Григорян: Полвека в Эстонии

Этой публикацией Tribuna.ee открывает цикл воспоминаний профессора Тартуского университета, доктора философии и председателя Палаты представителей национальных меньшинств Эстонии Рафика Григорьевича Григоряна. В этих эссе он делится личной историей о полувековом пребывании в Эстонии, начиная с переезда в 1974 году, рассказывая о профессиональном пути, семейной жизни и участии в общественной деятельности. Это не только хроника одной судьбы, но и взгляд на эстонскую историю и культуру глазами человека, который стал частью этой страны.

В ночь с 1 на 2 июня 2024 года исполнилось ровно 50 лет, когда я приехал жить в Эстонию. Это был обычный переезд в пределах единого государства, в котором все народы жили по одним и тем же советским законам, под управлением одной и той же партии, исполняя решения, идущие из единого центра в Кремле. Я не думал, что приехал в чужую, оккупированную страну, что мне нужно для въезда предварительно заполучить визу на въезд и разрешение на работу. В рамках единого государства передвигался, где хотел и как хотел, за исключением тех зон, которые были запрещены для въезда обычному гражданину.

Причина моего переезда была двоякая – приглашение на работу и дела сердечные. Приглашение было от Тартуского университета, о котором я знал столько, сколько знает каждый армянин с детства, а именно, что здесь учился Хачатур Абовян и многие другие деятели армянской культуры.

Что же касается дел сердечных, то они связаны с эстонской девушкой, которая стала моей верной супругой, родила трех детей и живет уже почти 50 лет со мной. Но обо всем этом подробно.

В бытность свою студентом исторического факультета Саратовского университета я познакомился в общежитии с эстонскими девушками-студентками (фото приводится). В то время между вузами практиковалось «языковое погружение» студентов, хотя оно так не называлось. Ежегодно пять или шесть студентов из отделения русской филологии Тартуского университета отправлялись на языковую практику в университеты России — в Ленинград, Воронеж и Саратов.

Из пятерых девушек мне почему-то больше приглянулась высокая блондинка по фамилии Линнасмяги – родом из Печорского района Псковской области, с. Затрубье. Ее предки – эстонцы, выходцы из сету, которые долгие годы, находясь под российским влиянием, приняли православие. Родители супруги – Надежда Калласте и Павел Линнасмяги были зарегистрированы браком в городе Печоры в 1937 году, когда эта территория находилась в составе Эстонской Республики. Сама Нина Линнасмяги, хотя и неплохо говорила по-русски, но напросилась у Кири Алликметс, которая курировала этот процесс, поехать в Саратов. Вероятно, захотелось романтики, стремление посмотреть на мир, себя показать.

Эти девушки из Тарту отличались от обычных и привычных волжанок, с которыми я был хорошо знаком, они были какие-то «импортные». Балтийский регион в СССР — это был особый мир со своей специфической историей, культурой, языками, традициями, особым геополитическим расположением и мировоззрением. Он был на особом счету у кремлевского руководства. Советский Союз стремился сделать из этих республик своеобразную «витрину» социализма, и это у него получалось. Они заметно выделялись на фоне остального Союза. В других республиках даже у эстонцев спрашивали: «А у вас деньги советские?»

Балтийские республики имели возможность оставлять себе продукты сельскохозяйственного производства и обеспечивать высокий уровень продовольственного изобилия. Особенно это контрастировало с вечно голодным Поволжьем. В Эстонии не только зарплаты и доходы жителей, но и прочие показатели жизненного уровня были значительно выше. Если моду можно назвать своеобразной единицей измерения времени, то в СССР было модно то, что носили на Западе в 70-е годы, а Прибалтика считалась Западом. Несмотря на дефицит, люди там в большинстве своем были одеты модно и красиво.

В совокупности все это сказывалось на образе жизни населения этих республик и отражалось даже во внешнем облике людей. Девушки из Скандинавских стран и Балтики обычно славились своей элегантностью, красотой, ухоженностью, особым шармом и очаровательной внешностью. В их характере была какая-то натуральность, они выглядели спокойными, вежливыми и уравновешенными. Особенно эффектно смотрелись блондинки, в глазах которых отражался блеск холодного северного моря. К тому же у них свой, располагающий к общению, специфический мягкий акцент.

