Мне 72 года. И что с того? Размышления француженки о старости.

Катрин Тексье выступает против принятых в обществе устаревших представлений о пожилых женщинах, заявляя о своих правах на место в рядах тех, кто намерен в последние десятилетия своей жизни оставаться активным и энергичным.

Около 20 лет назад, мы с мужем незадолго до развода прогуливались по Центральному парку. На минутку я остановилась на холме полюбоваться озером. Не помню, о чем мы разговаривали, но ясно помню, как я сказала: «Не представляю, что состарюсь здесь, в Штатах». На тот момент мне было за 40, и, вероятно, приближение пятидесятилетия я воспринимала как некий рубеж, за которым наступает «старость». Быть может, я имела в виду, что не вижу себя состарившейся рядом с ним — это больше похоже на правду, ведь вскоре мы расстались.

Возможно, проведя почти 20 лет в Соединенных Штатах, я все еще чувствовала себя случайным путником — всего лишь обладательница грин-карты, иностранец-резидент, одной ногой на этом континенте, другой — в Европе. Так и не обосновалась здесь по-настоящему, все время готовая сбежать обратно во Францию, как те эмигранты из старых европейских империй, отошедшие от дел и возвращающиеся домой после работы в колониях. У меня было весьма смутное представление о «старости» и о том, когда я буду готова паковать чемоданы. Я решила, что жизнь подскажет, когда придет время.

С тех пор я оставалась на одном месте — хотя предприняла две вялые попытки пересечь Атлантический океан: после развода подыскивала в Париже международные школы для дочерей и, когда у меня был живущий в Европе возлюбленный, ненадолго выставляла на продажу свою квартиру в Нью-Йорке, мечтая о жилье в старомодном семиэтажном доме рядом с Бастилией.

Теперь, спустя годы, у меня все меньше и меньше желания уезжать из Нью-Йорка, где я все же пустила корни сквозь трещины на его тротуарах. Даже при том, что после семидесяти, полагаю, что я уже действительно старею. Но мысль о возвращении во Францию пугает, словно похоронный звон. Конечно, оставаться в Нью-Йорке  — городе, в который я влюбилась в 22 года, — все равно что махать пучком чеснока перед лицом смерти. Своего рода vade retro satana («Иди прочь, Сатана» — латинское крылатое выражение и название католической молитвы — прим. Newочём) — жалкая попытка оставаться вечно молодой или как минимум отсрочить неизбежное.

***

Я плакала, когда мне исполнилось 20, а значит, прошли подростковые годы. Я снова почувствовала себя старой, когда мне исполнилось 34 — у меня на руках был двухлетний ребенок, впереди маячило 35-летие. А там еще пять лет — и здравствуй, вселяющие ужас 40! Как ни парадоксально, сейчас я чувствую себя моложе, энергичнее и лучше физически и морально, чем в 60 или даже 50. Неужели все дело в восприятии? И само понятие «старости», меняющееся от культуры к культуре, от поколения к поколению и от десятилетия к десятилетию — весьма относительно? Когда нам было по 20 лет, представители моего поколения дерзко заявляли о невозможности доверия к кому-либо старше 30. После 30 ты принадлежал к презренному «миру взрослых» — миру «Безумцев», в котором женщины с маленькими сумочками были или секретарями, или матерями, а мужчины в серых фланелевых костюмах командовали парадом. 

Я плакала, когда мне исполнилось 20, а значит, прошли подростковые годы. Я снова почувствовала себя старой, когда мне исполнилось 34 — у меня на руках был двухлетний ребенок, впереди маячило 35-летие. А там еще пять лет — и здравствуй, вселяющие ужас 40!

В 19 веке достижение тридцатилетия означало окончательное взросление. Для женщины это было начало конца — конца свежести, молодости, привлекательности, фертильности — Оноре де Бальзак четко изложил это в своем романе «Тридцатилетняя женщина». Каждое поколение выступает против дискриминации по возрасту, пока не получает в ответ лозунги типа «40 — это новые 30», «50 — это новые 30», «60 — это новые 40» и т.д.

