Исследование: почему женщины убивают и кто им помогает

Готовя последний исследовательский цикл в истории самиздата, мы отправились в Пермь, чтобы изучить, как и почему женщины убивают домашних тиранов, что происходит с ними потом и кто помогает им после выхода с зоны. В первой части рассказываем историю бывшей заключённой Агнии, которая дважды побывала в колонии, а теперь вместе с местной правозащитницей помогает осуждённым женщинам-убийцам.

Читайте ниже спецпроект о том, как и почему женщины убивают домашних тиранов

Агния Уракова стоит возле четырёхэтажного здания с решётками на окнах — женской колонии в Перми. В такой же она провела последние восемь лет.

— Вот здесь я практически жила, — говорит Агния, указывая на швейные машинки за стёклами. — Отбой у нас в одиннадцать. В семь подъём. В восемь зарядка. Потом завтрак, а потом работа. И всё. Работаем до пяти, потом остаёмся на переработках. Можно уйти вовремя, но всё зависит от работы. Если у тебя её много, ты чё — пойдёшь, что ли? Нет, не пойдёшь. Есть норма. Но ты в любом случае будешь больше нормы делать, чтобы тебе не завалиться. Ты шьёшь, допустим, одна на пять швей. Их надо обшить, чтобы у них была работа, чтобы каждая из них смогла сделать свою норму. Это как бы жесть.

Рядом с колонией стоит заброшенный дом с выбитыми стёклами. Напротив — небольшой сквер и памятник воинам-участникам Великой Отечественной войны. Очень тихо. Над аллеей шумят берёзы. Изредка по дороге проезжают машины. Женская колония делит здание со швейной фабрикой. Цех осуждённых занимает третий и четвёртый этажи. Ниже, на первых двух, находится «вольная фабрика». Там же работает магазин, где продаётся любой текстиль: школьная форма, зимние куртки, камуфляжные костюмы, обувь, перчатки, шапки, скатерти и подушки. Но основная продукция фабрики — это спецодежда для силовых ведомств. Среди заказчиков — Федеральная служба охраны и Министерство обороны.

Агния вернулась в колонию, чтобы попасть на свидание к своей «семейнице», Марине (имя изменено). Так в колониях называют самых близких подруг, с которыми делят стол, деньги и домашние обязанности. Агния и её семейницы организовали быт следующим образом: каждая делала то, что ей больше нравится. Подруги освободили Уракову от мытья посуды, а она согласилась взять на себя готовку.

Вместе с Агнией в колонию приехала правозащитница Анна Каргапольцева, президент межрегиональной общественной организации социального предупреждения правонарушений «Выбор». Она говорит, что колонии диктуют определённые условия: чтобы выжить, женщинам приходится объединяться, и они не только создают коммуны, но и вступают друг с другом в отношения. Агния смеётся: «Я очень часто с таким сталкивалась. Если большой срок, то они начинают компенсировать. Всё равно пробуют. Кто-то остаётся в этом, кто-то не остаётся. Но на зоне живут все. А потом они, знаете, выходят и говорят: „Ну вот все, а я нет“. Да ладно!» О своём опыте она не упоминает. «Знаете, как я думаю? Независимо от того, какой ты, главное, что у тебя внутри. В принципе, никого не должно волновать, с кем ты делишь свою постель», — рассуждает она.

Агния уходит в комнату для свиданий, а я остаюсь ждать её на контрольно-пропускном пункте — небольшом помещении, где за стеклом сидят дежурные в синей форме. Перед окном выстраивается очередь из четырёх осуждённых женщин. Все они похожи друг на друга: светлые крашеные волосы, лосины, резиновые шлёпанцы. У некоторых на кофтах висят бейджики с фотографией.

— Посылка запакована полностью, видимых повреждений не имеется. Открываю при вас, — чеканит дежурная.

Заключённая отвечает кивком. Дежурная быстро вскрывает коробку, достаёт письма, еду, одежду, сканирует их специальным прибором и протягивает через стекло. Женщина убирает вещи в пакет. Она встряхивает красный свёрток — и тот превращается в длинное платье с перьями.

— Это для до́суга, — поясняет женщина, улыбаясь.
— Получили посылку полностью?
— Полностью.
— Претензии?
— Нет.

Женщины одна за другой входят в комнату. Они садятся на стулья и выстраиваются вдоль стен. Всё пространство заполняется их голосами.

— Ты чё, тоже в магазин?
— Все наши?
— Может, покурить успеем?

Дежурная выходит из-за стекла и начинает пересчитывать собравшихся.
— Соломонова, Бабаева, Колесникова, Зотова… Девять? Всё, девять. Пошли!

По команде женщины выходят из здания. Дежурная замыкает колонну.

Мы с Агнией идём следом.

— Вот так вот смотришь на них — и понимаешь, что даже самостоятельно передвигаться они не могут. Они ходят вот так. Ну хотя бы так, — говорит Агния со вздохом.

Режим в колониях-поселениях считается облегчённым: заключённые могут свободно гулять по территории и даже покидать её, но только в сопровождении сотрудника. Их выводят в магазины, музеи, библиотеки. Осуждённые сами выбирают одежду и распоряжаются своими деньгами. Нет ограничений на количество посылок, передач, свиданий. Меньше запрещённых предметов. Есть возможность заочно получать среднее и высшее образование — но только в том месте, где находится учреждение. В колонии-поселения направляют тех, кого государство не считает особо опасными преступниками: осуждённых впервые или совершивших преступление по неосторожности. Сюда же переводят людей из колоний общего и строгого режима, если они отбыли положенную часть наказания и хорошо себя зарекомендовали.

Изначально колонии-поселения создавались для социализации заключённых, говорит правозащитница Анна Каргапольцева. Предполагалось, что если их не изолировать от общества полностью, то они смогут быстрее вернуться к нормальной жизни после освобождения. «Но часто бывает, что упор делают на другое, скажем так: приучают людей трудиться. Может быть, оно и неплохо, но с девочками, по-моему, перебор. Они все помешаны на работе. Их больше ничего в жизни не интересует. Они только об этом и спрашивают всегда. Они уверены, что если будут работать, то всё в их жизни будет классно. Может быть, они более прилежные, чем мальчики. У мальчиков нет таких тараканов. Девочки все перерабатывают», — рассказывает она.

Агния стоит перед зданием, задрав голову. Женщины, и среди них «семейница» Агнии Марина, толпятся в проёме окна, кричат и машут ей руками.

— Привет, очкарик!
— Хорошо выглядишь!
— Поправилась!
— Загорела!

Агния — подтянутая, в брюках и кофте с капюшоном. В ней соединились две крови: татарская — от отца и русская — от матери. Её тёмные волосы коротко подстрижены. За очками блестят светлые раскосые глаза. Агния широко улыбается в ответ на комплименты.

На крыльцо выходит женщина в синей форме. Глаза у неё тоже синие. Я чувствую, как они следят за нами. Агния вдруг понижает голос.

— Ольга Васильевна (имя изменено) вышла за нами наблюдать. Разговаривать нельзя, поэтому она нервничает, — Агния поворачивается ко мне и говорит совсем тихо, сквозь зубы. — Дубачка. Вот это «дубачка» называется. А у мужчин те, кто сопровождают, — это «дубаки». 
— Это значит «жёсткие»? 
— Да почему? Нет. Название такое. А так-то нормальные они все. Есть прям вообще нормальные, человечные, которые не относятся к нам как к осуждённым.

Мы решаем уйти, чтобы не беспокоить Ольгу Васильевну. Марина до последнего не отходит от окна.

— Всё, вечером позвоню! — кричит ей Агния на прощание.

Мы направляемся в магазин. «Магнит», который совмещает в себе и продуктовый, и аптеку, находится на другой стороне улицы, через дорогу. Сюда женщин из колонии обычно приводят за покупками. Магазин вызывает у Агнии много воспоминаний: «Раньше идёшь, идёшь, начинаешь смотреть: чё мне надо, чё надо, чё надо? Вообще ничё не надо. Вроде всё надо — и вроде ничего не надо. А вот с этим можно ещё потерпеть».

По закону, зарплата осуждённых не должна быть меньше МРОТ, который с 1 января 2021 года составляет 12 792 рубля в месяц. Однако заключённые обязаны возмещать расходы на своё содержание. Государство имеет право удерживать до 75% от их зарплаты. Пенсионеры, инвалиды первой и второй групп, беременные женщины, молодые мамы и несовершеннолетние получают половину. Но Агния не относится ни к одной из этих категорий. В прежние годы, когда МРОТ был ниже, она зарабатывала чуть больше двух тысяч в месяц. Терпеть приходилось часто.

Агния проходит по магазину и останавливается у стенда с бижутерией. На нём светятся десятки серёжек, браслетов и колец.

— Любишь украшения? — спрашиваю. 
— Да, люблю. Но серёжки ношу только серебряные. У меня шесть дырок, в них были шесть колечек. Золотых. Были четыре кольца, золотая цепочка, золотой крестик. Я всё продала. Всё, что можно было. Я очень жалею.

Все украшения Агния отдала за наркотики. В то время она не могла думать ни о чём другом. «Врезаться» — и забыться. День прошёл — и ладно. Нужно только найти дозу, а потом всё будет хорошо.

Впервые наркотики внутривенно она попробовала в подростковом возрасте, и так, переходя от одного вещества к другому, и оказалась дважды в колонии.

ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО

ХАНКА И ГЕРОИН, СПАЙС И КРОКОДИЛ, ПЕРВАЯ КОЛОНИЯ В 19 ЛЕТ, ВТОРАЯ — В 34

Агния была уверена, что всё будет хорошо, когда попробовала свой первый наркотик — ханку, опиумное вещество из макового сока. Агния отлично помнит тот день: ей 14, она единственная девушка в компании парней, собирается доказать им и себе, что она уже достаточно взрослая. «Все садятся, а я не сяду». Всё будет хорошо. «Дура наивная», — ругает себя Агния, рассказывая эту историю.

