«Ты будешь моей мамой»

Материал о том, как в Сибири спасали детей блокадного Ленинграда.

Через год после начала блокады Ленинграда, 7 сентября 1942 года, на Московском вокзале со всех концов осажденного города собрались дети. Началась эвакуация вглубь страны — через Ладожское озеро, единственный оставшийся путь. В Красноярский край было эвакуировано более 11 тысяч взрослых и детей. В одном из поездов собрали 1 458 ребятишек. Это был специальный детский поезд, где ехали дети из 22 школ, пяти яслей, 13 детских садов и четырех детских домов.

«Дорогая Оличка. Я живу в яслях»

«“Валя, ты самая старшая, смотри за младшими и слушай воспитательниц. А мы с папой скоро приедем за вами”, — Валя, Юра, Люся и Галя прижались к маме Галине Румянцевой. Никто не плакал, хоть всем и было страшно…»

«…Марфа Белова, передавая Сашу воспитательнице, рассказала особенности характера сына и просила заменить ему маму…»

Это строчки из воспоминаний воспитателей, которые приехали вместе с эвакуированными детьми. Записи хранятся в библиотеке Красноярского краеведческого музея.

«…Нет слов, чтобы передать тут грусть и тоску, которая охватила нас всех — расстаться с любимым городом, где пережили столько хорошего в прошлом, а также всю тяжесть блокады… Далекая Сибирь пугала. Та дальняя дорога с тяжело больными, истощенными детьми казалась страшным сном…»

28 сентября 1942 года спецпоезд прибыл в Красноярск. Чудо, но все дети приехали живыми. Уже здесь, в детдоме, умер один ребенок. Живыми, но в очень плохом состоянии. Согласно тем же записям воспитателей, дистрофией 1 степени страдал 41 ребенок, 2-й — 34, 3-й (тяжелая степень истощения) — 32.

29.06.1941 Эвакуация детей из блокадного Ленинграда. Фото: Всеволод Тарасевич/РИА Новости

«…тяжело больных маленьких ленинградцев горячо приняли жители Канска… Каждый день посещали представители города. Первой посетила Клавдия Матвеевна Гренчик — инструктор отдела торговли Горкома, держа и лаская на руках трехлетнюю Надю Кустову, с большим трудом сдерживая слезы… Надя сразу почувствовала материнское сердце женщины-патриотки нашей Родины и тихим слабым детским лепетом спросила: “Ты будешь моей мамой? Моя мама умерла в Ленинграде, а папа бьет немцев”».

И тут же данные о состоянии здоровья Нади:

«…Полное отсутствие подкожного жирового слоя — истощение. Вес — семь килограммов. Кожа бледно-серого цвета, сухая, шелушится, покрыта местами пиодермией (гнойное поражение). Лежит, встать не может, язык обложен бурым налетом, полости рта разрыхлены, кровоточат, зубы шатаются, выпадают, облысение…»

Председатель Красноярского краевого общества «Блокадник» Валентина Антонова говорит, что до сих пор точно не известно, сколько детей после окончания блокады вернулось в Ленинград, а сколько осталось в Сибири.

«Точно знаю, что три девочки были удочерены: Эсфирь Колосова, Валентина Буланова и Анна Токарева. К сожалению, никто никогда всерьез не занимался статистикой — в каких районах края жили и, возможно, живут дети-блокадники. Я отправляла запросы везде, куда привозили маленьких ленинградцев, но отвечали далеко не все».

Письмо Оле от сестренки Тани. Каратузский районный музей.
Ручка для Оли от Тани. Каратузский районный музейФото: Ручка для Оли - от Тани - Каратузский районный музей

«Дорогая Оличка. Я живу в яслях. Мне очень хорошо. Я долго болела. Меня все очень любят и берегут и лечат Когда я выздоровею приедет папочка и мы будем жить все вместе
Целую тебя дорогая Оличка Ручку мою рисовала тетя Маруся
Твоя сестричка Таня».

