Что нам думать о том, как мы думаем?

Кто-то думает словами, кто-то — картинками, кто-то — схемами. Сложно сказать наверняка, как устроено наше мышление и почему мы сами не делим его на категории. Автор статьи изучает этот вопрос, приводя примеры из жизни и сведения из работ Темпл Грандин, американской ученой, которая убеждена, что все типы мышления важны.

Мне было лет 19 или 20, когда я понял, что я бестолковый. Шел урок английского. Мы обсуждали то ли «По ком звонит колокол» Хемингуэя, то ли «Волны» Вирджинии Вулф. Я поднял руку и внезапно понял, что совершенно не знаю, что собираюсь произнести. На секунду запаниковал, но когда преподаватель назвал мое имя, слова полились сами собой. Откуда они появились? По-видимому, у меня возникла какая-то мысль — именно поэтому я и поднял руку. Но я не знал, что это за мысль, пока не произнес ее вслух. Ну не странно ли?

Позже, рассказывая об этом случае друзьям, я вспомнил, что в детстве часто видел, как мама спрашивает отца, о чем он думает, а тот пожимал плечами и отвечал: «Ни о чем». Эта привычка безумно раздражала маму: «Как он может ни о чем не думать?» — спрашивала она.

Я же всегда был на стороне папы, поскольку часто и сам ни о чем не думал. Но стоило мне раскрыть рот, как идеи без проблем лились из меня потоком. Так происходило даже во время общения с друзьями: я постфактум артикулировал идеи, которые оставались неопределенными в моем сознании, пока я не превращал их в слова. 

Конечно, в голове всегда витают какие-нибудь слова. Как и многие другие люди, я иногда веду внутренний монолог: «Не забудь про молоко!», «Давай еще десять подходов!» Но в целом в моем сознании царит тишина. А еще пустота: там практически нет зрительных образов, я редко рисую внутренним взором вещи, людей или места. Мое мышление похоже на давление, которое нарастает в области зрительного аппарата, но мне нужно произнести вещи вслух, чтобы сформировать бóльшую часть своих мыслей. Так и выходит, что моя жена — будто бы вторая половина моего мозга, поскольку я постоянно с ней говорю. Когда ее нет рядом, я пишу. Если и это не помогает, то принимаюсь расхаживать по нашему пустому дому и бормотать себе под нос. Порой я иду плавать, чтобы просто поговорить с собой подальше от берега, где меня никто не услышит. Мой минималистичный мыслительный театр определяет всю мою жизнь. Я заядлый болтун, профессиональный писатель и опытный фотограф. Словом, тот человек, который с решимостью вытаскивает мысли из собственной головы таким путем, каким может их воспринимать. 

В своем стиле мышления, или уверенности, что он у меня есть, я едва ли одинок. Спросите кого-нибудь, как он думает, и вы узнаете, что человек беззвучно беседует сам с собой, мыслит образами или перемещается в ментальном пространстве, пересекая пространство физическое. У меня есть друг, который размышляет во время йоги, а другой, когда думает, мысленно перелистывает и сравнивает фотографии. Я знаю ученого, который играет в воображаемый тетрис, собирая белки во снах. Моя жена часто принимает хорошо знакомый мне отстраненный вид, и я знаю, что в этот момент она репетирует в голове сложную драму, проговаривает реплики. Иногда она мысленно произносит целое предложение, прежде чем сказать его вслух. 