Всё было хорошо. Ей понравилось, но это не перешло в зависимость. После первого укола Агния прожила без наркотиков целый год. Только жить в Богдановиче, маленьком городке в Свердловской области, было очень скучно: «Там, кроме как колоться и употреблять алкоголь, больше делать нечего». Может быть, поэтому мать Агнии часто пила. Она работала на заводе, где целый день приходилось стоять на ногах. Ноги болели — и от усталости, и от вредных веществ, которые выделялись на производстве. Алкоголь был её обезболивающим: когда она выпивала, то не чувствовала ног. Много чего нужно было не чувствовать. Августа, сестра-близнец Агнии и её точная копия, умерла через два часа после рождения. Отец пропал без вести, когда Агнии было 13. Просто растворился. Тело так и не нашли. В семье считают, что он утонул в болоте. Агния, её мать и старший брат остались втроём.

В 15 лет Агния укололась второй раз. Третий. Четвёртый. Пятый. Ханка. Героин. Всё вместе. Так продолжалось несколько лет. Агния начала жить с мужчиной, они часто ссорились и в конце концов расстались. Агния винит в этом своё «больное самолюбие»: в то время она впадала в ярость из-за одного небрежного слова. Успокаивали только наркотики. Жить не хотелось. «Ну кому я нужна? Маме? Да нет. Брату старшему? Тоже нет. Детей нет. С мужьями мне не везёт», — думала Агния. И шла за новой дозой.

В 19 лет Агния оказалась в колонии общего режима. За распространение и продажу наркотиков её осудили на десять лет.

— А ты действительно продавала? — спрашиваю.
— Нет. Просто так было удобно, — отвечает Агния, улыбаясь.

Ей не пришлось долго осваиваться в тюрьме. Она попала в знакомую компанию: «наркотики — дело коллективное». Когда в городе начались полицейские рейды, все, с кем она делила эйфорию, оказались в колониях. Агния вспоминает это время с ностальгией — как годы своей юности. Тогда она находила в тюремной жизни много романтики. «Было мне 19 лет. Ещё много гонора, много спеси. Было и ШИЗО, и драки. И очки, и стулья ломали. И под оперативников попадали», — рассказывает Агния с улыбкой.

В тюрьме она избавилась от зависимости и стала хорошим швейным специалистом — настолько, что её долго не хотели отпускать. Через восемь лет Агния вышла на свободу. Сразу же начала искать работу. На собеседованиях она прямо говорила о своём прошлом. Это превратилось в своеобразную игру, где главной целью было с судимостью получить работу. Через три дня Агнии позвонили, и она узнала, что выиграла: её приняли в швейный цех. Она провела там шесть лет и ни разу не слышала нареканий в свой адрес. К наркотикам не тянуло. Так, иногда выпивала пива, чтобы расслабиться. Ничего необычного. А потом, пять лет спустя, жизнь вдруг сошла с рельс. И снова — спайс, крокодил, соль. За год Агния перепробовала все существующие наркотики.

— Почему ты снова начала употреблять?
— Устала, наверное, от одиночества. Просто надо было что-то делать. Когда колешься, это групповое занятие. Ты кому-то нужен. Иногда это срабатывает. Возникает чувство сплочённости, компании. Оно затягивает. Потом в голове от этого очень сложно освободиться.

Вернувшись к наркотикам, Агния уволилась с работы. Она считала, что на этот раз её уже не поймают. Срок за плечами придавал уверенности: «Казалось, раз я уже отсидела, то мне можно всё. Но, оказывается, нельзя». Агнию осудили снова. Снова на десять лет. Снова за употребление и продажу, которой не было. Агния считает, что второй срок был для неё неизбежен: «За первые восемь лет, казалось бы, должно было что-то пикнуть? Нет. Как говорят, дорога была протоптана, второй раз был бы по-любому. И практически у всех так».

Она до последнего не знала, где будет отбывать наказание. Эта неопределённость вызывала опасения, и она думала, что её ждёт Мордовия. В 2013 году Надежда Толоконникова, участница группы Pussy Riot, написала открытое письмо о рабском труде, унижениях и избиениях в мордовской колонии ИК-14 и объявила голодовку, чтобы привлечь внимание к этой ситуации. «А в Мордовию с десяткой ехать — это всё, это сразу смерть. Там очень жёстко. Туда на год-два едешь и не знаешь, во что это выльется. Многие девочки освобождаются покалеченными. У многих отбито что-то. Не то что наказывают — так, для профилактики», — говорит Агния. Её направили в Пермский край — и она считает, что ей очень повезло. Местную колонию общего режима Агния называет «пионерлагерем».

Так она рассуждает сейчас. Но в первое время плохо понимала, куда попала. Она никогда не была в Перми и ничего не слышала об этом городе. В тюрьме Агния не встретила ни одного знакомого лица. Мать, которая восемь лет навещала Агнию в первой колонии, перестала к ней ездить. Именно тогда, в этом «пионерлагере», Агния впервые осознала, что неправильно распоряжается своей жизнью.

Она долго стоит у магазинной полки с духами. Рассматривает флаконы, вертит их в руках, брызгает на ладони и вдыхает, закрыв глаза.

— Меня, видимо, колония до сих пор ещё не отпускает. Она же очень долго держит. Если мне что-то понравилось, надо всё посмотреть, потрогать. Маленько сдвиг идёт в голове. По-другому начинаешь смотреть. В колонии нельзя спиртовые духи. Можно только масляные. Там чего только не придумываешь, чего только не делаешь, — рассказывает мне Агния. — Причём это не только у меня. Пять с половиной лет тебя держали в напряжении: это нельзя, то нельзя. Я даже себя на такой мысли поймала. Подхожу, смотрю себе маникюрный набор. Думаю: «Блин, можно?»

Жизнь в колонии состоит из правил и запретов. Агния не раз нарушала их, но всё равно смогла выстроить хорошую репутацию. Заключённые относились к ней с уважением, администрация ценила за активность и трудолюбие. В колонии Агния не только много работала, но и занималась организацией до́суга — все заключённые в Перми произносят это слово именно так. До́сугом называют разнообразные культурные мероприятия, которые проходят в колониях.

На одном из них правозащитница Анна Каргапольцева и увидела Агнию в первый раз. «Я с ней знаете как познакомилась? Приехала в женскую колонию. Там был праздник — День матери. Они разбились на две команды. Одна команда девочек, которые были судимы первый раз, другая — несколько раз. Агния была капитаном команды, которая называлась „Папины дочки“. Она пела на сцене — вот только что именно, я не помню. И у неё на голове был бант — больше, чем её голова. Это сложно было не заметить. Видите Агнию? И бант! Это на меня произвело впечатление неизгладимое», — рассказывает Каргапольцева смеясь.

Агния тоже заметила правозащитницу в зрительном зале: кто-то из осуждённых шепнул ей, что Каргапольцева может помочь с жильём и документами. В тот момент Уракова уже провела в колонии-поселении семь с половиной лет из десяти — бо́льшую часть срока. По закону, через полгода она получала право просить о смягчении наказания. Никто не обещал, что суд удовлетворит ходатайство, но Агния решила попробовать. После концерта она подошла к Каргапольцевой. Всё решилось за минуты. Уракова вспоминает их разговор так:

— Можно спросить?
— Да.
— Вы возьмёте меня к себе?
— Да.

«Диалог, конечно, был длиннее, но общий смысл верный», — смеётся Каргапольцева. Агния начала собирать документы. Правозащитница предоставила письменное подтверждение, что готова обеспечить её жильём. Они регулярно созванивались и встречались в колонии. Ждали вместе.

Не сложилось.

ПЕРВОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ КВН СРЕДИ ВСЕХ КОЛОНИЙ

Однажды Агния позвонила Анне и сказала: «Я не иду». Она получила нарушение — покурила в неположенном месте. Нарушители не имеют права просить о смягчении наказания. «Значит, ты идёшь позже», — ответила ей Каргапольцева. Нарушения действительны год, но после трёх месяцев начальство может снять их досрочно. Агнии пришлось долго добиваться снисхождения: её нарушение отменили спустя восемь месяцев. Через два дня Агния пришла к начальнице и положила на стол документы.

Агния хорошо помнит день суда. Утром она поехала на заседание, потом вернулась в колонию и стала ждать результатов. К обеду пришла начальница отряда. «Мы заняли первое место в конкурсе КВН среди всех колоний!» — сообщила она, улыбаясь. Раздались ликующие крики. Агния, участница КВН, радовалась особенно сильно. Когда шум стих, начальница добавила: «Уракова, ходатайство удовлетворено». Все взревели снова.

«Там аж дежурные подпрыгнули. Говорят: „Что случилось? Уракова, ты что, суд прошла? Ничего себе, как за тебя отряд радуется!“ Это очень редко бывает», — говорит Агния с улыбкой.

Наказание заменили на ограничение свободы. В таком случае осуждённый может жить за пределами колонии, но обязуется соблюдать ряд условий. Ограничения бывают разными. Агнии запретили возвращаться домой после 23 часов и выезжать за пределы Перми. Кроме того, два раза в месяц она должна отмечаться в полиции. Суд решил, что Агния будет находиться под надзором в течение десяти лет.

Выход из колонии назначили на 16 марта. Агния позвонила Каргапольцевой, сообщила о решении суда и предупредила, что приедет к ней на день позже, 17-го.

«Ну посмотрим. Не все, кто сразу не едет, потом доезжают», — ответила правозащитница. Она уже не надеялась снова увидеть Агнию.

Среди тех, кто поздравлял Агнию Уракову с досрочным освобождением из колонии-поселения, была и 74-летняя осуждённая — баба Нюра. Она называла Уракову «внучкой» — видимо, по привычке, потому что внуков у бабы Нюры было много. Каждую неделю к ней на свидание приезжал кто-то из шестерых детей. Агния любила разговаривать с бабой Нюрой: она напоминала ей маму, которая поздно её родила. Когда они встретились первый раз, Уракова очень удивилась: «Я и не думала, что таких старых сажают». Агния знала, что баба Нюра отбывает наказание за убийство.