Одним словом, согласно закону материалистической диалектики, противоречия объективны и являются внутренними источниками развития большинства систем. Случайное знакомство со временем переросло в теплые чувства, хотя, на первый взгляд, между нами не было ничего общего. Армянин из южных краев и девушка сету из Севера?

Моя родина – это сплошные камни и горы, ее родина – леса и болота. По характеру также мы совершенно не подходили друг другу: она спокойная и флегматичная, а я вспыльчивый холерик. Я был уже на пятом курсе и заканчивал учебу, а она только что поступила на первый курс. Правда, профессии мы избрали родственные. Не случайно, когда-то факультеты именовались историко-филологическими, но затем разъединились — отдельно на исторические и филологические. Спустя какое-то время эти факультеты вновь соединились и т.д.

Жили мы в общежитии филфака Саратовского университета на ул. Братиславская. По положению я не имел права там жить, поскольку у историков было свое общежитие, где в одной комнате проживало 10-12 человек. По правде, оно больше напоминало казарму, чем студенческое общежитие. Но даже в эту убогую казарму мне не дали место, когда я поступил в университет и стал студентом. Пришлось искать какое-либо жилье в частном секторе.

Почему-то каждый год до самого третьего курса я оказывался без места жительства. В летние месяцы мы уходили на какую-то практику, затем я уезжал на месяц домой в Ленинакан (ныне Гюмри) к родителям. С сентября все начиналось сначала. Поиски нового места жилья иногда затягивались на месяцы, поскольку Саратов был студенческим городом, там обучалось ок. 200 000 студентов.

Чтобы оплатить проживание в частном секторе, надо было подрабатывать. Работать и учиться, совмещать работу и учёбу было безумно тяжело, не хватало времени на личную жизнь.

Однако Бог или природа наградили меня хорошим голосом, и первые два года я подрабатывал в ресторанах: пел и играл на ударных инструментах. Часто приходилось задерживаться на работе до 2-3 ночи, а утром в 8.15 надо было идти на занятия. Кроме исполнения песен, приходилось мне нередко пить шампанское: «за здоровье именинника», «молодоженов», «юбиляра», «почетного деятеля», «гостя» и т.д.

Пить спиртное я никогда не любил и по возможности всячески отказывался, ссылаясь на запрет употреблять алкоголь во время работы, но в России такой отказ не работает. Он воспринимался как оскорбление. Вскоре я понял, что если так продолжится, то можно спиться и придется бросить учебу в университете, чего я очень не хотел. За годы учебы не раз приходилось подрабатывать на разгрузке товарных вагонов, на очистке зимой снега с крыш заводов, многоэтажных домов и т.д. Была даже у нас своя студенческая бригада. Это позволяло иметь деньги и платить за жилье, одежду и т.д.

С 1967 по 1972 годы я был полностью нацелен на учебу, и ничто меня больше не притягивало, чем учеба. Хлопот мне больше доставали не столько вступительные экзамены, сколько бюрократические придирки к т.н. «лицу кавказской национальности». Порой, чтобы избежать очередного конфликта, на вопрос «мне твое лицо не нравится» я отвечал: «а мне тоже не нравится». Остроумный и неожиданный ответ выбивал обидчика из колеи, возникала пауза, которая переходила в обычный разговор.

После окончания средней школы, из-за непродуманности хрущевских реформ, в 1966 году было сразу два выпуска – 10-летка и 11-летка. Это существенно усложнило ситуацию с поступлением в вуз, поскольку численность абитуриентов резко увеличилась. Конкурсы стали сумасшедшими. Мы с друзьями из Ленинакана решили поехать в Саратов, чтобы поступить на учебу в Саратовский юридический институт им. Д.И. Курского. В то время в вузах такого типа прием составлял более 200 человек, а при университетах – ок. 50.

Но, когда мы с друзьями приехали в Саратов, нас стали мурыжить с приемом документов. Потребовали представить направление от ЦК КП Армении. Это было неожиданно, поскольку ни в одном справочнике об этом не писалось. Более того, такое абсурдное требование было для выпускника средней школы невыполнимым. Мои друзья сразу вернулись обратно. Может, в этом и заключался весь смысл требования?