В 1947 году Глория Стайнем давала интервью. Журналист отметил, что она с копной длинных волос и в очках-авиаторах не выглядит на свои 40. В ответ Стайнем произнесла свою знаменитую фразу: «Именно так и выглядят 40 лет». Сейчас, глядя на свои недавние фотографии, она говорит: «Вот как выглядят 84 года. Пятидесятилетие было большим потрясением, потому что это был конец половины жизни. Но после того, как я свыклась с этой мыслью, 60 ощущались отлично. 70 тоже. Мне нравилось, действительно нравилось становиться старше. Я ловила себя на мыслях вроде: „Я не хочу что-то, чего у меня нет“. Как вам такое? Но восьмидесятилетие уже больше про смерть, чем про старение. Во всяком случае, не только про старение».

Джулия Хокинс из Луизианы может с этим не согласиться. Ей 103, и она только что одержала победу в марафоне для пожилых, проходившем в Альбукерке, Нью-Мексико, полностью оправдав свое прозвище «Ураган». Она начала заниматься бегом, когда ей исполнилось 100 лет.

Не так давно 69-летний мотивационный спикер из Голландии обратился в суд с просьбой изменить в паспорте свой возраст — а именно указать дату рождения на 20 лет позже. Он утверждал, что находится в отличной физической форме и выглядит гораздо моложе своих лет. Если и по официальным данным его возраст будет меньше, то у него появится преимущество на сайтах знакомств, уверял мужчина. На его сайте можно найти информацию о семерых детях и «серьезных отношениях с женщиной мечты». Однако он объяснил СМИ, что встречается с другими женщинами, потому что хотел бы иметь больше детей от суррогатных матерей.

«В 69 я ограничен в своих возможностях, — сказал он журналисту The Guardian. — Если я указываю в Tinder, что мне 69 лет, то мне никто не отвечает. Если же напишу, что 49, то с учетом моей внешности у меня все будет отлично».

«Я чувствую себя на 49 лет, но я не хочу врать», — объяснил он.

Он рассуждал так: по закону мужчина может сменить свой пол на женский, а женщина — на мужской. По сравнению со сменой пола, изменение даты рождения — сущий пустяк, зато можно навсегда избавиться от «проклятия старения»!

Признаюсь, что порой мне хотелось бы иметь возможность вообще не указывать свой возраст на сайтах знакомств.

Несколько лет назад, когда я впервые установила Tinder, я была поражена. Моя дочь Клоуи раскритиковала меня: «Мама, НЕТ! Это же для 16-летних подростков». Когда я возразила, что моя 45-летняя подруга познакомилась со своим парнем в Tinder, она парировала: «45-летние — это не такие старики, как ты». (На тот момент мне было 65.)

 «И в каком же возрасте начинается старость?» — поинтересовалась я.

Она огрызнулась: «В 55?» На следующее утро я обнаружила, что приложение исчезло из моего смартфона.

Очевидно, что я уже достигла или даже преодолела ту возрастную отметку, которую я когда-то смутно представляла себе и которой боялась, стоя на холме в Центральном парке. И вот я здесь, впереди еще, может, пара десятков лет (моя мама умерла в 85, мой отец дожил до 92, а родители моей матери — до 92 и 97 лет). Мне все еще не пришло в голову собрать вещи, чтобы «провести свою старость во Франции». Напротив, я знакомлюсь онлайн и только что закончила писать книгу.

«Ты в стадии отрицания, — уверена Клоуи. — Кто будет заботиться о тебе, когда ты будешь пожилой? Как ты будешь подниматься по лестнице?»

Мое поколение зажато в тиски. С одной стороны, у нас есть желание жить на полную катушку до самого конца — как мы и живем с 20 лет до тех пор, пока позволяет состояние здоровья. А с другой стороны — общественные установки, которые подталкивают меня в сторону дома престарелых, ведь мое место там, а мир принадлежит следующим поколениям.

Пару недель назад финансовые консультанты принесли мне толстую папку распечаток и предложили пересмотреть мои возможности в свете изменения ситуации (читай: моего старения). Их было двое. Они прикидывали, куда я могу вложить свои весьма скромные инвестиции. Старший был очень доволен какими-то автоматическими расчетами, в которых сравнивалось, как распределены мои активы сейчас и как следовало бы их перераспределить, учитывая мой возраст.