Однажды Уракова спросила её: «Баб Нюр, вы своего деда убили, что ли?» «Конечно. А сколько можно-то было?» — ответила она и рассказала свою историю.

ИСТОРИЯ БАБЫ НЮРЫ, В КОТОРОЙ ОНА УБИВАЕТ СВОЕГО МУЖА ВАЛЕНКОМ

А АНАСТАСИЯ СЛУЧАЙНО УБИВАЕТ СОЖИТЕЛЯ,
КОТОРЫЙ ИЗБИВАЛ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ

Баба Нюра рано вышла замуж. Других мужчин в её жизни не было. После свадьбы муж начал пить и избивать её, но она терпела. Считала, что все так живут. Бьёт — значит, любит. Так что она терпела и рожала, терпела и рожала. А он пил и бил, пил и бил. Это продолжалось долгие годы. Дети выросли. Начались внуки. Как-то раз баба Нюра сказала мужу: «Ещё раз придёшь домой пьяным, поднимешь на меня руку — зарублю тебя». Он не поверил. Пришёл пьяный и уснул. Баба Нюра связала его и посадила на стул. Сама села напротив. Стала ждать, когда проснётся.

Он открыл глаза и начал скандалить. Требовал развязать. Баба Нюра не слушала. Надела наволочку ему на голову. Ткань была неплотная, просвечивала. Баба Нюра взяла валенок. Замахнулась. И он умер — от испуга. Сердце не выдержало. Бабу Нюру отправили в тюрьму на шесть лет. Не повлияли ни возраст, ни слова детей, которые подтверждали, что отец всегда был тираном. «Она всё переживала, говорила, что не надо было наволочку на него надевать, что лежит он сейчас в земельке, за могилкой никто не ухаживает, надо сказать, чтобы ему другой памятничек поставили, а то ей потом рядом ложиться. Вот о чём думает женщина, которую били всю жизнь», — рассказывает Агния.

Баба Нюра была одной из многих женщин, которые оказались в колонии, потому что устали терпеть насилие, но её история поразила Уракову больше всего. «Вы не представляете, сколько женщин через это проходит. Рассказывать — это одно, видеть — совсем другое», — говорит Агния.

Одна из её семейниц, Анастасия Стукова, тоже пострадала от домашнего насилия. В 29 лет она переехала к своему старому знакомому Алексею. Это были третьи серьёзные отношения в её жизни. От двух предыдущих остались сын и дочь, которые жили у бабушек. Первого мужчину Стукова бросила из-за его слабохарактерности, а второго отправили в тюрьму за грабёж, когда Анастасия была на восьмом месяце беременности. Алексей казался хорошим вариантом: «И на лицо симпатичный, и по характеру спокойный». К тому же он нравился ей с детства. Они жили в станице Новощербиновской, ходили в одну школу и вместе прогуливали уроки. Пара поселилась в квартире Алексея, которую он делил с матерью и отчимом. Мужчина признался Анастасии, что недавно освободился из тюрьмы, но не уточнил, за что получил срок и сколько лет провёл в колонии. «Я старалась не вспоминать прошлое, не спрашивать. Я считаю, что, если человек посчитает нужным, он расскажет сам», — говорит Стукова. Но Алексей так и не рассказал. В колонии у него начал разрушаться тазобедренный сустав, и теперь он жил на пенсию по инвалидности. Сумма составляла около 10 тысяч в месяц, но Стукова говорит, что им хватало.

Каждый день Анастасия виделась с сыном и дочерью. «Первое время у нас всё было хорошо», — вспоминает она. Спустя полгода отношения между Алексеем и его родителями испортились. Мужчина придирался к матери, давал ей поручения, как, например, сходить в магазин, и злился, если она их не выполняла. От крика он быстро перешёл к избиениям. Отчим пытался защищать жену, но не мог справиться с Алексеем, так как был физически слабее. Анастасия тоже не оставалась в стороне и заступалась за его родителей, что очень раздражало мужчину. Алексей требовал, чтобы Стукова не вмешивалась в их ссоры, но та слишком переживала за его мать и отчима. Они постоянно ходили с синяками. Друзья пары знали о ситуации и не раз требовали прекратить побои — ничего не менялось. Анастасия хотела уйти, но мать Алексея просила не оставлять их с ним. И она не оставила.

В тот день Анастасия вызвала полицию: Алексей снова избил мать и отчима. Полицейские опросили всю семью и договорились с родителями, чтобы на следующее утро они пришли на экспертизу. Сотрудники собирались отвезти Алексея в отделение, но это означало, что потом кто-то из родственников должен будет забрать его оттуда: ходить без посторонней помощи мужчина не мог. Полиция находилась в центре станицы, а семья жила на окраине, так что пришлось бы идти больше часа. Делать это никто не хотел. «Если вы потом привезёте его обратно — пожалуйста, забирайте», — сказала семья полицейским. В итоге они оставили Алексея дома.

Следующий день начался со скандала. Алексей возмущался, что Анастасия влезает в его конфликты с родителями, а она доказывала ему свою правоту. «Я отвечала, что заступалась и буду за них заступаться, потому что он не прав, что он на них кидается. Какая бы ни была мама, она твоя мама», — вспоминает Стукова. В какой-то момент разъярённый Алексей бросился на неё и вывернул ей руки. «Это была последняя капля», — говорит Стукова. Рядом, на столе, лежал нож. Она вырвалась, схватила его и ударила Алексея в грудь. Через секунду, осознав произошедшее, Стукова вытащила нож и позвонила в скорую помощь. Скоро в квартире появились медики и полицейские. Мать захлёбывалась в рыданиях. Анастасия так и стояла рядом с окровавленным ножом — не могла отойти от шока. Всё произошло очень быстро: её увезли в СИЗО, Алексея — в больницу. Он умер по пути в реанимацию. Удар задел оболочку сердца. Медики сказали, что мужчину, возможно, удалось бы спасти, если бы нож не вытащили из груди — это спровоцировало внутреннее кровоизлияние. «Всё получилось очень спонтанно. Я не хотела его убивать», — говорит Анастасия.

На время следствия её поместили в камеру, где содержались 20 женщин. Первые несколько дней Стукова принимала снотворное и беспробудно спала, пытаясь прийти в себя после сильного стресса. Но и потом Анастасия почти не общалась с сокамерницами. Она старалась абстрагироваться от внешнего мира и уйти в себя, чтобы выжить. Ей было очень тяжело. Стукова считала себя преступницей, которая заслужила самого строгого наказания. Кроме того, она скучала по детям. На хороший исход дела Анастасия даже не надеялась. Следствие продолжалось три месяца: экспертиза, допросы, допросы, допросы. Стукова рассказала следователям, что Алексей несколько месяцев избивал родителей. Документы, подтверждающие, что накануне трагедии семья вызывала полицию, изучили, несколько синяков на ноге Анастасии оценили как «лёгкий вред здоровью». Стукову осудили за умышленное убийство по 105-й статье УК РФ. Прокурор запрашивал двенадцать лет тюрьмы, но Анастасию приговорили к девяти. «Одно-единственное, что судья посчитала нужным сделать», — вздыхает Стукова. Она подала апелляцию, в которой доказывала, что защищалась от нападения, но решение суда осталось прежним.

79% РОССИЯНОК, ОСУЖДЁННЫХ ЗА УБИЙСТВО, ЗАЩИЩАЛИСЬ ОТ ДОМАШНЕГО НАСИЛИЯ

Примерно оценить масштабы домашнего насилия в России помогает статистика. 13 августа 2021 года Консорциум женских неправительственных объединений опубликовал результаты своего исследования: 66% россиянок, убитых с 2011 по 2019 год, подвергались домашнему насилию. В 81% из таких случаев убийцами были их парни, сожители и мужья, в остальных 19% — родственники. Пермский край занимает третье место по уровню домашнего насилия в России. Несмотря на всё это, в стране до сих пор нет закона, который мог бы защитить женщину в такой ситуации. В 2017 году побои в семье, совершённые впервые, перестали считаться уголовным преступлением. Сейчас это административное правонарушение. Наказывают за него штрафом от 5 до 30 тысяч рублей, арестом до 15 суток или обязательными работами на срок до 120 часов. В результате женщины остаются перед выбором — умереть или убить.

Согласно исследованию «Новой газеты» и «Медиазоны», 79% россиянок, осуждённых за убийство, защищались от домашнего насилия. 97% из них оборонялись с помощью кухонного ножа — первого, что оказалось под рукой в момент нападения. Чаще всего таким женщинам назначают тяжёлые уголовные статьи — 105-ю (убийство) и 111-ю (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлёкшее по неосторожности смерть потерпевшего). В обоих случаях жертва домашнего насилия может попасть в тюрьму на срок до 15 лет. Реже применяют 108-ю (убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны) и 109-ю (причинение смерти по неосторожности) статьи, которые предусматривают до двух лет заключения. Главным аргументом в судебной практике становится так называемый «фактор голых рук»: по закону, необходимой обороной считаются лишь те ситуации, когда угроза и ответ на неё равноценны. Мужчины обычно нападают с голыми руками, а женщины, которые часто физически слабее, вынуждены использовать нож и другие посторонние предметы, чтобы защитить себя. Такие действия расцениваются как убийство, поскольку жертва причинила агрессору больший вред, чем он ей. Правда, в законе уточняется, что человек может защищаться любым способом, если насилие представляет опасность для его жизни. Угрозы тоже дают такое право. Исключением являются и ситуации, когда жертва не может объективно оценить степень опасности из-за неожиданности нападения. Но всё это не работает в случае с домашним насилием. По мнению российских судов, ни побои, ни угрозы убийством не представляют реальной опасности для жизни женщины. Если муж бил её годами, значит, она должна была привыкнуть к насилию — в таком случае нападение нельзя считать неожиданным. Версия об убийстве в состоянии аффекта тоже не рассматривается. Кроме того, следователям выгодно квалифицировать самооборону как убийство, поскольку эффективность их работы напрямую зависит от количества раскрытых убийств.