В своей недавно вышедшей книге о визуальном мышлении Тэмпл Грандин делится, что ее сознание наполнено детализированными изображениями, которые она представляет очень ярко и точно и может их сопоставлять, комбинировать и пересматривать. Будучи специалистом по поведению животных, сельскохозяйственным инженером из Университета Колорадо, она спроектировала немало элементов для скотобоен и прочих фермерских построек. Когда ей поручали оценить стоимость нового проекта, она смотрела на планы, а затем сравнивала их в уме со зрительными образами прошлых чертежей. Это помогало ей точно определить, что новая постройка будет на несколько порядков дороже предыдущей. После начала пандемии Грандин много читала о том, как лекарства могут помочь организму бороться с болезнью. Со временем в ее сознании сформировалась подробная визуальная метафора тела как военной базы. Когда она думала о цитокиновом шторме — чрезмерной активации нервной системы, что провоцирует тяжелую форму воспалительной реакции — то объясняла его не словами, а совсем иначе: «Я вижу, как солдаты моей иммунной системы звереют. Они сбиты с толку, атакуют собственную базу и поджигают ее», — описывает свое восприятие Тэмпл. 

Читая книгу Грандин, я часто ловил себя на мысли, что хотел бы быть более «визуальным». Мысленные снимки моего прошлого ненадежны: я никогда не знаю наверняка, действительно ли я их вспоминаю или воображаю. А вот у Тэмпл всегда под рукой «четкие красочные воспоминания» ее детства, которые дополнены «трехмерными фото и видео». Она живо помнит «спуск по заснеженным холмам на санках или ледянках» и может даже почувствовать движение санок, когда они катятся вниз по склону. Грандин легко представляет тончайший шелк, который скользил у нее между пальцев на уроках вышивания в начальной школе. Если в моей голове — факс, у Тэмпл — кинотеатр IMAX.

В начале 20 столетия книги наподобие «Улисса», «Миссис Дэллоуэй», а также «В поисках утраченного времени» предлагали нам заглянуть внутрь себя, в наше собственное сознание. Книга Грандин аналогичным образом перенаправляет наше внимание на то, что Уильям Джеймс называл «потоком бессознательного» — непрерывное течение мыслей. «Сознание подобно птице, которая то сидит на месте, то летает», — писал философ. Его метафоры, связанные с образами воды и полета, носят весьма обобщенный характер: они не разбирают на части, что именно происходит у нас в голове. Грандин, напротив, поразительно конкретно описывает, что творится в ее и, возможно, вашем сознании. Ее точные описания подчеркивают различия между мыслительными процессами разных людей. В эссе 1974 года «Что значит быть летучей мышью?» философ Томас Нагель утверждает, что мы никогда не узнаем ответ на подобный вопрос, поскольку способность этих животных ориентироваться в пространстве настолько сильно отличается от человеческого зрения, что люди даже не могут вообразить себе такие ощущения. Мы с Тэмпл, конечно, не настолько разные, но мне почти невозможно представить, чтобы мой ум был также необычайно визуален. 

В то же время мы во многом похожи с Грандин. Мы оба понимаем, что такое «перерасход средств» или «цитокиновый шторм», хотя и приходим к этому разными путями. Насколько же разными в действительности делает людей их сознание? И что мы можем получить от этих различий? 

Грандин, которая живет с расстройством аутистического спектра, стала известна в 1995 году после публикации книги «Думая картинками». В этих мемуарах она рассказывает о том, как годами пыталась найти способ применять свой дар мыслить образами. Так Тэмпл пришла в сельскохозяйственную инженерию: она визуализировала будущие постройки и «смотрела» на них глазами животных. Когда Грандин приезжала на скотобойню, где звери постоянно паниковали, она сразу замечала мелкие детали, например, свисающую цепь или отражение в луже, которые приводили их в смятение. Книга «Думая картинками» обосновывает ценность нейроразнообразия: необычный ум Тэмпл преуспел там, где не справились другие. В книге «Визуальное мышление» она еще сильнее оттачивает свои идеи и полагает, что люди, ориентированные на слова, пренебрегают теми, кто мыслит в другом стиле. Нами управляют именно «вербализаторы», которые сидят в залах заседаний и отделах новостей, в законодательных органах и школах. Эта каста сокращает количество часов для творчества, подвергая студентов внушительному количеству стандартных письменных тестов. Для США это вылилось в кризис креативности. «Представьте мир без художников, промышленных дизайнеров или изобретателей, — пишет Грандин. — Мир без электриков, механиков, архитекторов, сантехников и строителей. Многие „визуальные мыслители“ прячутся у всех на виду, ведь мы не смогли по достоинству оценить их особый вклад». 