Последние строчки написаны не очень разборчиво. Девочка Таня из блокадного Ленинграда писала письмо в эвакуацию свое сестренке Оле. Письмо сохранилось в архивах Каратузского районного музея. Это Красноярский край — до блокадного города почти пять тысяч километров. Писала ли его сама девочка или ей помогала тетя Маруся, которая на втором листке нарисовала ручку Тани, можно только догадываться. Почему Таня осталась в яслях, а Олю эвакуировали, — тоже. Возможно, потому что Таня заболела и сестер разлучили.

Известно, что в Каратузский район в октябре 1942-го переселили целый детский сад № 26 — 50 человек. Малыши приехали со всем персоналом — от заведующей до воспитателей и уборщицы. Поселили их в здании местного дома пионеров. Когда-то этот дом принадлежал купчихе-золотопромышленнице Клавдии Колобовой. В его просторных и теплых комнатах ленинградские дети прожили три года, вплоть до снятия блокады. Летом 1945 года подросших и окрепших детей провожали обратно в Ленинград всем селом.

Воспитательница детского сада Анастасия Степанова и ее муж Николай ШишкинФото: Каратузский районный музей

Каратузские ребятишки, знавшие по рассказам ленинградцев о том, что в городе за время блокады не осталось ни кошек, ни собак, подарили на память своим маленьким друзьям котенка. Дети всю дорогу берегли животное и благополучно привезли в Ленинград. А одна из воспитательниц детского сада, 20-летняя Анастасия Степанова, встретила в Каратузском будущего мужа — Героя Советского Союза младшего сержанта Николая Шишкина. В Ленинград она вернулась уже вместе с ним.

Пять картинок войны

Многие дети блокады не помнят голода и холода. Но война вывернула их жизни наизнанку, навсегда отпечаталась в памяти страшными «фотографиями».

Когда началась блокада, Валентине Антоновой было семь лет.

«Мое первое ощущение войны, первая картинка — обстрел Васильевского острова. Был сентябрь, солнечный день, выходной. Мы носились во дворе. Вдруг сильный свист и темнота. Очнулась я уже в больнице, надо мной склонилась и плакала мама. В угол дома, возле которого мы играли, попал снаряд. Много жертв, двое детей из нашей компании погибли. Мне, к счастью, взрывной волной лишь контузило правую сторону. Несколько часов я была без сознания. Это было первое столкновение с войной. До этого мы, дети, не понимали толком, что это такое, в войнушку играли. А после сразу повзрослели.

Валентина Антонова с родителямиФото: из личного архива

Вторая картина — зима 1941-1942 годов. Папа ушел на фронт, сестренку, двухлетнюю Ниночку, кормить уже было нечем, и мы отдали ее в круглосуточные ясли, где было питание. Дома остались я и мама. Морозы стояли жуткие, с 20 ноября по 25 декабря единственной едой в Ленинграде был хлеб. 125 граммов — для иждивенцев, 250 граммов — для работающих. Подростки, кто еще мог двигаться, шли на производство, чтобы получить рабочую карточку. Запасов не было, Бадаевские продовольственные склады немцы уничтожили еще 8 сентября. Попасть в осажденный город можно было только по воздуху. А сколько можно привезти самолетом? На карточках числились и мясо, и растительное масло. Но получить все это было невозможно.

01.12.1941. Блокада Ленинграда. Прогулка детей, находившихся в бомбоубежище Казанского собораФото: РИА Новости

Мы жили на первом этаже, в 14-метровой комнате в коммуналке. Однажды утром мама сказала, чтобы из садика я шла к знакомым, а не домой. После работы она зашла за мной. И в этот момент на улице раздался страшный грохот. Зажигательная бомба прошла четыре этажа дома и застряла в потолке нашей комнаты. Пока бомбу не обезвредили, мы жили у знакомых, но и после находиться в комнате было невозможно. В соседней квартире жила женщина с двумя детьми: мальчиком и девочкой. Однажды она не вернулась с работы, видимо, замерзла по дороге. И мы поселились в ее комнате. Вскоре мальчик умер от голода, мы с мамой завернули его в какие-то тряпки и увезли на Васильевский остров, где складировали трупы, — тогда уже не хоронили. А девочку мама еще несколько дней подкармливала хлебными крошками и водой. Потом отвела ее в детприемник. Аллочку эвакуировали куда-то на Урал, уже после войны она нашла нас и приезжала в гости.