По данным исследования «Новой газеты» и «Медиазоны», Пермский край входит в 20 российских регионов, где жертвы домашнего насилия чаще всего получают сроки за убийство. Вот как звучат такие приговоры.

ПЕРМЬ. 2017 ГОД. 105 УК РФ (УБИЙСТВО). ВОСЕМЬ ЛЕТ КОЛОНИИ ОБЩЕГО РЕЖИМА

«Сначала отношения были хорошими, потом он стал избивать её. Не давал обращаться в полицию. Она его боялась, т. к. он бил её, бросался на неё. Она была дома у З. Туда пришёл А., вытащил её из квартиры, стал её избивать руками, ногами, молотком… Она пришла домой, увидела разбитые стёкла в квартире, А. был неадекватным… Она вызывала полицию, однако сотрудники полиции сказали выяснять отношения самим. А. ушёл из дома. Через час пришёл, колотился в дверь. Она вызвала полицию, его забрали, но часа через 2 освободили. Он стал кричать под окном, что, когда она пойдёт на работу, он её зарежет.

…А. стал беспричинно её оскорблять. Дома стал говорить, что убьёт её, начал толкать её. Она упала на диван. Ударов А. ей не наносил, только кричал, что убьёт её. Затем А. пошёл на кухню и стал открывать ящик, в котором лежали ножи. Она препятствовала ему, но А. удалось достать из ящика кухонный нож с рукояткой чёрного цвета. С ножом А. прошёл в комнату, а она проследовала за ним. При этом А. просто размахивал ножом, выпадов в её сторону не делал. Она отошла к дивану и уговорила А. прекратить скандал. Он успокоился, положил нож на журнальный столик. Когда она расправляла диван, А. вновь закричал «убью». Она испугалась, что он снова может схватить нож, и сама схватила со столика нож, который А. принёс в комнату. А. в это время стоял ближе к двери в комнату. Удерживая нож в правой руке, снизу вверх нанесла А. два удара в область живота. Она помнит два удара, других ударов не помнит. От ударов А. тут же упал на пол. На его рубашке она увидела кровь. Она тут же прижала к его ране полотенце. После этого вымыла нож и положила его в ящик с ножами. Затем позвонила Д. и сообщила, что зарезала А.

…Шилова Т. И. действовала умышленно, то есть осознавала общественную опасность своих действий, предвидела возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желала их наступления».

ПЕРМЬ. 2017 ГОД. 108 УК РФ (УБИЙСТВО ПРИ ПРЕВЫШЕНИИ ПРЕДЕЛОВ НЕОБХОДИМОЙ ОБОРОНЫ). 1 ГОД 8 МЕСЯЦЕВ ОГРАНИЧЕНИЯ СВОБОДЫ.

«Между ней и Д. произошла ссора из-за того, что она не могла успокоить плачущего ребёнка. Д., сидя на кровати, повалил её спиной на свои ноги и, схватив двумя руками её за шею, стал душить в течение нескольких секунд. Она, задыхаясь, заплакала. Д. перестал давить пальцами на шею, но стал тянуть обеими руками за голову, при этом говорил, что оторвёт ей голову. Это продолжалось несколько секунд, она плакала и кричала от боли. Д. отпустил её лишь после того, как она неоднократно просила его об этом. Ребёнок всё это время сидел на кровати и плакал. Она встала с кровати, взяла ребёнка на руки. Д. встал перед ней, перегородив выход с кухни, и стал наносить ей удары кулаками. Ребёнок находился у неё в левой руке, она повернулась к Д. правым боком, чтобы Д. случайно не ударил ребёнка. Д. нанёс ей не менее пяти ударов кулаками по правому плечу, шее, голове, спине, причиняя боль, при этом он кричал, чтобы она успокоила плачущего ребёнка. Желая защититься от Д. и прекратить его действия, чтобы он перестал её избивать, она правой рукой схватила нож, лежащий на столешнице кухонного шкафа, стоящего рядом с ней, и нанесла ножом один удар Д. в область груди. Д. сел на кровать, затем лёг и попросил вызвать скорую помощь. Она испугалась, прошла в общую комнату, где положила нож на стол и, разбудив Д2, отдала ему ребёнка, сама побежала к соседу Д3, которого попросила вызвать скорую помощь. Д. умер ещё до приезда скорой помощи.

…Посягательство со стороны Д. не было сопряжено с насилием, опасным для жизни Чермяниной В. В., но последняя в целях обороны от его неправомерных действий умышленно нанесла ему один удар ножом».

ПЕРМЬ. 2019 ГОД. 108 УК РФ (УБИЙСТВО, СОВЕРШЁННОЕ ПРИ ПРЕВЫШЕНИИ ПРЕДЕЛОВ НЕОБХОДИМОЙ ОБОРОНЫ). 1 ГОД 10 МЕСЯЦЕВ ОГРАНИЧЕНИЯ СВОБОДЫ.

«У. увидел, что на столе ничего нет, стал возмущаться, говорить, почему всё убрали со стола, начал поднимать руки, замахиваться, потребовал принести водку, накрыть на стол. Она не стала с ним связываться, разговаривать, пошла на кухню, взяла нож со стола, начала нарезать фрукты. Он зашёл на кухню, подлетел к ней и начал наносить удары по голове, по лицу, пинать её в живот. При этом он обзывал её, ругался грубой нецензурной бранью. Она пыталась от него оградиться. В момент нападения она сильно сжимала нож в руке, чтобы У. его не отобрал. В это время она находилась около подоконника, справа сбоку стоял стол, место было ограничено. У. её зажал в углу своим телом и наносил ей многочисленные удары. Она потеряла равновесие, начала падать в угол окна. У. начал держать её за голову и наклонять в угол. Она закрыла глаза, так как в них стало темно от ударов. Её правая рука, в которой был нож, поднималась кверху. Этой рукой она закрылась от удара. Она даже не почувствовала, что У. соприкоснулся с ножом, наткнулся на него. У. перестал её бить, стал падать на колени, и она увидела, что нож в крови. …Ранее он уже один раз нападал на неё с ножом, поэтому решила, что в этот раз У. может воткнуть в неё нож.

…Шистерова прибегнула к защите от посягательства… такими способами и средствами, применение которых явно не вызывалось характером и опасностью посягательства, и без необходимости умышленно причинила посягавшему на неё У. смерть».

НАКАЗАННЫЕ ТРИЖДЫ

ЧЕТЫРЕ ФАЗЫ ДОМАШНЕГО НАСИЛИЯ: НАРАСТАНИЕ НАПРЯЖЕНИЯ, НАСИЛИЕ, ПРИМИРЕНИЕ, «МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ», ПОВТОРИТЬ

Когда правозащитница Анна Каргапольцева начала ездить по женским колониям, все эти истории ее потрясли. Она не могла поверить, что двадцать лет боролась с несправедливым отношением к осуждённым мужчинам, не замечая, в каком положении находятся женщины. «У меня произошло смещение сознания», — рассказывает Каргапольцева. Большинство женщин, которых она встретила, попали в тюрьму после пережитого насилия — психологического, экономического, физического. Многие, как и Агния, получили сроки за наркотики. Мужья и сожители заставляли их покупать и продавать — иногда вещества, иногда самих себя. Значительную часть вовлекли в проституцию, чтобы заработать деньги на их теле. Других просто отдавали друзьям в обмен на вещества. По словам Каргапольцевой, «очень большой процент» осуждённых приняли на себя чужую вину: мужчины убеждали их, что для женщины наказание будет более мягким, обещали ждать, а потом заводили новые отношения и исчезали.

Одни заключённые годами не могли простить тех, кто их использовал. Вторые не могли простить себя — за то, что защищались. «Такие женщины приходили и говорили: „Но я же человека убила“. Чтобы принять это, они все как одна твердили: „Да, он меня бил. Да, он меня изнасиловал. Но я-то человека убила“. Я всё время это слышала. Может быть, во время следствия им это объяснили», — рассказывает Каргапольцева. Жертвы насилия жили с огромным чувством вины — именно это поразило её больше всего. В мужских колониях ситуация была прямо противоположной: там все считали себя невиновными, какой бы срок они ни получили. Мужчин поддерживали матери, жёны, дети и сожительницы, которые постоянно ездили к ним на свидания. Женщин почти никто не навещал. По закону, супруг может расторгнуть брак без их согласия, если срок заключения составляет более трёх лет. Как правило, спустя месяц женщины, которых встретила Каргапольцева, получали уведомление о разводе и больше никогда не слышали о своих мужьях. Матери ездили первое время, а потом и они прекращали. Женщины сами просили их об этом: не хотели, чтобы они проводили дни в дороге, носили тяжёлые сумки и подвергались обыскам. Жалели. Дети в лучшем случае росли вдалеке. В худшем их забирали в детские дома. Или осуждённые выходили на свободу в таком возрасте, когда заводить своих детей было уже рискованно, а взять приёмных невозможно.

Общаясь с этими женщинами, Каргапольцева заметила, что никто из них давно не мечтал о будущем. За годы в тюрьме они утратили практически все связи с внешним миром. В мужских колониях настроение было иным: там люди жили своими иллюзиями. Большинство мужчин верили, что на свободе их встретит компания друзей, которая найдёт для них и жильё, и работу, и машину. Осуждённые женщины рассчитывали только на себя. Они понимали, что едва ли заработают даже на комнату в коммунальной квартире. Заниматься тяжёлым низкоквалифицированным трудом они не смогут, а на другую работу их не примут. «Когда человек освобождается, он остаётся навсегда с клеймом „зэк“ или „зэчка“. Навсегда. Из его жизни не уходит справка о наличии судимостей, которую требуют при поступлении на работу. Неважно, двадцать лет прошло или тридцать. Ты уголовница — и это навсегда, — объясняет Каргапольцева. — Женщина не должна быть наказана трижды. Первый раз, пережив страшное состояние совершённого над ней насилия. Второй раз, отсидев за это 6, 8, 10 лет. И третий раз, оставшись навсегда с клеймом „зэчка“».