В первой книге исследовательница предположила, что в мире существуют два основных типа мышления: визуальное и вербальное. В своей следующей работе «Визуальное мышление» она аккуратно пересматривает и расширяет эту идею, определяя три условных способа восприятия. На одном конце шкалы находятся «вербальные мыслители», которые решают проблемы, проговаривая их в уме или как-то иначе применяя речь. Например, рассчитывая стоимость строительства, человек с таким типом мышления может озвучить в уме стоимость всех составляющих, а затем суммировать расходы при помощи подобия excel-таблицы. Это упорядоченный способ, который основан на символах. На другом конце шкалы — «визуализаторы объектов»: они приходят к нужному заключению при помощи конкретных, похожих на снимки мысленных образов, как это делает Грандин, когда сопоставляет планы зданий в уме. Есть еще одна группа «визуальных мыслителей». Исследовательница называет их «пространственными визуализаторами», которые, по-видимому, сочетают язык и изображения и мыслят как визуальными паттернами, так и абстракциями. 

Грандин предлагает представить шпиль часовни. Она обнаружила, что «вербалы» часто усложняют задачу и вызывают в воображении что-то вроде «двух линий, как в перевернутой английской букве V», словно они никогда не видели его прежде. «Визуализаторы объектов», напротив, представляют конкретные шпили, которые когда-то встречали. «С таким же успехом они могли бы смотреть на фотографию или реалистичный рисунок», — отмечает Грандин. «Пространственные визуализаторы» рисуют в воображении идеальную, но абстрактную колокольню — этакое «типичное строение в стиле Новой Англии, чей образ они собирают по частям из увиденных ранее реальных церквей». Такие «визуалы» замечают закономерности и думают о паттернах, а не о деталях. 

Грандин нравится идея о существовании двух групп мыслителей-визуализаторов, потому что это помогает понять различия между людьми со схожим типом мышления. Чтобы сконструировать машину или отремонтировать ее, нужно понимать, как она выглядит. И инженер, и механик являются «визуалами», однако их мышление отличается. Если продолжать аналогию, то инженер, скорее всего, будет пространственным визуализатором, который может абстрактно представить, как станут работать все части двигателя. Механик же наверняка окажется визуализатором объектов. Он способен с первого взгляда понять, является ли вмятина на цилиндре двигателя серьезной поломкой или нет. Художники и ремесленники, как предполагает Грандин, склонны визуализировать объекты: они могут точно вообразить, как должна выглядеть конкретная картина и отдельно взятая деталь. Для ученых, математиков и инженеров-электриков типичнее пространственная визуализация: они умеют в общих чертах представлять, как будут сцепляться шестеренки и взаимодействовать молекулы. Грандин описывает учения Корпуса морской пехоты США: инженеры и дипломированные ученые соревновались с радиоремонтниками и автомобильными механиками. Участники должны были в сжатые сроки «создать простейшее транспортное средство из кучи хлама». Инженеры с их абстрактным визуальным мышлением слишком усложнили эту исключительно практическую задачу и проиграли механикам, которые, скорее всего, являлись визуализаторами объектов. Как отмечает Грандин, вероятно, способности ремонтников «мысленно представлять машину, строить новое и чинить повреждения в этом случае сработали в связке». 

В седьмом классе на уроке труда я победил в соревновании, где мы должны были собрать приспособление, чтобы куриное яйцо не разбилось при падении. Я сконструировал хитроумное устройство, что-то вроде парашюта, — и яйцо осталось целым, упав со второго этажа. При этом я вполне уверен, что не отношусь к визуализаторам. Книга Темпл Грандин включает выдержки из визуально-пространственного идентификатора — теста с ответами «Да» или «Нет», разработанного психологом Линдой Сильверман для определения типа мышления. 