Первая довоенная фотография Валентины АнтоновойФото: из личного архива

Третью “картинку” я никогда не забуду. Так как в садиках детей хоть как-то кормили, было негласное постановление: если ребенок не съел свою норму, ее отдавали родителям. Я всегда старалась оставлять маме. Но подошло время, когда сил уже не было совсем. Однажды я пришла из сада и увидела на полке буфета маленький кусочек хлеба. Подставила единственный стул, полезла, и в это время вошла мама. Я обернулась и увидела ее глаза. А в них такая тоска и безысходность. Мама повернулась и вышла. Она все поняла, решила не смотреть на то, как я его съем. Тот кусочек я не взяла, не смогла, но мамин взгляд на всю жизнь врезался в память. Спасибо маме, что ни разу в жизни мне этот эпизод не напомнила».

«Вставайте ближе к центру и привяжите детей»

В 1942 году в Ленинграде вышло строгое предупреждение — всех детей эвакуировать, а в городе оставить только тех, кто может работать. Валина мама долго не хотела уезжать, решилась, только когда пригрозили, что отнимут детей.

«Четвертая “картина” — переправа через Ладогу. 18 августа 1942 года мы сели на маленький катер. Я слышала, как капитан сказал маме: “Вставайте ближе к центру и привяжите детей, я ни за что не ручаюсь”. Всю дорогу судну приходилось лавировать между падающими бомбами. В какой-то момент снаряд попал в соседний катер, на нем ехали малыши из детского дома. Катер загорелся и начал тонуть: детские крики, пламя. Помочь было невозможно. Немцы специально не давали возможности подплыть. В этот момент женщина с нашего катера уронила с борта сумочку с документами, стала истошно кричать и рваться в воду, ее связали. Мы приплыли к вечеру все мокрые. Нас распределили в поезда по направлениям. И тут произошла случайность, благодаря которой мы оказались в Сибири, хотя направление у нас было в Горьковскую область.

Блокадный Ленинград. Побережье Ладожского озера. В ожидании переправы на Большую землюФото: ТАСС

Представьте, столпотворение, толкотня, все бегут, а уже темно. Мама пробирается впереди с сестренкой в одной руке и сумкой в другой, я держусь за полы ее пальто и в какой-то момент запинаюсь о рельсы и падаю навзничь, разбивая себе все лицо. Мама засуетилась, занервничала — мы же опоздаем на посадку. Рядом стоял эшелон с ранеными. И тут из вагона выскочили раненые и стали помогать нам подняться к ним. Меня умыли, обработали раны, поезд тронулся, и мы поехали с ними, в Сибирь. Сутки они нас подкармливали своим пайком, а на вторые на нас уже пришло распоряжение, и нам выделили питание. Так мы оказались в Новосибирской области — на подселении у местных жителей в деревне Заозерная. После освобождения Калининской области нам разрешили переехать туда, там жили родители мамы.

И пятая “картинка” — победа. Зимой 1945 года я сильно заболела. В школу нужно было ходить за пять километров. Однажды в феврале был яркий солнечный день, овражки растаяли, и я шла прямо по воде в ватных сапожках, мне мама их сшила. Промокла, застудила ноги и три месяца, до самой победы, не могла ходить, меня на руках носили, волдыри были до колен. Еще слабая пришла кое-как в школу без учебника по географии — очень тяжело после болезни было носить много книжек. И учительница меня наказала — оставила после уроков мыть полы в классе. И вот я мою, а мимо школы ребятишки несутся и кричат: “Победа, победа!” Что тут началось! С уроков все сорвались, бросились на улицу, прыгают, кричат. Я с места не страгиваюсь, я же наказана. И тогда учительница мне говорит: “Валя, иди, отмечай со всеми победу — такое бывает один раз в жизни”. Самые дорогие слова были за те страшные годы».

Валентина Антонова (слева) во время учебы в институте с подругойФото: из личного архива

В августе Валиной маме пришел вызов из Ленинграда, и семья вернулась домой. Валя выросла, закончила институт, но все время мечтала о Сибири, которая их спасла. В Новосибирске работы не было, а в Красноярске тогда только-только открывали телецентр. Валентина приехала в Красноярск, стала главным инженером телерадиоцентра и проработала на Красноярском телевидении 34 года.