Я непонимающе разглядывала цифры и разноцветные графики, стараясь следить за ходом мысли консультанта и уловить разницу между долларами в 2018 году и долларами в 2038 году — если я доживу до того времени. При текущем состоянии моего имущества (из которого самым ценным является квартира на Манхэттене) вероятность, что мне хватит средств на комфортную жизнь, составляла 87%. Было ясно (с точки зрения компьютерного алгоритма), что если я хочу увеличить эту вероятность до 97%, мне необходимо продать квартиру и инвестировать полученное в фондовый рынок. «Недвижимость долгое время была золотым стандартом, но после ипотечного кризиса она стала не такой надежной, как ценные бумаги», — пояснил старший консультант. Я возразила, что моя квартира не потеряла в своей стоимости. Напротив, с того момента как я купила ее на свое скромное жалованье лет 30 назад, она выросла в цене как минимум в половину. Какие ценные бумаги могут принести такую доходность?

Кроме того, оставался нерешенным вопрос, стоит ли мне и дальше давать столько денег своим дочерям, сколько это позволяет налоговая служба без необходимости уплаты налога — то есть $15 000 в год. Консультанты напомнили мне, что в числе моих заявленных предпочтений были: 1) обеспечивать себя до самой смерти, 2) не становиться обузой для своих дочерей. Иногда я вспоминаю свою мать, которая с возрастом все чаще повторяла: «Не хочу быть для тебя обузой».

Тогда, видя мое нежелание продавать квартиру, старший консультант поделился рассказом о своей матери, которая была долгое время в добром здравии и не хотела переезжать. Потом она внезапно заболела, и ей понадобился ежедневный уход, смена подгузников и прочее. Поскольку у нее не было денег на сиделку, финансовый консультант и его брат по очереди ухаживали за ней до того, как удалось продать ее дом (это заняло полгода), а затем перевезли ее в дом престарелых. Вопрос, который крутился у меня на языке и который я не решилась задать: почему братья сами не оплатили услуги сиделки на то время, пока продавали дом?

Как бы там ни было, у меня хорошая наследственность. Когда моей маме было за 60, она садилась в свой фургон на колесах — оборудованный таким образом, чтобы она могла в нем спать и готовить еду, — привязывала к крыше байдарку и отправлялась к порогам реки Ардеш в центральной Франции или к озерам Финляндии, где позже она проводила зимы в деревянной хижине без водопровода и электричества, отапливаемой большим каменным камином. Она сама носила из колодца воду в жестяных ведрах и сама рубила дрова, сложенные под навесом.

Бунтарка и бесстрашная путешественница, она так и не вышла замуж, встречалась со многими мужчинами — но лишь уклончиво упоминала о них. Она была переполнена жизненной силой, и в ее присутствии все преображалось, стоило ей только зайти в комнату. Она была сногсшибательна! Ее не интересовало, что о ней говорят другие. Если ее осуждали, она яростно давала отпор, осыпая проклятиями, и уходила, хлопнув дверью. До последнего дня она отказывалась играть ту роль, которую приписывало ей французское буржуазное общество.

В 85 лет она пережила инсульт после одной из поездок в Финляндию. Я была в Нью-Йорке, когда узнала об этом, а мама находилась в кемпинге на юге Франции, ожидая, пока съедет арендатор ее зимнего домика. Если не считать сердечного приступа в 70 лет, после которого она полность оправилась и продолжила путешествовать, она никогда в действительности так и не «постарела».

Когда я, только что с самолета, в шапочке и бахилах вошла в палату в больнице в Сен-Рафаэле на Лазурном берегу, моя мама развлекала медсестер из интенсивной терапии историями о каякинге. Из-под одеяла виднелись ее еще крепкие плечи, мускулистые руки (ох уж этот каякинг!); загорелое и покрытое веснушками, ее лицо все еще сияло после каникул на свежем воздухе. Очарованные, медсестры были в восторге от ее рассказов.