• Думаете ли вы преимущественно картинками, а не словами?
• Знаете ли вы что-то и не можете объяснить, откуда?
• Вы помните то, что видели, и забываете услышанное?
• Можете представить предметы с разного ракурса?
• Предпочли бы вы скорее ориентироваться по карте, чем следовать словесным инструкциям? 

Визуалы склонны отвечать утвердительно на большинство этих вопросов. Я выбрал «нет» практически в каждом пункте. Другие тесты еще ярче показывают, какая дистанция отделяет людей вроде меня от людей вроде Грандин. Когнитивный нейробиолог Мария Кожевникова создала тесты, позволяющие отличать визуализаторов объектов от пространственных визуализаторов. В так называемом тесте зернистости испытуемых просят оценить в уме относительный размер и плотность различных объектов. Представьте себе гроздь винограда. Размер виноградин больше, чем промежутки между струнами теннисной ракетки? Грандин, рассказывая о своем опыте, вспоминает, что, когда она проходила тест, ясно представляла, как «виноград раздавливается, потому что он слишком большой, чтобы пролезть между струнами ракетки». Я тоже пришел к такому выводу, но мой разум недостаточно ясно «видит» эту картину. 

Образность ума, описанная в «Визуальном мышлении», может показаться очаровательной по сравнению с типом восприятия из работы психолога и нейробиолога Итана Кросса «Болтовня: голос в нашей голове, почему он важен и как его использовать». Он изучает явление, которое принято называть фонологической петлей. Это когнитивная система временного хранения информации, состоящая из «внутреннего уха» и «внутреннего голоса». Она служит «центром обмена информацией обо всем, что связано со словами и происходит вокруг нас в настоящем». Если визуальные мыслители Грандин — завсегдатаи воображаемого Cirque du Soleil, то вербализаторы Кросса словно застряли на бесконечном бродвейском моноспектакле, который представляет из себя один длинный монолог. 

Психологи, которые спрашивают людей об их фонологических петлях, понимают, что эта система используется для самых разнообразных целей. Она становится своего рода блокнотом для памяти: сюда мы записываем телефонный номер, прежде чем перенести его в контакты. Существует и функция самоуправления: маленькие дети учатся контролировать эмоции, разговаривая с собой сначала вслух, а затем про себя. Часто они руководствуются словами родителей. Например, недавно мой четырехлетний сын, пытаясь соединить несколько деталек Lego, произнес: «Не ломай это, Питер!» Взрослые используют внутренний голос, чтобы отслеживать прогресс на пути к цели: «Словно список задач в телефоне», — сравнивает процесс Кросс. Исследователи обнаружили, что разговоры о целях занимают серьезную часть внутренних диалогов. При этом задачи возникают из ниоткуда, словно всплывающие уведомления на экране. «Ну же!» — можем сказать мы сами себе, открывая кухонный ящик. «Ты можешь это сделать! Кстати, надо не забыть о рекомендациях врача. Так, а ну возвращайся к ящику».