Насилие — это длительный процесс, говорит психолог Марина Селезнёва, коллега Каргапольцевой, которая уже много лет работает с заключёнными. С насилием может столкнуться любая женщина, но не каждая способна распознать его на ранних этапах. Во многом это зависит от предыдущего опыта. «Чтобы понять, что происходит насилие, нужно знать что-то другое», — говорит Селезнёва. При низком уровне жизни такие отношения могут восприниматься как норма. Согласно теории Ленор Уолкер, цикл домашнего насилия состоит из четырёх фаз: нарастание напряжения, эпизод насилия, примирение партнёров и так называемый «медовый месяц». Потом всё повторяется сначала. Со временем фазы становятся короче, а частота и жестокость насилия возрастают. По словам Селезнёвой, многие женщины осознают проблему, только когда эпизоды насилия происходят непрерывным потоком. Самые распространённые причины, которые заставляют жертв оставаться в таких отношениях, — низкая самооценка и экономическая зависимость от партнёра. На российских женщин влияют и традиционные установки, призывающие терпеть до последнего. Порой насилие в семьях длится годами, но привыкнуть к нему невозможно, утверждает Селезнёва. «Болевой порог, конечно, меняется, но не обязательно притупляется. Никто не может сказать, ударили по старой ране или нет. Порог реагирования также может измениться: если вас обозвали двадцать раз, то вы уже не так болезненно это воспринимаете. Но ассоциативные изменения никуда не уходят. Одно и то же поведение может трансформироваться во что-то новое — тогда на это действие будет совершенно другой ответ. Пока человек жив, у него могут быть непредсказуемые реакции», — говорит психолог. В ситуации нападения любой может взять в руки нож. Так работает физиология — болевой синдром и гормональный выброс. Если женщина, защищаясь, убила агрессора, то произошедшее не делает её преступницей, уверена Селезнёва. «Это лотерея», — говорит психолог.

КОГДА ПРЕВРАЩАЕШЬСЯ В ЖЕНЩИНУ-ИЗГОЯ ИЗ СТРАШНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ

Селезнёвой уже доводилось работать с такими женщинами в тюрьме. Одной из первых была 35-летняя азербайджанка, которую психолог встретила в 2008 году. Её звали Гулорам, что в переводе на русский означает «цветок». Сразу после института Гулорам вышла замуж за любимого человека, несмотря на то, что её родители были против этого брака. Вскоре у пары родилось двое сыновей. Уже тогда муж избивал Гулорам — за то, что она не всегда выполняла его требования. После распада СССР семья переехала в Россию. Прежде Гулорам занималась только бытом и детьми, а теперь начала зарабатывать деньги — больше, чем муж. Побои участились и стали более жестокими. Последний раз муж напал на Гулорам в сарае, где она колола дрова топором. Этим топором она и нанесла ему несколько ударов в голову, которые оказались смертельными. Когда Гулорам поняла, что произошло, то испугалась и попыталась спрятать тело. Позже это стало отягчающим обстоятельством, которое позволило осудить её за умышленное убийство по 105-й статье УК РФ. Гулорам никогда не думала, что её судьба может так сложиться. Она вспоминала, что в её родном ауле жила женщина, с которой никто не разговаривал. Маленькой Гулорам запрещали даже играть с её детьми. Однажды бабушка рассказала ей почему: эта женщина убила своего мужа — ударила камнем. Все знали, что он много лет издевался над ней, но с тех пор она стала изгоем. «Одним из её самых ужасных воспоминаний была эта женщина-чудовище. И теперь она в собственных глазах тоже стала чудовищем», — рассказывает Селезнёва.

После произошедшего от Гулорам отвернулась вся семья: двое сыновей, мать, отец, родственники в Азербайджане. Тюрьма навсегда отрезала женщину от родины: «Страшно было представить, что она выйдет и встретит пустырь. У этого человека не было совершенно никаких путей». Селезнёва не знает, что произошло с Гулорам после освобождения. У них было всего несколько занятий. Последний раз Селезнёва видела Гулорам ещё в колонии. «Я не могла ей ничего предложить. Ей некуда было идти. Я даже не представляю, как она выжила», — говорит психолог.

По словам Селезнёвой, такая женщина может восстановиться, но для этого требуется время. Психолог бессилен, если работает в одиночку. Осуждённая женщина нуждается в поддержке семьи и близкого окружения. Помочь может только безопасная среда, где её принимают и не осуждают, других путей нет.

Поэтому Анна Каргапольцева, окунувшаяся в мир женщин, которые убивают, решила создать для них такую среду.

В заключительной части трилогии — как «Нечужие», первый в России центр помощи осуждённым женщинам, пытаются помочь тем, кто убил своих тиранов, после отсидки и с какими препятствиями сталкиваются на этом пути.

равозащитная карьера Анны Каргапольцевой в середине девяностых, когда три её знакомых оказались в СИЗО из-за того, что вложили деньги в финансовую пирамиду, и получили сроки по два-три года. Каргапольцева считала эту ситуацию абсурдной и несправедливой. Она добивалась, чтобы ей позволили навещать девушек, но раз за разом получала отказ. Каргапольцева не сдавалась. Она продолжала ходить к начальнику, пока ей не выдали разрешение на посещение колонии. Правда, совсем не той, в которую она хотела попасть. 20-летнюю Каргапольцеву направили к заключённым в Ныроб — посёлок на севере области, в семи часах езды от Перми. Там находилась мужская колония особого режима, где заключённые живут в самых строгих условиях. В такие учреждения помещают осуждённых пожизненно и рецидивистов с тяжёлыми статьями. Когда Каргапольцева приехала в колонию первый раз, пожилые мужчины в робах чистили снег. Увидели её — и бросили лопаты. Начальник колонии даже не пустил её внутрь, но она вернулась снова. И снова. И снова. А потом возвращаться туда стало главным делом её жизни.

Больше двадцати лет она помогала мужчинам в тюрьмах, пока не осознала, что помогать нужно не только им, но и осуждённым женщинам, о которых вообще никто не заботится.

В колонии в Ныробе сложилась первая группа заключённых, которых Каргапольцева регулярно навещала. Каждую субботу они собирались вместе, пили чай и разговаривали. Каргапольцева привозила им еду — в девяностые осуждённых очень плохо кормили. У неё появились своя кружка и свой «трон» — стул с мягким сиденьем и подлокотниками, который заключенные ставили специально к её приезду. Аннушка — так прозвали её в колонии.

Потом режим поменяли с особого на строгий, а её подопечных разослали по разным колониям. Каргапольцева добилась права ездить и в эти учреждения. Со временем появилась первая группа освободившихся. Колоний в её жизни становилось всё больше, а свободных дней в неделе — всё меньше. «Сначала это была каждая суббота для одной колонии и каждое воскресенье для другой. Сейчас у меня разрешение на все колонии Пермского края, поэтому, конечно, со временем совсем всё печально», — говорит Каргапольцева, грустно улыбаясь.

В 2008 году Анна Каргапольцева возглавила межрегиональную общественную организацию «Выбор», которая занимается социализацией заключённых. Сейчас «Выбор» работает в Перми, Новосибирске и Барнауле, а также готовит к открытию отделения в Москве и Ставропольском крае. Программа социализации состоит из двух этапов. Первый — воспитательная работа в колониях. Тот самый до́суг. В колониях эту функцию выполняют воспитательные отделы, но они не всегда справляются с нагрузкой. «Выбор» помогает воспитателям организовывать мероприятия: проводит лекции, ищет специалистов или присылает своих. Недавно потребовалось разыскать молодёжный театр. Нашли.

«Мы понимаем всю ценность воспитательной работы. На одного начальника отряда, который всё время находится с осуждёнными, приходится 85 человек. Если у вас 85 детей, кого вы сможете воспитать? А помимо того, что нужно проводить с ними воспитательную работу, надо ещё сводить их в больницу, в магазин, на свидание, забрать передачу. И вести отчётность в бумажном и электронном виде. Такова нагрузка у воспитательных отделов. Этим людям надо ставить памятники», — объясняет Анна Каргапольцева.

По её словам, воспитатели часто сталкиваются с профессиональным выгоранием, потому что не видят результата своей работы. Несмотря на их усилия, очень малый процент заключённых по-настоящему освобождается. Большинство через некоторое время снова попадают в тюрьму. По данным Генпрокуратуры за январь — сентябрь 2020 года, почти 60% преступлений совершают люди, которые уже нарушали уголовный закон. Сегодня государство не стремится к тому, чтобы заключённые вернулись к полноценной жизни, считает Каргапольцева. Исправительные учреждения не исправляют, а выполняют лишь карательную функцию.

«Самый большой стресс человек испытывает, когда освобождается. Вот двери открыты, последний раз колбаса была по 20 рублей и паспорт был ещё при Советском Союзе. В такие моменты люди впадают в состояние паники. Если обычного человека, не осуждённого, запереть на десять лет в комнате, а потом выпустить на свежий воздух, у него тоже сразу начнётся паника», — говорит Каргапольцева. Некоторые заключённые — те, кто не живёт в колониях-поселениях, — не могут даже самостоятельно сходить в магазин. Они не умеют пользоваться банковскими картами, не понимают ценности денег и не знают, как правильно рассчитать их, чтобы не остаться голодными.

Второй этап в программе «Выбора» — социальное сопровождение тех, кто недавно освободился. Этим занимаются бывшие заключённые, которые уже прошли программу реабилитации. Они встречают освободившихся прямо у ворот и ведут в одно из двух мест — домой к родителям или в центр. Решение человек принимает сам.

Реабилитационный центр — это приют для тех, кому некуда пойти. Такие организации существуют во многих регионах. Освободившийся сам выбирает, где будет жить. Некоторые предпочитают остаться рядом с домом, другие, наоборот, уехать подальше.