В отличие от мамы, моя бабушка состарилась надлежащим образом. Я помню, какой она была лет в 60: на ней серое платье-туника, кардиган бледно-лилового цвета и фартук в цветочек; у нее короткие волосы с голубоватым оттенком, недавно сделана химическая завивка; в руках у нее фирменное блюдо — фаршированные рулетики из телятины, — приготовленное для еженедельного ланча с моими дядюшками, которые приезжали каждый четверг, когда я приходила после уроков. 

Как ни парадоксально, сейчас я чувствую себя моложе, энергичнее и лучше физически и морально, чем в 60 или даже 50. Неужели все дело в восприятии?

Она не упражнялась, зато работала в саду, ходила на рынок, собирала айву для заготовок и занималась мелкими домашними делами (тяжести поднимала помощница). Мой дедушка был боксером-любителем, обожал плавание и каждое утро перед завтраком занимался гимнастикой в саду. Летом мы ездили на юг Франции к морю, где, несмотря на уговоры дедушки, бабуля сидела под зонтиком на пляже, полностью одетая. Дедушка учил меня плавать, пока я не смогла проплывать по километру в каждую сторону. Бабушка отказывалась учиться. Возможно, на том этапе ее жизни она считала это неуместным, слишком дерзким поступком для женщины в возрасте — раздеться на пляже и так свободно двигаться.

После того, как мой дедушка умер в возрасте 92 лет, она жила одна в большом доме под Парижем. Каждый день к ней приходила помощница, которая ухаживала за ней, убирала и готовила еду. Когда в 90 она стала забывчивой и рассеянной, а позже прикованной к постели, родственники наняли сиделку и установили больничную кровать на первом этаже в спальне с прилегающей ванной комнатой, чтобы было легче проводить гигиенические процедуры.

В свои 70 я стараюсь стареть естественно, правда, все еще окрашиваю волосы. Я восхищаюсь женщинами, которые отращивают седину, и подписана на некоторых в Instagram. Волосы седые — переживания пустые. Серебристые локоны красиво ниспадают на их спины. Эти великолепные одалиски загорают на пляжах Малибу или покоряют Гималаи. Седовласые модели сейчас в тренде. Когда примерно в 52 у меня наступила менопауза — непримечательное событие, которое прошло практически незамеченным — я прочитала в книге, что теперь наступило время принять мой статус карги. Я не знала значение этого слова, но мне не понравилось, как оно звучит. Мне пришлось заглянуть в словарь: карга — грубая и уродливая старая женщина. У меня не было ни малейшего желания становиться старухой, что в моем понимании означало «расстаться со своей сексуальностью и чахнуть на корню».

Позже я узнала, что есть еще одно значение — что старуха является одним из аспектов Триединой богини, которая олицетворяет три этапа жизни женщины: Дева, Мать и Старуха. Каждый аспект имеет свое предназначение, и все они одинаково прекрасны. Кроме того, каждый этап соответствует фазам Луны. Вхождение в роль Старухи по сути является кульминацией жизни женщины, когда она становится воплощением всей мудрости, накопленной за годы, прожитые в других ролях. По запросу «старуха» Google выдал фотографию одной из тех беловолосых богинь, визажистки-ставшей-возрастной-моделью, на которую я была подписана в Instagram. Ее звали Синди Джозеф. В блоге «Это не мой возраст» я нашла ее пост: «Пришло время. То, чем занимаются женщины поколения бэби-бумеров, — беспрецедентно! Мы вносим что-то новое в каждый десяток лет нашей жизни и продолжим это делать и в 60, и в 70: начинаем строить карьеру, снова идем в колледж. Мы делаем то, что не делали до нас. Мы не похожи на пожилых женщин прежних поколений, и компании-производители наконец-то это признают».

Несколько месяцев назад я узнала, что она умерла летом 2018 года. В 67. От рака. Мы не были знакомы, но мое сердце сжалось. Она была первопроходцем, но так и не дожила до преклонных лет.

Из-за бэби-бума 1950-х людей моего возраста больше, чем 25-44-летних. В мире сейчас насчитывается 108,7 млн людей старше 50 лет. Из них 76,4 млн бэби-бумеров (родившихся в период с 1946 по 1964), 49 млн представителей поколения Х (родившихся с 1965 по 1980) и 82 млн миллениалов (родившихся с 1981 по 1996). Более того, число людей за пятьдесят будет только расти и за следующие десять лет увеличится на 19 млн, в то время как численность людей возраста 18-49 лет увеличится лишь на 6 млн. 