Сегодня эту женщину знают в том числе как председателя краевого общества «Блокадник». День ее расписан по минутам: поздравить блокадников, позвонить, спросить о здоровье, выбить помощь тем, кто одинок или болен, выступить перед школьниками. Как признается она сама, два дела в жизни, которые ей удалось сделать и которыми она гордится, — это установка в 2005 году в центре Красноярска памятника «Детям блокадного Ленинграда» (на тот момент подобного не было даже в Санкт-Петербурге) и выход книги «Сибирь второй нам родиною стала», где Валентина Степановна собрала более 100 воспоминаний блокадников, оказавшихся волею судьбы в Красноярском крае.

А в 2017 году Валентине Степановне вместе с волонтерами и школьниками удалось найти в поселке Березовка (в 20 километрах от Красноярска) братскую могилу, где во время войны хоронили ленинградцев, которые не перенесли эвакуации и умерли в дороге. Впервые об этом месте упомянул Виктор Астафьев в своем рассказе «Соевые конфеты».

«… Мне, Кузьме Абросимову и трем пожилым рабочим с промучастка велено было заняться погребальными делами. На станции отцепили от поезда, идущего с эвакуированными из Ленинграда, ледник, набитый покойниками.

Валентина Антонова в своей квартиреФото: Светлана Хустик

Ближний Березовский совхоз выделил подводы и возчиков, мы наряжены были им в помощь. Я не стану описывать те похороны — о таком или все, или ничего… Похоронами я был не просто раздавлен, я был выпотрошен, уничтожен ими и, не выходя на работу, отправился в Березовку, в военкомат, — проситься на фронт».

Больше никаких упоминаний о братской могиле не было. Но нашелся свидетель — дочь блокадницы, которая рассказала, что мама завещала похоронить ее на кладбище в Березовке, где лежат все блокадники, и указала место — на опушке леса, недалеко от старого кладбища. Так могила и была найдена. Возле нее поставили памятный камень, который назвали «Слеза», и установили крест. Сейчас в Красноярском крае осталось 130 блокадников. Около 100 из них — лежачие.

«Меня называли фашистом»

Герман Семенович Романов с двумя братьями, сестренкой и родителями жил в блокадном Ленинграде около года. Вскоре папа умер от истощения. Когда подошла очередь эвакуироваться, Герман, самый младший, ему и двух лет не было, заболел коклюшем. Маме пришлось выбирать, кого спасать, — троих старших или малыша. И она оставила младшего в яслях, а сама с тремя детьми уехала в Кемеровскую область. Герман поправился, и вскоре ясли эвакуировали в Красноярский край. Мальчик попал в Канский дом ребенка (в 300 километрах от Красноярска). Закончил школу, отслужил армию, женился. Несколько раз пытался найти родных, обращался в разные инстанции. Но ему везде отказывали. Родственники Германа тоже его искали. Мама с детьми выжили, и, как только вернулись в Ленинград, женщина сразу пришла в ясли, где оставила сына. Но ей ответили, что мальчик умер.

Герман Романов с мамойФото: из личного архива

«В детском доме дети дразнили меня фашистом, даже воспитатели обзывали, имя мое никому не нравилось. Я вырос и решил изменить имя и отчество, стал Геннадием Григорьевичем Романовым. Видимо, поэтому меня родные и не могли отыскать. Как-то я увидел объявление в местной газете, что кто-то ищет Виктора Германова. Подумал, а вдруг это меня, и пришел в редакцию. Журналисты посоветовали сходить в Управление детскими домами — было тогда такое учреждение в городе. А там сидит женщина и, увидев меня, как воскликнет:“Герман, где же ты пропадаешь, я тебя ищу!” Это оказалась та девочка, которую в детском доме за мной приставили ухаживать. Как она меня через 20 лет узнала, не пойму. Ей тогда всего 15 лет было. Она нашла документы, что я родился в Ленинграде, когда приехал в Красноярск, кто мои родители. И завертелось, маме отправили телеграмму. Мне достали билет, и в августе 1967 года я прилетел в Ленинград. Выхожу из самолета, а меня целая делегация встречает. Кричат: “Вон он!” Оказалось, что мы как две капли воды похожи со старшим братом Сашей, даже экспертизу делать не надо. Так через 25 лет я вновь обрел семью.