Здание центра «Нечужие»

Кухня центра

Коридор в центре

Кабинет Анны Каргапольцевой

Комната в центре

1/5

Но далеко не каждый центр действительно заботится о своих подопечных. Зачастую под видом этих организаций скрываются рабочие дома, где людей избивают и заставляют работать за еду. «Выбор» тщательно проверяет все центры, в которые отправляет бывших заключённых. Для этого команда приезжает и лично знакомится с руководителями. По словам Каргапольцевой, надёжных центров в России немного.

Именно поэтому «Выбор» начал открывать собственные. В 2020-м его проект «Неказённый дом» выиграл президентский грант. На эти средства «Выбор» купил и обустроил небольшой дом в Ныробе. Сейчас там уже живут люди — мужчины, которые недавно вышли из четырёх местных колоний.

На этом работа «Выбора» не заканчивается. Специалисты продолжают поддерживать связь со своими подопечными. Не расстаются они и после того, как осуждённые покидают реабилитационные центры. «Выбор» устраивает встречи выпускников, Анна Каргапольцева приглашает их на свои дни рождения. Реабилитация бывших заключённых продолжается всю жизнь, говорит правозащитница. Колонии делают их зависимыми от чужого мнения. В привычной среде они часто возвращаются к прежнему образу жизни. «Мы, например, с ним ладим, всё хорошо, а тут опять какой-нибудь Петя приехал и спрашивает: „Васёк, ты чё? Нормальный был пацан, а сейчас даже покурить не можешь, что ли? Кто тебе запретил-то? В зоне курил, а на свободе теперь не можешь?“ Есть единицы, которые скажут: „Да, я бросаю курить, это моё решение“», — объясняет Каргапольцева. Поэтому для осуждённых важно сохранять контакты со специалистами «Выбора», даже если реабилитация уже завершилась.

Бывшие заключённые никогда не перестают нуждаться в поддержке.

АГНИЯ ДЕЛАЕТ ВЫБОР И РЕШАЕТ ПОМОГАТЬ ОСУЖДЁННЫМ

Когда 16 марта 2021 года Агния Уракова вышла из колонии-поселения № 26, она первым делом отправилась в съёмную квартиру, где её ждали старые друзья — люди, с которыми она раньше отбывала наказание. Всю ночь они отмечали начало её новой жизни. Агния решила, что выпивает в последний раз: она хотела полностью отказаться от алкоголя, который заставлял её терять контроль над своими эмоциями. На следующий день Агния приехала в здание бывшей православной школы в Перми, где её встретила Анна Каргапольцева. Правозащитница выглядела удивлённой: она уже не надеялась увидеть Уракову. «Я другая. Не надо меня ни с кем сравнивать», — сказала ей Агния в тот день.

Это здание «Выбор» получил от администрации города в безвозмездное пользование на пять лет. Через несколько недель на входе появилась табличка «Нечужие…» — так Анна Каргапольцева назвала свой центр помощи осуждённым женщинам, которые пострадали от насилия. Правозащитница считает, что эта категория нуждается в особом подходе: «Одно дело мужчины, которых никто не пытался убить. Даже если он убил своего обидчика, то будет чувствовать себя героем. Он никогда горестно не скажет, что убил человека. То же самое с девушками, которым удалось защититься или убежать от агрессора. У них нормально сложится жизнь. А с этими-то что? Их жизнь больше никогда не сложится. Их разрушает то, что они подверглись насилию, отбыли наказание ни за что, а на свободе их никто не принимает». Каргапольцева решила организовать приют для тех, кому некуда пойти после тюрьмы. «Нечужие» — первый подобный проект в России. Он задумывался как нечто среднее между реабилитационным центром для бывших заключённых и кризисным центром для жертв насилия. Правозащитница хотела создать место, где осуждённым женщинам помогут найти жильё и работу, собрать документы, восстановить родительские права. Каргапольцева пригласила в центр юриста, педагога, консультантов «Выбора». Психологом стала Марина Селезнёва.

Кроме того, Каргапольцева наладила контакты с представителями различных конфессий — православия, ислама, баптизма. По словам правозащитницы, верующие женщины, особенно мусульманки, реже сообщают о пережитом насилии, но готовы многим поделиться со своими духовными наставниками. Вера служит им дополнительной опорой. «У верующих женщин есть утешение: Бог знает, что она невиновна, — говорит Каргапольцева. — Нам важно, чтобы женщина успокоилась. Когда тебя ненавидят абсолютно все, пусть хотя бы твои отношения с Богом тебя немного согреют».

Правозащитница содержала центр на пожертвования и личные средства. Все сотрудники, в том числе сама Каргапольцева, числились в штате без зарплаты. Единственной возможностью получить финансовую поддержку был президентский грант. За несколько дней до приезда Агнии правозащитница отправила заявку на конкурс — они имели право претендовать на сумму от 500 тысяч до 3 миллионов рублей. Каргапольцева хотела вложить эти средства в покупку большого помещения, чтобы центр «Нечужие» мог не зависеть от внешних условий. Правозащитница не первый раз участвовала в конкурсе президентских грантов: полгода назад ей не хватило четверти балла до победы. В день публикации результатов Каргапольцеву увезли в больницу на скорой — у неё случился гипертонический криз. Теперь она снова жила в тревожном ожидании.

Агнии выделили комнату с двухъярусной кроватью и столом у окна. В здании ещё продолжался косметический ремонт, но других вариантов у Агнии не было: она не могла поехать в Екатеринбург, где находилась её собственная квартира, поскольку суд запретил ей покидать Пермь в ближайшие десять лет. Её это не расстраивало: она не хотела возвращаться обратно, в старую жизнь. Агния приехала в центр, чтобы «начать всё с нуля». Измениться.

Там её встретила не только Анна Каргапольцева, но и Любовь Рихтер — сотрудница «Выбора» из Новосибирска. Рихтер больше десяти лет помогала женщинам, попавшим в трудное положение. Среди её подопечных были жертвы насилия, зависимые, бездомные, бывшие заключённые. Она забирала их прямо к себе домой: кормила, мыла, стригла, красила, одевала. Каргапольцева попросила Рихтер взять на себя обязанности администратора в центре «Нечужие». «Выписала меня из Новосибирска», — говорит Любовь. «Выписала как гарнитур!» — смеётся Каргапольцева. Для администратора в центре отвели собственную комнату. Рихтер должна была следить за дисциплиной и оказывать женщинам моральную поддержку. «Она у нас за старшую», — поясняет Каргапольцева. Сама правозащитница живёт на два дома — то в центре, то в Ныробе, с мужем и сыном. Десять лет назад Каргапольцева переехала в этот посёлок, где когда-то посещала свою первую группу заключённых. От дома до центра семь часов за рулём. Кроме того, почти каждый день правозащитница ездит в колонии по всему Пермскому краю.

ВЫ ВЫШЛИ ИЗ ТЮРЬМЫ. ТЕПЕРЬ ЧТО?

Первое, что должен сделать заключённый после освобождения, — восстановить документы и встать на учёт в госорганах. За первые три дня Любовь провела Агнию по всем необходимым инстанциям — от больницы до пенсионного фонда. В полиции Ураковой сказали следующее: «Да вы зачем освобождаетесь-то вообще? На вас пробу ставить негде. Сидели бы лучше, не портили статистику». Тогда женщины решили не вступать в спор, но, вспоминая эту историю, Агния не может скрыть своего возмущения: «Я не считаю, что не могу исправиться. У меня есть желание. Зачем вы меня под всех равняете?»

Бывшим заключённым приходится часто слышать такие вещи. Стигматизация — это одна из главных проблем, с которыми они сталкиваются после освобождения, говорит Анна Каргапольцева. «Общество относится к преступникам как к гнойной язве: предпочитает просто их не замечать», — объясняет правозащитница. По данным Левада-Центра, преступники вызывают самое социально сильное отторжение среди всех, чье поведение отличается от общепринятых норм. Большинство респондентов предлагают ликвидировать эту группу, остальные — изолировать. Оказывать помощь преступникам не хочет почти никто. Как показал опрос ФОМ, 69% россиян считают допустимой смертную казнь.

Особенно тяжело осуждённым женщинам. «Я не знаю ни одной женщины, которая вернулась из тюрьмы и была бы принята. У мужчин с этим проще. Я знаю случаи, когда через несколько лет их спокойно принимали», — говорит Селезнёва. На осуждённых женщин давит не только стигматизация, но и патриархальные нормы. По словам психолога, тюрьма воспринимается как мужской опыт, поэтому женщинам труднее принять его и сделать частью своей биографии: «Для женщин типично либо вообще не вспоминать об этом, либо сохранять эмоциональное отношение и, возможно, обвинять себя. Они могут ходить на работу, жить обычной жизнью, но отсидка навсегда останется для них больной темой». За тридцать лет практики Селезнёва не встретила ни одной женщины, которая бы спокойно рассказывала о тюрьме. Обычно они стараются скрыть этот факт, что мешает им сближаться с людьми. В результате осуждённые женщины страдают от одиночества.

По словам Каргапольцевой, полностью преодолеть стигматизацию невозможно. Решения проблемы пока не существует. Однако негативное восприятие заключённых можно смягчить — этим и занимаются общественные организации. В основном они работают с мужчинами, не уделяя достаточно внимания стигматизации осуждённых женщин. Теперь эту задачу возьмёт на себя центр «Нечужие». На примере своих подопечных он будет доказывать, что женщины с судимостью способны измениться и больше не совершать преступлений. «Мне бы очень хотелось, чтобы девочки у нас подросли интересные, чтобы каждая из них была в чём-то своём молодцом, чтобы мы могли об этом рассказать, чтобы люди видели, что эти девочки — жемчужины, ведь это действительно так», — говорит Каргапольцева.