Так что на сегодняшний день мы, бэби-бумеры, являемся основными потребителями, а значит компаниям стоит ориентироваться на нас, особенно на женщин нашего поколения, и использовать для рекламы моделей в возрасте. Я нахожу их очень красивыми. Наличие у них признаков возраста (седина, морщины) делает их привлекательными, даже сексуальными, так что не стоит их ретушировать, скрывать и закалывать ботоксом.

Еще мне очень нравятся звезды моего возраста. Изабелла Росселлини, которой уже за шестьдесят, недавно снялась в рекламе Lancôme. На ней было совсем немного макияжа, а текст звучал так свежо и непринужденно, будто она говорит прямо здесь и сейчас. Ее слова казались не только личными, но даже революционными: «Питание, сияние — вот что я хочу от крема. Не молодость. Молодость у меня уже была, и она прошла».

Но действительно ли она прошла?

В инстаграм-аккаунтах «ПодслушаноЛА» и «ПодслушаноНЙ»(@overheardLA и @overheardNY) постят реальные разговоры, подслушанные на улицах Лос-Анджелеса и Нью-Йорка. В одном недавно выложили диалог двух друзей в ожидании кофе:

[Цитата

– Бариста написал на моем стакане: «Келли горяча». Я вроде в возрасте, а все еще получаю такие комплименты!

– Там написано: «Келли, [эспрессо] погорячее».

Я регулярно хожу к остеопату, который живет на окраине Бейсайда в Квинсе. Обратная дорога до Манхэттена усыпляет, особенно если читать книгу. Но иногда поезд бывает переполнен, когда я сажусь на Квинсборо-Плаза, и молоденький красавчик предлагает мне место. Это обидно. Мне? Миниатюрной даме в возрасте? Предлагает место какой-то чрезмерно вежливый парнишка? И вот тут у меня возникает дилемма. С одной стороны, я могу посидеть и спокойно почитать, пока еду до своей остановки, а с другой стороны, я понимаю, что невыспавшаяся, в леггинсах, без макияжа, в огромном шарфе и в очках, я не скрою свой возраст. Так что на долю секунду я обижаюсь на этого вежливого парнишку, а потом киваю ему в знак согласия с обворожительной улыбкой. 

«Для меня вы красивее сейчас, чем тогда, мне меньше нравилось ваше лицо юной девушки, чем теперешнее — опустошенное лицо». Такие слова говорит Любовник, герой одноименного автобиографического романа Маргерит Дюрас, когда встречает свою возлюбленную спустя десятки лет после их романа. Они (или их персонажи) впервые встретились возле парома, пересекавшего реку Меконг недалеко от Сайгона: рассказчица — пятнадцатилетняя французская девочка, герой — богатый молодой китаец, чуть за двадцать. В поздние годы Дюрас действительно выглядела опустошенной, в основном из-за алкоголизма, но это слово все равно воспринимается как удар под дых. 

Но только не для Дюрас. Абсолютно невозмутимая, она продолжает:

«Как быстро в моей жизни все стало слишком поздно. В восемнадцать лет было уже слишком поздно. С восемнадцати до двадцати пяти с моим лицом творилось что-то непонятное. В восемнадцать я постарела. Не знаю, может быть, это со всеми так, я никогда не спрашивала. Кажется, кто-то говорил мне, что время, случается, вдруг поражает людей в самые юные, самые праздничные годы жизни. Я постарела внезапно, грубо. Время подчиняло себе мои черты одну за другой, я видела, как они меняются, как глаза становятся больше, взгляд — печальнее, рот — решительнее, лоб пересекают глубокие морщины. Не могу сказать, чтобы это меня испугало, наоборот, я наблюдала, как стареет мое лицо, будто читала увлекательную книгу. Я знала, всегда знала: в один прекрасный день старение замедлится и возобновится обычный ход вещей. Знакомые, видевшие меня семнадцатилетней во время моей поездки во Францию, были поражены при новой встрече два года спустя, когда мне исполнилось девятнадцать. Вот это новое лицо у меня и осталось. Оно стало моим лицом. Конечно, оно еще постарело, но куда меньше, чем можно было ожидать. Мое лицо иссечено глубокими морщинами, кожа сухая и потрескавшаяся. Оно не обрюзгло, как некоторые лица с тонкими чертами, но порода, из которой оно состоит, разрушилась. У меня разрушенное лицо».