В отличие от них, я оказался более целеустремленным и остался жить в Саратове. Не без труда оформил постоянную прописку, поступил на работу в Станкостроительный завод, благодаря поддержке моих земляков, получил место в заводском общежитии на ул. Челюскинцев. В комнате нас было четверо. Аревшат Ованесян, будучи мастером спорта по боксу, приучал меня к боксу, чтобы я мог успешнее выполнять функцию боксерской груши. Тренируясь, он одновременно тренировал и меня. Но боксёром я не стал, интересы были другие. Лерник Пндукян, который был старше меня на 10 лет, опекал и учил житейским мудростям. Со Славиком Сукиасяном мы были одногодками и готовились к поступлению в вуз (фото внизу).

На заводе я был водителем электрокары, а после работы руководил группой художественной самодеятельности (фото приводится). Это была моя общественная работа, как заместителя секретаря комитета комсомола станкостроительного завода. Такая деятельность была необходима для получения злосчастной характеристики — направления от Саратовского обкома комсомола, чтобы поступить в юридический институт. Однако в очередной раз мои документы приемная комиссия юридического института отбраковала, придравшись теперь к тому, что медицинская справка за номером 286 – фальшивая, поскольку выдана от имени «Первой поликлиники», а печать на ней стоит «Пятая городская больница». Чтобы выяснить возникшее недоразумение, потребовалось два дня. Это были два последних дня в конце июля, когда еще осуществлялся прием документов. Пришлось срочно обратиться за разъяснением к главврачу областной поликлиники, выдавшей мне медицинскую справку. Он объяснил, что у них объединение и всегда была одна печать, что всем абитуриентам они выдают такие же справки и непонятно, почему придрались именно ко мне. Выяснилось, что ошибку допустила приемная комиссия института. До сих пор не знаю, почему она так поступила. За окончательным решением проблемы меня направили к ректору юридического института – председателю приемной комиссии. Как только я вошел к нему в кабинет, он набросился на меня с криком: «Что вы все – кавказцы, рвётесь в наш институт? Что у вас своих вузов нет? Убирайтесь отсюда, чтобы я больше вас не видел!»

Сказать, что такой прием должностного лица озадачил меня возмущением, значит слукавить, он буквально вывел меня из себя. Точно не помню, что я ему сказал, но он стал звать на помощь милицию. Мне пришлось быстрее уйти от греха подальше, чтобы не попасть в руки правоохранительных органов. Это была моя первая встреча с таким махровым то ли великорусским шовинистом, то ли с человеком, ненавидевшим кавказцев. Мое положение осложнялось еще и тем, что в кармане находилась повестка в военкомат. В августе должны были забрать в армию, куда я очень не хотел, ибо с родителями всю жизнь провел в казармах и знал, что такое жизнь солдата или офицера. Честно говоря, особого восторга она у меня не вызвала, только разочарование.

Удрученный таким исходом, идя мимо театра оперы и балета, а затем, бродя по центральной площади Саратова, случайно наткнулся на исторический факультет университета. К счастью, прием документов еще продолжался, но оставалось всего два часа. Не задумываясь, я подал туда документы, которые сразу же были приняты. На исторический факультет парни не очень-то стремились, а конкурс был 1:10

Саратовский университет, начало 1970-х. Время, когда пятёрки на вступительных еще не гарантировали место в общежитии, а студенческая солидарность значила больше бюрократических правил. История обычного историка, который благодаря друзьям, спортивным достижениям и упорству смог найти свой угол в филологическом общежитии. Где по вечерам пахло чаем и книгами, где спорили до хрипоты о литературе.

Поступил в университет без проблем, поскольку два года упорно готовился по таким предметам, как история и литература. На вступительных получил две пятерки и одну четверку по сочинению. Тему сочинения уже забыл, но помню, что Чапаев, написал через «е» и еще несколько запятых не там поставил. Все справедливо!