От стигматизации страдают не только заключённые, но и общественные организации, которые им помогают. «В основном они просто тихо пашут: встречают, одевают, билеты покупают, отправляют. Всё по кругу. На них все смотрят и говорят: „Кому вы помогаете? Толку от вашей работы нет никакого“. Постепенно эти организации чахнут. Выгорание в таких организациях происходит гораздо быстрее, потому что это непопулярная тема. Это не вознаграждается финансово. Это не вознаграждается в плане показателя твоих трудов», — говорит Анна Каргапольцева.

Поселившись в центре, Уракова погрузилась в суматоху ремонта. Вместе с командой «Выбора» она шпаклевала, убирала, красила, носила мебель. «Ты что, вообще? Есть мальчики, ты зачем на себе таскаешь?» — ругалась на неё Каргапольцева. «А мне проще самой, я пошла и сделала», — говорит Агния. В детстве она занималась бегом, регби и восточными единоборствами, а в КП № 26 заработала серебряный значок ГТО.

Каждый день в центре чай с конфетами. Встречали гостей — руководителей благотворительных фондов, священников, депутатов. Ездили в кино и на выставку кошек. Первое время Агния чувствовала себя растерянной: эта жизнь слишком сильно отличалась от той, к которой она привыкла. В колонии женщины постоянно нервничали, ссорились и кричали друг на друга. Там было много злости и зависти. Агния долго не могла поверить, что ей больше не нужно защищаться: «Люди делают тебе что-то хорошее, а ты теряешься. Не знаешь, не понимаешь. Это не сразу укладывается в голове, что люди к тебе искренне, со всей душой, что они ничего не ждут от тебя, а просто хотят, чтобы ты была счастлива». В такие моменты Агния не понимала, как себя вести, и задавала этот вопрос Анне Каргапольцевой. «Веди себя так, как ты себя чувствуешь», — всегда говорила ей правозащитница.

Такое поведение типично для осуждённых женщин, отмечает Марина Селезнёва. «У них дефицит естественного существования: они постоянно пытаются то ли подыграть, то ли напугать, а вот спокойного общения им очень не хватает», — говорит психолог.

В тюрьме Уракову считали вспыльчивой. Многие, как и Анна Каргапольцева, не верили, что с таким характером Агния вообще доберётся до центра. Но она решила, что больше не позволит эмоциям брать над ней верх. После выхода из колонии Уракова не повысила голос почти ни разу. Она продолжала поддерживать связь со знакомыми женщинами, которые остались в тюрьме. Каждый вечер Агния созванивалась с Мариной, своей семейницей, чтобы узнать новости и передать другим важную информацию. Уракова рассказывала о «Нечужих», принимала заявки на проживание и следила за судьбой женщин, которые надеялись попасть в центр после освобождения. Им оставалось только надеяться — окончательное решение принимал суд. Каргапольцева знала, как редко он позволяет женщинам покинуть колонию, поэтому старалась никого не ждать. Агния, наоборот, переживала за каждую осуждённую, которая готовилась к суду.

Спустя два месяца, в конце мая, Уракова принесла в центр котёнка — светлого, шустрого, с голубыми глазами и дымчатым хвостом. «Помесь кого-то с сиамцем», — говорит Уракова. Отдали ей в добрые руки. Котёнок носился по коридору, прыгал на стены, висел то на занавесках, то на людях. Сначала ему дали имя Султан: он оказался единственным мужчиной в женском обществе. Со временем Султан превратился в Сулеймана, а потом и в Соломона. В конце концов котёнка стали называть просто Моней.

Моня

Агния и Анна Каргапольцева научились хорошо понимать друг друга. Уракова чувствовала, что они «совпали». Их связывали общие взгляды и цели. «Наша встреча была судьбоносной», — часто говорила она Каргапольцевой. Правозащитница только смеялась в ответ. Агния подыгрывала, делая вид, что обижается: «Не любите вы меня, Анна Владимировна!» Каргапольцева никогда не рассказывала ей, что в день их встречи ощутила то же самое: совпали. Всю жизнь она находилась среди мужчин: общалась с мужчинами, помогала мужчинам, воспитывала мужчину. Это сформировало её характер. Она начала думать и действовать как мужчина. Каргапольцева считала, что не может работать с женщинами, так как не умеет проявлять внимание и ласку, которые, по её мнению, мотивируют их лучше всего. Но Агния была другой. Она сразу показала, что может справиться сама. Именно поэтому Каргапольцева сделала её своей первой воспитанницей и главной помощницей. Не ошиблась: «Агния подошла идеально, как механизм. Она сама настроила себя, что будет полезной». Обычно правозащитнице и заключённым требуется время, чтобы привыкнуть друг к другу, — так называемая «притирка». Но с Ураковой они просто перешагнули этот период. Агния, однако, оказалась «тактильной» — например, любила обниматься. «Этот момент восполнила Люба. Люба и Моня. Приедет новая девочка — и она у нас хорошо впишется. Это как винтики в едином механизме», — рассказывает Каргапольцева.

В апреле центр «Нечужие» остался без воды и электричества. Цены на коммунальные услуги внезапно подняли почти в четыре раза — с 5 до 19 тысяч рублей. За день до этого в СМИ вышла первая публикация о «Нечужих», где Анна Каргапольцева рассказала, что центр будет помогать осуждённым женщинам. Организация связалась с поставщиком — ИП Яковлевым — и попыталась узнать, что вызвало повышение стоимости, но безуспешно. В телефонном разговоре Яковлев назвал Каргапольцеву «засранкой» и пригрозил отключить их к чёртовой матери — это единственное, чего от него удалось добиться. Администрация города подтвердила, что цена на коммунальные услуги завышена, и предложила обратиться в суд. Именно так и поступила Каргапольцева, но проблему это не решило. Пока суд рассматривал заявление, женщины жили в темноте, заряжали телефоны у соседей и ездили набирать воду в пятилитровые бутылки.

Через пару недель Агнии это надоело. Она решила собрать аккумулятор из подручных средств. «Сначала я начала искать в интернете, как можно зарядить телефон через автомобильный аккумулятор. Конечно, интернет мне выдавал капец сколько версий. Нужен преобразователь для понижения тока, тут нужно спаять, тут нужно ещё что-то сделать… Я понимаю, что могу так сделать, но это слишком долго. Соображаю. Так, если стоит автомобильный аккумулятор, значит, зарядка, которая вставляется в прикуриватель, подойдёт? Подойдёт. Покупаю прикуриватель. Понимаю, что у меня должно быть всё зажато. Зажимаю. Заматываю изолентой, подсоединив провода, и подключаю к аккумулятору. Внутри прикуривателя стоит диод, который понижает напряжение. Соответственно, всё — он выдаёт на телефон тот заряд, который нужен», — рассказывает Агния взахлёб. Так в её комнате появилась чёрная коробка с проводами. Потом над кроватью зажёгся ряд низковольтных лампочек — Агния узнала, что при помощи аккумулятора можно провести свет. Наконец, она купила кипятильник, чтобы в центре всегда был горячий чай с конфетами. До этого за кипятком приходилось ходить к соседям.

Агния любит говорить о себе: «Я — механик». Ещё она швея, повар, парикмахер, пекарь, сборщик верха обуви, оператор электронных вычислительных машин. «Не успела закончить на электрика, укладчика фарфоровых изделий, сантехника и строителя, но это я тоже знаю», — поясняет Уракова. Всего у неё 7 дипломов — и только один из них Агния получила на свободе. Остальные профессии Уракова освоила в тюрьме, где провела в общей сложности шестнадцать лет. И это не исключительный случай.

ЦЕНТР ПОМОЩИ ОСУЖДЁННЫМ ЖЕНЩИНАМ ОТКРЫВАЕТ ШВЕЙНЫЙ ЦЕХ

По закону, все осуждённые обязаны получить в тюрьме среднее профессиональное образование. Освободить от учёбы могут только инвалидов первой и второй групп, пенсионеров и людей с хроническими заболеваниями. Каждый год заключённых отправляют получать специальность в ПТУ при колонии. Учёба занимает несколько месяцев. Отказаться нельзя, поэтому люди, осуждённые на долгий срок, выходят на свободу с целой стопкой дипломов. Считается, что это поможет им быстро найти работу, объясняет Анна Каргапольцева.

На самом деле, конечно, не помогает. Во-первых, заключённых часто обучают устаревшим и невостребованным специальностям. Например, одна из мужских колоний в Ныробе массово выпускает кочегаров — машинистов котельных установок на дровах. «Я всё ругаюсь: куда? Кому он нужен, этот кочегар на дровах? Но отучиться должен», — говорит Каргапольцева. Во-вторых, заключённые остаются заключёнными даже с 12 дипломами. По словам Каргапольцевой, в тюрьме много талантливых людей, но из-за стигматизации они не могут реализовать себя в обществе: «В той колонии, где Агния отбывала наказание, девушка такую картину маслом нарисовала на конкурс! Она просто потрясающая. Девушка получила первое место. Но она могла бы рисовать не на конкурсе среди колоний, а вообще. В другой женской колонии от входа до отрядов идёшь по аллее, сплошь усеянной цветами. Женщины высаживают эти цветы. Это так красиво». Но ни дипломы, ни таланты, ни личное обаяние не способны перевесить справку о наличии судимости в глазах работодателя. По этим причинам большинство осуждённых не могут никуда устроиться, а те, кому удаётся отыскать место, часто сталкиваются с несправедливыми условиями труда. Как правило, на швейных производствах женщины с судимостью работают за процент, что не позволяет им рассчитывать даже на минимальные 12 тысяч рублей в месяц, говорит Агния.