В выходные перед встречей с финансовыми консультантами я решила примерить седой парик в специализированном магазине на Манхэттене. У меня как раз гостил друг-стилист, и он убеждал меня, что с неокрашенными волосами я буду смотреться интереснее и сексуальнее. Он согласился пойти со мной, чтобы вместе это проверить. 

Моя красавица-подруга из Франции Натали написала мне обеспокоенное смс: «Если ты не будешь закрашивать седину, будешь выглядеть на 10 лет старше».

Но встреча с финансовыми консультантами отбила любое желание экспериментировать, так что до магазина мы так и не добрались. Я упала духом.

Несколько дней спустя я лежала и не могла уснуть, думала о своем будущем: какой я буду старой, немощной, дряхлой и одинокой в своей квартире, как моя дочь будет менять мне подгузники, как престарелому младенцу. Наверное, и она думала об этом, когда спрашивала: «Кто будет ухаживать за тобой в старости?»

Потом я задумалась о всех мужчинах, с которыми встречалась в последние несколько лет — большинство из них были моложе, намного моложе меня. Будут ли они менять мне памперсы? Вряд ли. Они бы испарились, как только увидели какую-то проблему.

В свои 70 я стараюсь стареть естественно, правда, все еще окрашиваю волосы. Я восхищаюсь женщинами, которые отращивают седину, и подписана на некоторых в Instagram.

Дома в зеркале и в отражении на улице я вижу пожилую, но все еще привлекательную женщину, стильную, активную, полную жизни и готовую к новому этапу жизни. Я убеждена, что привлекательность идет изнутри, она не зависит от гладкости кожи. Я все еще готова писать книги, запускать проекты и дарить любовь. Я не заканчиваю взрослеть. Я постоянно говорю себе: неважно, сколько лет мне осталось — 50, 10 или всего 5; важно то, какую энергию я вкладываю в свое настоящее.

Тем не менее я все-таки сталкиваюсь с когнитивным диссонансом.

Вне зависимости от взглядов пожилая женщина, которая старается выделяться и привлекать к себе внимание, вызывает тревогу у других женщин и подрывает мужественность пожилых мужчин.

В 2017 году некая девушка по имени Дженна Абрамс с 70 000 подписчиков в Twitter высказала свое возмущение тем, что бренд нижнего белья пригласил сняться в рекламе 50-летнюю модель.

«Заветрившийся стейк в кружевах… Девочки-студентки в хлопковых трусиках с Микки-Маусом выглядят желанно, бабули в кружевах, извините, нет. Это закон природы — его не отменить. Но на дворе 2017, и маркетологов не остановить. Они внушают пожилым женщинам простую идею: „Вы желанны“. Но на деле, залежавшуюся рыбу вы не станете есть, даже будь она подана на серебряном блюде. Это очень жестоко и цинично: делать деньги на отчаянии тех, кого уже никто не хочет».

73-летняя Хелен Миррен могла бы поспорить. В интервью журналу Woman and Home она призналась: «Я всю жизнь видела на обложках только 16-летних девочек, прекрасно, что сейчас товары для 60-80-летних женщин рекламируют женщины того же возраста. Вы хороши в 40. Вы прекрасны в 50. Вы великолепны в 60. И вы чертовски восхитительны в 70».

Возможно, блогер не знала и о новом жанре порно, который называется «развратные бабули». Но это неважно, потому что «Дженна Абрамс», которая также постила твиты с резкими высказываниями против Трампа и стала любимицей альтернативных правых, оказалась просто фейком из Санкт-Петербурга. Ее аккаунт в Twitter был удален после выборов в 2016. Но ее блог все еще жив и функционирует. Меня даже не удивит, если это на самом деле русский «тролль»-женоненавистник, выдающий себя за женщину.