Из заводского общежития пришлось уйти, а в университете мне все время отказывали в предоставлении места в студенческом общежитии. Ответ был прост: «вы – кавказцы богаты можете нанять и частное жилье». Опять этот долбанный национальный вопрос.

В России до сих пор «лица кавказской национальности» подвергаются стереотипизации, они по-прежнему представляются, как нечто наиболее зажиточное, богатое и монолитное объединение. Но причем тут лицо, это ведь уже явно выраженный расизм. Национальность человек может легко поменять, а вот лицо трудно. Прямо как в известном старом еврейском анекдоте:

— Сара! У нас на улице евреев бьют!
— Успокойся, Абрам, ты же по паспорту – русский!
— Так там не по паспорту бьют, а по морде…

В то время, я еще не понимал, что для СССР – с его многообразием языков, культур и этносов, национальный вопрос станет «Ахиллесовой пятой».

Поскольку я занимался спортом, на 4 курсе мне дали место в спортивной комнате общежития филологического факультета. Конечно, без определенной мзды проректору по хозяйственной части, в виде двух бутылок армянского коньяка, не обошлось.

Со мной в комнате оказались прекрасные легкоатлеты Геннадий Печенкин, Олег Шпеньков и В. Гаранжа. В этом же общежитии жили мой научный руководитель Игорь Васильевич Порох и декан исторического факультета Игорь Васильевич Кашкин (впоследствии ректор университета).

На пятом курсе учебы ситуация вновь повторилась. Поскольку двухмесячную педагогическую практику я проводил в моей родной 14-й средней школе города Ленинакана, то после возвращения в Саратов, в очередной раз, мне отказали в общежитии. Несколько недель я был вынужден жить в том же общежитии инкогнито, под фамилией Зотов.

Мой молодой друг — первокурсник Анатолий Зотов в общежитии не нуждался, поскольку жил вместе со своими родителями в городе Энгельсе, который был соединен с Саратовом большим мостом через Волгу . Толик специально взял место в общежитии для меня, чтобы я где-то мог временно жить. На дворе уже был ноябрь — поздняя осень, начинало холодать. Своей добротой он показал пример бескорыстной дружбы, помог мне, хотя нарушил порядок.

По наивности и безрассудству, часто присущие студенческому возрасту, я тоже не задумывался, что долго жить под чужой фамилией в общежитии не удастся. Так и случилось. Однажды, когда вездесущий проректор по хозяйственной части находился в общежитии, кто-то вызвал меня к телефону. Увидев меня, проректор сразу понял, что никакой я не Зотов, а тот самый Григорян, которой не удосужился дать ему еще две бутылки армянского коньяка. Он вошел в комнату, велел собрать мне свои вещи, затем взял мой чемодан и отнес прямо в центр города, запретив мне под каким-либо предлогом появляться в общежитии.

Но он просчитался, перед ним стоял уже пятикурсник на стадии подготовки к диплому. Это не желторотый первокурсник, которого легко запугать. Ему, такие корифеи науки, как Игорь Порох, Владимир Пугачев, Николай Троицкий и многие другие преподаватели, целых пять лет внушали, что человек не простая стрелка в общественном механизме, а цельные часы, что он субъект, а не объект и, главное, он полностью в это уверовал.

Ничего не оставалось, как пойти прямо на прием к ректору И. Кашкину с жалобой. Ректор, который хорошо знал меня, устроил хорошую взбучку проректору. Проректор — в прошлом военный, который, как выяснилось позже, служил в авиационной части в Тарту, от страха дал мне целую комнату для гостей, где я жил как «король» до самого окончания университета. Именно в этот период времени я и познакомился я с эстонскими девушками — студентами.

В общежитии филфака, кроме эстонских студенток, жило еще ок.30 студентов из Таджикистана, многие из которых очень плохо говорили по-русски. То ли фактор ментальной противоположности, то ли недостаточное владение русским языком оказали свое влияние, они подолгу стояли на лестничной площадке общежития и дружно молча «беседовали». По мере раскрепощения обстановка менялась. Кругозор эстонок был значительно шире и вскоре они уже больше общались с другими студентами.