Герман Романов у памятника «Детям блокадного Ленинграда» в КрасноярскеФото: из личного архива

Блокаду я теперь знаю по рассказам родных. Когда папа умер, его около месяца держали, чтобы получать на него карточки. Так удалось накопить три буханки хлеба. Если бы мама взяла меня тогда с собой, я бы наверняка не выжил. Они сестренку, когда до катера шли, уже на тряпках волокли, она идти не могла. Только втащили, началась бомбежка, их чудом не задело.

Найдя родных, я три месяца хлопотал, чтобы сделать ленинградскую прописку, хоть и все документы были, это оказалось непросто. Переехал в Ленинград, два года проработал в детском саду, где меня оставили, — что-то меня туда тянуло. Еще 25 лет прожил с мамой, похоронил ее. Но каждый год приезжаю в Красноярск, я здесь весь Енисей избороздил, пока учился в речном училище, здесь моя вторая родина».

«У тебя никого нет»

Эсфирь Колосову в 1942 году привезли из Ленинграда и направили в Канский детский дом. Девочку удочерила еврейская семья Зусмановичей из Красноярска. И вплоть до сознательного возраста она не знала, что она Валя Киселева из блокадного Ленинграда.

01.11.1942. Дети, пострадавшие от немецко-фашистских обстрелов и бомбардировок, в одном из ленинградских госпиталейФото: Борис Кудояров/РИА Новости

«Мое первое детское воспоминание очень страшное. Мне не больше двух лет, я в больничной палате, вокруг забинтованные руки и ноги. Как я могла запомнить что-то в столь маленьком возрасте — не пойму до сих пор. Уже потом я узнала, что больничная палата была в Приморском госпитале Ленинграда, куда меня доставили полуживой, подкормили и сдали в дом малютки. Как я попала в госпиталь, неизвестно, скорее всего, меня нашли в одной из ленинградских коммуналок. Дом малютки вскоре эвакуировали в Красноярск.

Здесь Валю уже переименовали в Эсфирь, она с приемной мамойФото: из личного архива

Лидия и Исай Зусмановичи в июле 1944 года потеряли на Ленинградском фронте единственного сына Фрола. И чтобы хоть как-то заглушить горе, решили удочерить ленинградскую девочку. Лидия Самуиловна, увидев малышку, сразу решила, что она будет ее дочерью.

«Мне очень повезло, — говорит Эсфирь Исаевна. — Я попала в порядочную семью, меня любили безумно, хотя по возрасту родители годились мне в бабушки-дедушки. Они назвали меня в честь своего погибшего сына: Фрол — на женский лад Эсфирь».

В 1990 году Эсфирь Исаевна увидела заметку в краевой газете о том, что все, кто пережил блокаду Ленинграда, приглашаются в красный уголок ЭВРЗ. Там к Эсфирь подошла женщина, она достала ветхую амбарную книгу, на которой было написано «Дети, эвакуированные из Ленинграда». В одной из строчек было написано: «Валя Киселева».

Эсфирь КолосоваФото: Светлана Хустик

В остальных графах прочерк: ни фамилии, ни имен родителей, как у других детей. Таких абсолютных сирот было мало. Эсфирь пережила шок, это были первые сведения о ней. Она решила искать своих родителей, хотя мама и сказала ей: «Фиронька, ты ищи, но у тебя никого нет». В Приморском госпитале была информация, что к ним поступила истощенная девочка, которую отправили в Ленинградский дом ребенка № 9. Из Ленинградского облздрава пришел ответ, что безродная Валя Киселева действительно проживала в Ленинградском доме ребенка № 9, где ей и было дано это имя и дата рождения — 1 марта 1940 года (возраст детей тогда определяли примерно, по зубам). Больше никаких сведений. Получается, и имя Валя, и фамилия Киселева, и дата рождения были не настоящими.

«Я всю жизнь прожила с ощущением, что вот сейчас кто-то позвонит в дверь, телеграмма придет, что меня ищут. Хотя я люблю Красноярск, здесь я стала счастливой дочерью, женой и мамой, это моя родина, а Ленинград я впервые увидела, когда уже мои дети были школьниками».

Источник