Жаклин Тринказ, французский профессор социологии, специализирующийся на изучении пожилых людей, пишет: «Пожилые мужчины в поисках секса высмеиваются, а пожилых женщин и вовсе называют „похотливыми ведьмами“ и относятся как к безумным чудачкам или богатеньким старушкам, пытающимся вернуть былую молодость». Так как общество порицает сексуальную активность пожилых людей, считая ее чем-то неестественным, в любви женщины в возрасте почти всегда в проигрыше, так как встречают только осуждение и отказы».

Американский философ и гендерный исследователь Джудит Батлер в своей книге «Гендерное беспокойство» (1990) утверждает: «Категория пола и натурализированная институция гетеросексуальности являются конструктами, социально установленными и социально регулируемыми фантазиями или „фетишами“, не естественными, а политическими категориями».

И мне кажется, что возраст тоже является своего рода навязанной категорией. Это социальный конструкт, в котором роли были прописаны тысячелетия назад: хорошая мать, честная женщина, женщина-тиран, мать семейства, падшая женщина, шлюха, инженю, девушка в цвету, бабуля, старая карга и т.д. Но мы можем создать новые роли. 

«Мне 74, и я обожаю заниматься любовью», — заявила Джейн Фонда в интервью Paris Match в январе 2012 года. При этом она не испугалась показаться «похотливой ведьмой» или «развратной бабулей». Ее слова были напечатаны на обложке заглавными буквами. (Но нужно понимать, что во Франции к вопросу возраста относятся куда более лояльно.)

Посмотрите на дизайнера Норму Камали в видеоинтервью журналу Allure. Ей 71, она в отличной форме. У нее длинные каштановые волосы и короткая челка, на ней ультра-модные очки «кошачий глаз». Она говорит, что не верит, что ей столько лет: «Я не ассоциирую себя с цифрой 71. Это будто не про меня, а про какую-то маленькую старушку, с внуками… Когда мне исполнилось 21, я буквально с ума сходила, и тогда моя мама, человек с довольно безумным чувством юмора, сказала мне: „Ну все, Норма. Это начало конца“. Ирония в том, что сейчас я чувствую себя красивее, чем тогда. Я каждый день занимаюсь спортом. Я не знаю ничего такого, что мне было бы сейчас не под силу. Да, звучит самодовольно, но будь я моложе, я бы так не говорила».

В своем Instagram Камали каждый день постит видео, где она в черном гимнастическом купальнике занимается балетом или фитнесом, чем вдохновляет других женщин следить за своим здоровьем. 

Мне кажется, понятие возраста относительно. Я выросла с бабушкой, дедушкой и мамой. Мой отец, молодой студент-медик, бросил маму на пятом месяце беременности, когда его родители узнали, что она старше него на 8 лет и к тому же явно не девственница. Моей бабушке тогда было 54, но мне она всегда казалась старой. Маленькая старушка, она в основном занималась хозяйством, носила домашнее платье и тапочки и наряжалась только в церковь или на шоппинг в Париж. Конечно, по сравнению с мамой, которая подавала себя то как кинозвезда  — на высоких каблуках, с сигаретой в руках, то как хиппи — в джинсах, грубых ботинках и широких кофтах, бабушка выглядела старой. Иногда после ванны она просила меня застегнуть ей бюстгальтер, потому что сама не могла дотянуться до застежки. Ее бледная кожа сжималась, стоило чуть натянуть бюстгальтер, а я все никак не могла справиться с крючками и боялась случайно ущипнуть или задеть ее. Она напоминала переспелый персик, а запах лавандовой пудры или аромата «Roger & Gallet», которыми она пользовалась, казались мне старушечьими.

Сейчас, когда мой собственный возраст перевалил за пятьдесят, я все еще могу сама застегнуть бюстгальтер. Так почему же она в свои пятьдесят не могла? Она ведь прожила аж до 97. Она всю жизнь так нуждалась в помощи.