В 1972 году, сразу после защиты дипломной работы и сдачи государственных экзаменов, всех парней отправили в военный лагерь в Казани. Нам даже не дали возможности участвовать на торжественном выпускном. Проводы были такими быстрыми, что мы не успели даже сказать теплые сердечные слова друг другу. Вероятно, это послужило причиной того, что после возвращения в середине августа из лагеря, Нина приехала на неделю в Саратов и мы смогли вновь встретиться.

После возвращения из лагеря никто из деканата нас не встретил. Дипломы выдали нам безо всякой торжественности, секретарша открыла сейф и заявила: «забирайте свои дипломы». Декан Владимир Ильич Тюрин даже не соизволил прийти и пожать нам руки.

Этот человек был из серии ученых — холуев, готовый ради карьеры мать родную продать. Читал он курс истории Азии и Африки на довольно примитивном уровне. За мои даже редкие споры с ним обещал отыграться на защите дипломной работы, но у него не получилось. В апреле 1972 года за две недели до защиты, вдруг он вызвал меня к себе в кабинет и заявил: «знаю, что у тебя дипломная работа уже написана и я хочу отправить тебя в колхоз на посадку картофеля».

«Нет такого права у вас», — ответил я ему. «Моя дипломная работа действительно написана, но окончательно не завершена и я должен готовиться к защите». Через пару дней узнаю, что он отправил в колхоз на две недели моего научного руководителя Игоря Васильевича Пороха. Но он просчитался, в день моей защиты, вдруг, в зал вошел И.В. Порох. Он сказал мне всего пару слов: «Дерзай! Работу писал ты, а не он и ты лучше владеешь материалом». Моим оппонентом выступал Владимир Владимирович Пугачев — один из известных ученых. Спустя годы мы с ним встретились в Тарту, ткогда он приезжал на защиту диссертаций учеников Юрия Михайловича Лотмана. Оказалось, что они были друзьями.

Защита прошла успешно, а моя дипломная работа была оценена на «отлично». Мне было рекомендовано продолжить исследование в качестве соискателя ученой степени на кафедре с дурацким названием — «Кафедра истории СССР досоветского периода».

Для более емкой характеристики персоны В. Тюрина, хотелось бы рассказать еще один аспект из его деятельности в должности декана истфака.

В начале 1972 года из Министерства образования РСФСР поступила разнарядка на распределение выпускников, которая предоставляла нам возможность работать гидами в крупных городах России, таких как: Новгород, Ростов, Суздаль, Москва, Ленинград и другие. Однако, В. Тюрину это не понравилось, поскольку в другом правительством документе содержался пункт о необходимости поднять роль университетов в подготовке кадров учителей для школ. Он отказался от лучшей для нас разнарядки и добился того, чтобы всех отравили в сельские школы учителями истории.

Благодаря ректору И. С. Кашкину, я получил персональное распределение в мой родной город Ленинакан, где ранее мне было обещано место преподавателя истории КПСС в Политехническом институте, который находился рядом с моим домом. Это оказалось моей самой большой ошибкой молодости. По наивности, поверил обещаниям заведующего кафедрой, который к моему приезду уже оформил своего сына — выпускника политехнического института, на работу историком.

Жизнь преподала мне урок: когда есть связи, то можно и инженера назначить историком. Оказывается, практики назначения людей на должности не по их профессиональным качествам, а по знакомству или по протекции была самой распространенной и не только в Армении, но и во всем СССР. Никого не волновало, что инженер, назначенный историком, будет явно выполнять работу, которая не соответствует его квалификации.

После окончания университета мне было предложено место в заочной аспирантуре на нескольких кафедрах. Оформившись в качестве соискателя, утвердив тему диссертации: «Николай Александрович Серно-Соловьевич в русском освободительном движении в середине XIX века», я решил, что буду заниматься исторической наукой. Н. Серно-Соловьевич был одним из немногих молодых представителей дворянства, кто пробрался в сад, где прогуливался император Александр II и вручил ему лично в руки «Записку об отмене крепостного права в России». А. Герцен назвал его последним «Маркизой Позой».

Думал серьезно заняться историей 19 века, но оказалось, что это не так просто, потребовалось немало времени, сил и терпения, чтобы приблизить мечту.

