить выдуманную историю, в которой живут лишь некоторые, в реальную среду, в которой живут все. Когда достаточно людей верит в то, что бог желает смерти тем, кто говорит Х, — говорящие Х действительно станут трупами. Когда достаточно людей думает, что членам племени нельзя говорить Y, — высказывание Y вслух действительно делает отщепенцем. Если история смогла изменить поведение достаточного количества людей посредством идеологической обработки, то сами верящие могут дальше изменять поведение остальных — запугиванием. Это создает петлю обратной связи, которая столетиями удерживает у руля племени однажды внедренную историю.

Этот самовоспроизводящийся цикл — земля обетованная для историй-вирусов. Поэтому так много историй будто застревают в человеческих убеждениях на века, даже если вид продолжает совершенствоваться в познании реальности.

Нет предела совершенству

Столетиями сверхоптимизированные суперстойкие истории соревновались в превосходстве друг над другом, устраивая разборки между быстро растущими великанами.

По мере развития историй развивались и их носители. Эволюция идет медленно лишь потому, что среда обычно меняться не спешит. Могла ли способность историй к сверхбыстрой мутации ускорить нашу психологическую эволюцию?

В среде, где проходят состязания в силе, лучше всего выживали бы люди с естественной склонностью к трибализму и конформизму, развитым воображением и плохими способностями к логическому мышлению, инстинктом потакания властным людям, нежеланием им перечить. Это многое объясняет в мире, окружающем нас сегодня.

В то же время людьми, которыми успешно манипулируют истории, могут успешно манипулировать и другие люди, — и хитрые мошенники это быстро усвоили.

Они поняли, что самую большую дубину дает промывание мозгов. Кто промывает мозги, тот пишет историю. Кто пишет историю, тот создает реальность. Утверждает ценности, этические принципы и обычаи. Выбирает хороших и плохих. Устанавливает правила, раздает награды и назначает наказания. Тот, кто все это делает, изменяет человеческое поведение. Тот, кто промывает мозги, подобен богу.

По мере роста человеческих великанов самые умелые манипуляторы соревновались друг с другом за контроль над историями, которые управляют великанами. Одни, чтобы получить бразды правления, ссылались на священное знание. Другие, чтобы собрать армию сторонников, сеяли страх историями о неминуемой опасности или вызывали гнев, рассказывая о несправедливости. Кто-то писал истории о собственной беспощадности, заслугах или справедливом статусе пчеломатки, чтобы создать ту самую критическую массу идеологически обработанных, после которой отрицание воображаемой пчеломатки оборачивается реальным отрубанием головы.

За тысячи лет сверхоптимизированные суперстойкие истории так тщательно прикрыли все слабые места, что им удалось сделать недостижимую для биологической эволюции вещь — убедить массы людей сотрудничать. Истории не подавляли первородный огонь человека, они его обуздали. Взяли за поводья и, выстраивая одинокие огни в ровные шеренги, направляли туда, куда им было нужно. 

С таким клеем нам удалось превратить наших маленьких великанов-приматов в покоряющих мир чудовищ.

В мгновение ока (по геологическим меркам) миллионы животных, разбросанных по земным лесам, превратились в миллиарды людей, живущих огромными цивилизациями. Они выбрались из животного мира и захватили пищевую цепочку, чего еще не удавалось ни одному другому животному.

И все же…

Было ли нам чем в итоге похвастаться?

Что в древности, что в Новое время одна и та же хрень — старая добрая игра с нулевой суммой, как у медведя с зайцем в первой главе. Мы по-прежнему состязаемся в силе. Изменились лишь масштабы состязания.

Были племена, что набегали друг на друга, — появились королевства, что вторгаются на чужие берега. Были жестокие военачальники, что забирали в рабство десятки людей, — появились жестокие плантаторы с тысячами рабов. Были кланы, что дрались за нужные клочки земли…

…появились империи, ведущие войны за нужные континенты.

Мы взобрались на вершину башни эмерджентности…

…а ведем себя как воюющие племена приматов, но уже на ее верхушке. Та же хрень, только великаны побольше.