Чтобы решить проблему трудоустройства, центр «Нечужие» начал переговоры с несколькими организациями. Помощь предложил приют для животных и молодой предприниматель Константин Филимонов, который много лет занимался благотворительностью в Перми. Он работал организатором праздников, но в пандемию потерял всех клиентов и начал шить одноразовую медицинскую одежду. Вскоре у него появился постоянный заказчик — фармацевтическая компания «Мед Элеос». Филимонов хотел открыть швейный цех, где смогут работать осуждённые женщины. Два месяца они с Каргапольцевой обсуждали условия. Филимонов пообещал, что женщины будут получать фиксированную зарплату в размере 12 792 рублей и надбавки. «Зарабатывать они будут, разумеется, больше. Эти девушки умеют шить так, как не умеет шить вообще никто. Это и скорость, и качество», — говорит Каргапольцева. На том и сошлись. Филимонов начал искать помещение, но сразу столкнулся с проблемами. Собственники отказывали в аренде, как только слышали, что на швейной фабрике будут работать женщины с судимостью. Сделка срывалась дважды. На третий раз Филимонову всё же удалось снять помещение. Он сделал ремонт, закупил оборудование и принял первый заказ. В июне фабрика начала работу.

Ряды новых швейных машинок блестят в ярком холодном свете. На столах лежат облака белой полупрозрачной ткани. Фабрика больше напоминает свадебный салон. Пока Анна Каргапольцева пьёт чай, Агния проводит мне экскурсию по швейному цеху. 

— Это вот помещение под склад. Здесь мы будем хранить либо готовую продукцию, либо материал, который нам будут привозить, — объясняет Уракова. Потом указывает в пустой угол и добавляет со смущённой улыбкой:

— Тут мне стол поставят. Как бы буду принимать здесь всех.

Агния ещё не успела привыкнуть к новой роли: её назначили начальником рабочей бригады. Команда пока не набралась, поэтому Уракова делает всё и сразу: шьёт, настраивает машинки и помогает ремонтировать помещение. Агния проводит на фабрике целые дни, приезжает даже в праздники и выходные. «Она меня вообще забросила с этой швейкой!» — говорит Каргапольцева, притворяясь обиженной. Они с Агнией постоянно играют в эту игру.

— Это раскройный цех. Здесь мы сами раскраиваем продукцию, а потом отшиваем её в своём цехе, — объясняет Уракова, остановившись у большого стола, который занимает почти всю комнату. — У нас будет задействовано очень много людей. Когда они попросятся ко мне на работу, я первый вопрос задам знаете какой? «Сидела?» Если сидела, то это будет плюсом, а не минусом. Она точно попадёт сюда. Почему? Ну, наверное, потому, что мне будет даже проще работать с людьми, которые отбывали наказание. Сидела долго, много, так что общаться и объяснять приоритеты я умею.

Агния уже приняла на работу двух осуждённых женщин, хотя фабрика открылась только позавчера. Одна из новых сотрудниц, Юлия, отбывала наказание вместе с Ураковой. Когда они столкнулись в полиции, куда ходили отмечаться каждые две недели, Агния предложила знакомой стать швеёй в цехе. Других вариантов у той не было, так что она сразу согласилась. В первый рабочий день Юлия пришла на фабрику с синяком. «Такая у неё с мужем произошла… оказия», — рассказывает Агния, старательно подбирая слова. «Это оказия нынче называется. Я всегда думала, что оказия — это когда кого-то стошнило на собственные брюки. Оказывается, есть ещё альтернативы», — смеётся Каргапольцева. Муж избил Юлию за то, что она собиралась от него уйти. Через некоторое время они помирились. «Ну как стандартно бывает», — вздыхает правозащитница. Другую женщину, будущую закройщицу, Агния встретила на улице. Они разговорились, когда та проходила мимо центра. Женщина рассказала, что тоже отбывала наказание в тюрьме, и попросила взять её на работу. Уракова, конечно, не отказала.

Вдруг раздаётся сигнал телефона. Каргапольцева поднимает трубку, кивает, поворачивается к нам и говорит: 
— Выставили результаты конкурса президентских грантов.

В ПРЕЗИДЕНТСКОМ ГРАНТЕ ОТКАЗАНО

Звонили из другого благотворительного фонда: они не победили. Спрашивали, удалось ли центру выиграть грант. Но Каргапольцева пока не знает ответа. Она смотрит на экран телефона — ждёт, пока загрузится страница с результатами.

— Анна Вадимовна? — тихо произносит Агния.
— Да, — отвечает Каргапольцева, не отрываясь от экрана.
— Может, завтра посмотрим?
— А чё завтра-то? Щас посмотрим. Сразу же и расскажем, почему нам не дали, — Каргапольцева издаёт сдавленный смешок, но её рот не улыбается. Она снова и снова обновляет страницу — ничего. Белый экран загрузки. Сеть то появляется, то пропадает.

— А отмечать будем, если мы щас грант возьмём? С шашлычком, м-м? — спрашивает Агния.
— А если не возьмём?
— Всё равно будем! — заявляет она. Каргапольцева громко вздыхает.

Я сжимаю в руках свой телефон. Опускаю глаза: в верхнем углу экрана светятся два коротких столбика. Связь есть. Предлагаю Каргапольцевой посмотреть результаты с моего телефона — она соглашается. Захожу на сайт, открываю страницу со списком победителей. Каргапольцева диктует: «Многофункциональный центр…» Я послушно набираю слова в поисковике. Белый экран загрузки. Есть. Один результат. Читаю: «Многофункциональный…». Кровь приливает к вискам. «…негосударственный центр…». У меня холодеют ладони. «…По защите прав потребителей города Иркутска». Буквы плывут перед глазами, но я никак не решаюсь поднять лицо. Агния и Анна Каргапольцева молча смотрят на меня. Я тоже молчу — собираюсь с силами. Потом говорю слишком тихо:

— Среди победителей не нахожу вас.

Агния издаёт полувздох-полустон, будто ударилась обо что-то. Каргапольцева не двигается и не произносит ни слова, только продолжает смотреть на меня. На её лице и шее медленно проступают красные пятна. Молчание длится несколько секунд. Наконец она вздыхает и откидывается на стуле.

— Но там можно… или нельзя посмотреть… — сбивчиво говорит она, — с компьютера можно было бы посмотреть почему, какой балл снизили. Ну, мы можем приехать домой и зайти через компьютер…

Позже Каргапольцева узнает, что центр «Нечужие» получил низкие оценки за оригинальность и информационную открытость. Но так и не узнает почему: в таблицах с баллами это не разъясняют. По словам правозащитницы, центр могли посчитать недостаточно открытым, поскольку в середине марта, когда она подавала заявку на конкурс, СМИ ещё не выпустили ни одной статьи о «Нечужих». Потом текстов было много, но комиссия, видимо, их не учитывала. Остаётся другой вопрос: почему первый в России центр помощи осуждённым женщинам объявили неоригинальным. Здесь правозащитница не может выдвинуть никаких предположений.

Мы выходим с фабрики через два часа, уже поздним вечером. Каргапольцева говорит, что решила доработать проект и снова подать его на конкурс. В следующий раз они точно победят, уверена Агния. Я спрашиваю Каргапольцеву, не устаёт ли она от своей работы.

— Нет, — отвечает правозащитница не задумываясь. — Колонии — это вся моя жизнь. Мне иногда кажется, что я получаю там больше, чем отдаю. Заключённые — очень благодарный спецконтингент. Каким-то образом мы становимся семьёй.

Через неделю праздник всё-таки состоялся — с шашлыками, как и мечтала Агния. Центр отмечал её день рождения: 19 июня Ураковой исполнился 41 год. Она и не думала, что доживёт до этого возраста. Местная Церковь евангельских христиан-баптистов пригласила «Нечужих» провести праздник на своей территории. Стол накрыли во дворе, рядом с домом пастора.

Солнечный летний день, окрошка в пластиковых мисках, нарезанные дольками яблоки. Агния сидит в центре стола, окружённая гостями. Среди них Анна Каргапольцева, волонтёры «Выбора» Анатолий Александров и Женя Шнейдер, хозяйка Ольга Зуева и две прихожанки. Пастор Алексей Зуев суетится возле мангала. Первый тост произносит сама Агния.

— Четвёртый месяц, трезвый образ жизни. Я помню каждый день, который прожила. Не факт, что если бы я поехала домой, то помнила бы хоть неделю из этих четырёх месяцев, — говорит Уракова, сжимая стаканчик с квасом. — В Перми мне намного интереснее. Здесь, в этом центре, мы с Анной Вадимовной действительно сможем помогать женщинам. Может, это и есть моё предназначение — помогать тем, кто в этом нуждается? Помощь реально нужна. Она нужна, чтобы снова не сказать: «Да, меня не берут на работу. Так чё? Мы зэчки, на нас всем плевать. Да ладно, нам проще будет, если мы начнём колоться, нам проще будет, если мы начнём пить». Они же в такие моменты ломаются. Очень нужно, чтобы при этом кто-то был рядом и сказал: «Ты чё? Ну ладно! Завтра мы найдём новую работу. Если на эту не взяли, значит, тебя ждет лучшая работа, где тебя лучше встретят, где тебе будут рады». Многих женщин никто не ждёт. А мы будем рядом. Они будут знать, что всегда могут прийти к нам в центр и сказать: «Блин, у меня вот такая-то проблема». Не вопрос. Есть проблема — мы будем её решать. Всё, что ни делается, — к лучшему. Просто для каждого лучшего должно быть своё время. Моё время пришло. Я готова встречать девочек, которые будут к нам приезжать, и говорить им: «Девки, а как нормально жить-то?» Ну вот просто жить. Сорок — это вообще не предел. Пятьдесят — это тоже не предел. Мы с Анной Вадимовной вообще решили, что я живу до ста лет, она — до девяноста. Ну чтоб в один год, да, Анна Вадимовна?

— Надеюсь, вы не решили умереть в одной постели? — смеются за столом.
— Нет, ну по работе, я имею в виду, — поясняет Уракова. — Мы будем работать до последнего.  Да, Анна Вадимовна? Пока живы. Пока ноги у нас тёплые!
— Пока женщины ещё остаются в колониях, будем работать, — улыбаясь, кивает Каргапольцева.

Текст: Александра Левинская
Редактор: Егор Мостовщиков
Иллюстрации: Ася Соколова

Источник