В те годы не было не только э-почты, но и даже какого-либо намёка на нее. Письма писались и отправлялись по почте. Ожидание очередного письма почему-то длилось долго. Не то, что сейчас: написал и адресат сразу его получил. Более того, можно не только говорить по телефону, но и общаться много часов, видя лицо собеседника. Наука и техника сделали грандиозный скачок вперед. Наше поколение не успевает за таким стремительным развитием, приходится постоянно учиться чему-то новому, чтобы не стать балластом. Вопросы решались при личных встречах.

Встречи с глазу на глаз часто способствуют большему доверию между сторонами. Однако, такой метод решения вопросов требует времени и усилий на организацию встреч, что может быть не всегда удобно или возможно, особенно в условиях удаленной работы или при значительном расстоянии между участниками.

В апреле 1973 года, я впервые побывал с кратковременным проездом в Тарту, где познакомился с заведующим кафедрой истории КПСС Йоханнесом Калитсом. Во время беседы он пригласил меня на работу в Тартуский университет, но с одним условием, чтобы я вступил в партию, поскольку на кафедрах общественных наук беспартийных на работу не принимали. Аналогичное требование было поставлено передо мною и в Саратове, где предлагали место работы на место заместителя директора музея Н. Г. Чернышевского, а также в редакции университетской газеты. Была возможность устроится на место в отделе писем, на Саратовском ТВ. За меня ходатайствовали мой научный руководитель, а также дирижёр оркестра кинематографии Мартин Нерсесян, с сыном которого – Гришей, мы дружили. Однако заведующий Отделом агитации и пропаганды Саратовского обкома КП Суслов – племянник члена Политбюро Михаила Суслова, в разговоре по телефону категорически заявил: «армянин, не подойдет».

По сути, мой университетский диплом историка фактически был обнулен, без партбилета он оказался недействительным. Надо было быстро искать возможности для вступления в партию. В Армении, чтобы нерабочему человеку вступить в партию, надо было дать взятку в размере 5 000 рублей. Естественно, я на это не пошел. Такой вариант для меня был неприемлем по многим причинам.

Как в студенческие годы, так и за его пределами я был далек от политики и членство в КПСС рассматривал как очередной этап в карьерном росте многих людей. Идеология марксизма-ленинизма, с подачи властей и школы, воспринималась как методология познания мира. Нам с детства внушали, что это единственно правильное учение, что при анализе ко всему следует применять лишь классовый подход. Другой теории, другой методологии мы не знали. Правда был еще морально-нравственный подход ко всем явлениям и событиям, но он оставался в тени. Одним он был доступен, а другим — нет.

Вождь коммунистов В. И. Ленин учил, что неправильны «всякие усладительные речи и правила о нравственности». «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем» — говорил он молодежи.

Вся официальная литература и история в СССР были пронизаны этим тезисом. Мы обязаны были думать и рассуждать так, как велит партия. Идеологам и пропагандистам партии был обеспечен почет и уважение в обществе, их награждали и прославляли, а всех несогласных и даже сомневающихся клеймили, им вешали ярлыки предателя, отщепенца и т. д.

Я был далек от диссидентского движения и оценивал людей по их личным качествам, а не по политическим характеристикам. Если бы не работа, то принадлежность к партии для меня не имело бы значения. Разного рода карьеристов, холуев, льстецов и пресмыкающейся, вне зависимости от этнического происхождения, не уважал со школьной скамьи.

У нас на курсе было немало прекрасных девушек . Двое из них, жившие в общежитии исторического факультета, в шутку повесили над кроватями куклы, с прикрепленными на них надписями – «партизан». Это было в 1968 году, на втором курсе, когда закончилась эпоха «хрущевской оттепели» и вновь наступили «заморозки».

Однажды в общежитие к историкам грянула факультетская комиссия из числа педагогов и работников деканата. Политически озабоченные из них увидели в действиях девушек с куклами факты «издевательство над героической памятью».

Было созвано большое комсомольское собрание для примерного осуждения этих двух несчастных студенток, которые клялись в том, что ни о чем подобном они даже и не помышляли (продолжение следует)…

tribuna.ee