Конечно, есть и серьезные преимущества — мы добились невероятного прогресса. Сотрудничество на глобальном уровне запустило человеческие знания и технологии в стратосферу и в каком-то смысле качество жизни тоже. Всемирные суперстойкие истории, при всех своих недостатках и сопутствующем ущербе, были источниками мудрейших и наиболее гуманных ценностей за всю историю человечества, и в свое время были основами мира и стабильности.

И вот на дворе безумно футуристичный 1700 год. Большинство его жителей — клетки внутри человеческих великанов, а правилами, правами и ресурсами распоряжается горстка людей на вершине пирамиды.

Хотя судьба каждого отдельного человека формировалась биологией, воспитанием, выбором и удачей, по большей части определяли ее мистер Вопросительный Знак, который случайно оказался на вершине его великана, да Какая-то история, которая очутилась во главе его культуры.

Всю жизнь человека предопределяло то, как король Вопросительный Знак и Какая-то история относились к свободе, справедливости или определенной этнической группе. Как будто тянешь карту из колоды и надеешься, что карта выпадет постарше. Достанется червовый валет — родишься в одной из каст, которые диктатор провозгласил высшими, и жизнь будет легка и безопасна. Но, скорее всего, выпадет трефовая семерка — будешь крестьянином и жить тебе свою единственную жизнь в грязи. Или бубновая четверка — 40 тяжких лет рабства. А может, пиковая двойка, — и тебя бросят в 13 лет на передовую одной из войн, которые развязал Мистер Вопросительный Знак, да и хватит с тебя. Даже если удача улыбнется, правителя в любой момент может хватить сердечный приступ, его могут убить. Власть захватит новая пчеломатка, и колода будет перетасована.

Несмотря на все наши достижения, мы не преуспели в самом главном. В мире людей, как и в остальном животном мире, обстановка по-прежнему напряженная.

---

Что возвращает нас к этому чудику.

Когда рассматриваешь историю людей в первую очередь как результат работы прошивки (и понимаешь, что прошивка, в отличие от нашей быстро развивающейся цивилизации, не обновлялась уже последние 10 000 лет), то внезапно осознаешь, почему глобальные цивилизации 18 века вели себя так же, как древние люди, но в больших масштабах.

Когда понимаешь, что Примитивный разум озабочен бессмертием генов, а не людей, уже не удивляет то, что управляемый им вид создал развитую цивилизацию, в которой большинству людей живется так же плохо. Когда всем заправляет Примитивный разум, хорошо жить не приходится.

А как же Высокоразвитый разум? Он-то куда подевался?

А он в голове человека гражданин второго сорта.

Состязания в силе — это результат работы Примитивного разума, потому что это единственный известный ему способ выживания. А учитывая большое влияние Примитивного разума на человеческое сознание, и тот факт, что состязания в силе не дают развиться никаким другим видам состязаний, — наш вид постоянно втягивается в них, словно гравитацией.

Проблема вот в чем: Высокоразвитый разум хорош во многом, но состязания в силе — не его конек. В них выживают самые жестокие, самые жадные и самые послушные. В них побеждают приспособленцы. Манипуляторы и простаки. Те, кто запугивает, и те, кто прогибается. Все они льют воду на мельницу Примитивного разума. Разум Высокоразвитый просто не умеет действовать такими методами. В истории бывали моменты, когда он торжествовал, но, как правило, не приходится долго ждать, пока гуманную культуру в состязании снова разгромят.

Если бы все одновременно прекратили состязаться в силе, Высокоразвитые разумы всего мира могли бы сесть за штурвал надолго. Но в мире, где в состязании участвуют хотя бы несколько человек, умение состязаться становится необходимым условием выживания для всех, и порочный круг продолжается. Мучительный цикл, из которой Высокоразвитый разум не в силах выбраться.

Но даже столько времени спустя — уже и Ледниковый период миновал, и Бронзовый век, и Железный, рождались и умирали империи, шли войны, эпидемии и геноциды — под многометровыми толщами густого дыма Высокоразвитый разум все еще с нами.

Быть может, просидев сотни тысяч лет на заднем сидении сознания, он наконец изменит расстановку сил.

По материалам Wait But Why

Источник