В 1985 году она умерла. Когда я прилетела из Нью-Йорка, чтобы попрощаться с ней, она лежала на смертном одре в гостиной. Мы молча смотрели на нее, будто это было представление. Собралась вся семья: дяди, тети, двоюродные сестры и братья, мама. Нас было так много, что можно было и не плакать — никто бы и не заметил в толпе. Это был конец матриархата, мы будто присутствовали на старой французской церемонии отхода королевы ко сну. Она уже лежала на саване, в который в те времена заворачивали тела умерших в Вандее — провинции, где она выросла. Даже в последние годы жизни у нее был все тот же по-детски вздернутый нос и высокие скулы, только седые волосы были зачесаны на бок, но выглядели не слишком густо и как-то по-мальчишески коротко. До нее я не видела мертвых людей. Похороны дедушки я пропустила, так как жила тогда в Монреале и не могла прилететь так быстро. Из всех внуков я была ее любимицей — той, которую она вырастила; я этого стыдилась и чувствовала себя неловко, ведь я просто хотела быть обычным ребенком из обычной полной семьи с двумя родителями. Мне жаль, что я тогда ее не обняла. Я, как и все остальные, просто застыла на месте, напуганная смертью, цепляющаяся за свою молодость. Удивительно, но помощница по хозяйству совсем не боялась смерти. Эта душевная португалка, ухаживавшая за бабушкой последние 10 лет, бросилась к телу и в слезах осыпала ее лицо поцелуями. Наша же буржуазная семья стояла в стороне, будто опасаясь, что смерть — это что-то заразное. Честно говоря, бабушка была непростым человеком. Она была старомодной, строгой и требовательной. Однажды она даже ударила мою старшую дочку ложкой, когда та огрызнулась на нее. У нее были любимчики, а тем, кто к ним не относился, приходилось несладко.

Контраст между последними днями моих мамы и бабушки был очевиден. Они состарились и умерли так же, как и жили, каждая пройдя собственный путь. После кремации мамы мы с дядей и двоюродными братьями и сестрами обедали на свежем воздухе на берегу Средиземного моря. Хотя моя мать тоже не была простой. У нее был жестокий нрав. Но еще она была дико смелой. Поэтому и прощались мы с ней по-другому. Мы вспоминали ее приключения и невероятные вещи, что с ней случались. Мы смеялись, плакали и пили розовое вино. 

Приближение смерти влияет на жизнь, заставляя проживать ее на максимуме. Это уже не то давление, что было в молодости, когда пытаешься соответствовать требованиям общества, преодолевать рубежи, искать того самого мужчину, рожать ребенка, создавать семью и строить карьеру. Скорее это понимание того, что время не бесконечно, отчего цели становятся отчетливее, стремления яснее. Ты стараешься упрощать, сокращать, оставляя только необходимое. Намного проще теперь удовлетворять основные потребности, достигать важных целей, слушать свой организм и свое сердце. 

Возможно, именно этого пыталась достичь моя мать, когда уезжала в последние годы в домик на озере в Финляндии. В своих дневниках она восхищалась темнотой, которая наступала там в три часа дня, накрывая снегом, словно саваном, все вокруг. Она говорила друзьям, что хотела бы умереть там, почти так и случилось, она опоздала всего на пару недель.

Иногда в суматохе дней, где-то между гонкой за успехом, попытками справиться со сложностями, тренировками, писательством, преподаванием, встречами с друзьями и общением с дочерьми появляется какой-то пробел в текстуре жизни, и время замирает. Обратный отсчет до будущего (образ моей бабушки на смертном одре и мамы в палате интенсивной терапии, пытающейся пошевелить парализованной рукой) заканчивается и уступает место открытому пространству, где границы возраста стираются. Я чувствую себя так же, как в 22, когда впервые приехала в Нью-Йорк, чувствую, что мой дух остался тем же.

Может быть, поэтому я все еще не могу заставить себя получить гражданство США, как и не хочу возвращаться обратно во Францию. Я держусь где-то между. Я все еще не стара. Я не хочу встречать старость в Штатах, но и возвращаться умирать на родину желания не имею.

Как писал поэт с псевдонимом Аттикус Поэтри в своем стихотворении из сборника «Love Her Wild»: «Я надеюсь встретить смерть очень старым, влюбленным и немного пьяным».

По материалам Longreads

Автор: Катрин Тексье

Источник