В начале 2010-х британский антрополог Эндрю Ирвинг попросил сотню жителей Нью-Йорка записать на диктофон всё, о чем они думают. Возможно, не обошлось без элементов актерства, но тем не менее полученный материал выглядит довольно правдоподобно. Люди прибегали к внутреннему голосу в размышлениях о привлекательных незнакомцах или чтобы от души поругать пробки. Нередко участники мысленно сталкиваются с негативным контекстом, который возникает благодаря неким ассоциативным связям: «Интересно, есть ли поблизости канцелярский магазин Staples», — говорит одна женщина, прежде чем внезапно переключиться на мысли о раке подруги. Она погружается в эти размышления, а потом снова возвращается в нужное русло: «Так есть ли тут Staples? Думаю, должен быть». «Ясно. Всё предельно ясно. Нужно двигаться вперед», — подбадривает себя мужчина после разрыва отношений. В таком цикле легко застрять: монологи могут настойчиво крутиться в голове, и некоторые люди поддаются этому негативному внутреннему разговору — Кросс называет его «болтовней», — и в конечном итоге «отчаянно пытаются убежать от своего внутреннего голоса, потому что он заставляет их чувствовать себя плохо». Одна из респонденток в эксперименте Ирвинга не перестает задаваться вопросом, погиб ли ее парень в ДТП, когда ехал в автобусе, или сбежал к другой и поэтому не появляется и не звонит. Исследователь также погружает нас в историю бывшего профессионального американского бейсболиста-питчера Рика Анкеля, который ушел из спорта. После серии неудач в одной из игр он уже не смог вернуть механику своего знаменитого броска, потому что каждый раз, выходя на поле, проигрывал «монстру» в виде бесконтрольного ужаса. 

Кросс считает, что люди, склонные к внутренним монологам, «большую часть времени думают о себе: их привлекают размышления о личных переживаниях, эмоциях, желаниях и других потребностях». Подобный эгоцентризм может перерасти в полноценные разговоры вслух. В 1980-е годы психолог Бернар Риме исследовал так называемый выплеск эмоций — навязчивое желание делиться с окружающими своими негативными мыслями или, проще говоря, поныть. Риме обнаружил, что отрицательный опыт может вызвать не только внутреннюю рефлексию, но и потребность выговориться. Чем больше мы делимся своими переживаниями с окружающими, тем больше они отдаляются от нас. Исследования показали, что те школьники, которые много думали о своем негативном опыте, чаще жаловались сверстникам. В результате это привело школьников к «отверженности и социальной изоляции». Возможно, именно поэтому мой отец на вопрос «О чем думаешь?» отвечал: «Ни о чем». Оказывается, держать свои мысли при себе может быть очень полезно.

Главная мысль Кросса заключается в том, что наш внутренний голос — это мощный механизм, с которым надо уметь обращаться. В конце книги психолог предлагает около дюжины практик, помогающих контролировать излишнее словоизлияние. Он советует «дистанцированный разговор с самим собой». Для этого надо представить «себя и второго человека, собеседника, к которому обращена речь». Кросс пишет, это помогает научиться лучше контролировать свое мышление. Можно представить, что вы даете советы другу по какой-либо его проблеме. Попробуйте перенаправить свои мысли на то, что вы не одиноки в своих переживаниях («Мои чувства нормальны»). Или подумайте о том, что ваши проблемы — испытание, которое вам надо преодолеть («Я должен научиться доверять своему партнеру»). Идея в том, чтобы использовать внутренний голос для самоконтроля. Не пренебрегайте возможностями диалога: используйте разные сценарии, делайте мысленные заметки.

Мышление образами, паттернами и словами четко различается. Но могут ли сами люди определить, к какой категории относятся? Чтобы это выяснить, в 1970-х Рассел Херлберт из Университета Невады придумал эксперимент. Он предложил раздать испытуемым специальные устройства. Эти приборы в определенное время издавали сигнал, напоминая человеку записать на диктофон, что происходило в его голове в этот момент. Предполагалось, что испытуемые будут отвечать достаточно быстро. Тогда они бы открыли доступ к тому, что Херлберт назвал «первозданными внутренними переживаниями» — то есть к спонтанной мысли, это бы позволили узнать, мыслят они образами, паттернами или словами. Исследователь проверял свою теорию на протяжении десятилей, привлекая к эксперименту сотни испытуемых. Он пришел к выводу, что наше подсознание в общем и целом состоит из пяти элементов, которые каждый смешивает в разных пропорциях. Некоторые мысли возникают как «внутренняя речь», а другие формируются в виде образов. Одни мысли проявляются посредством эмоций («У меня плохое предчувствие!»), в то время как другие влияют на «физические ощущения» («Волосы на голове встали дыбом!»). Наконец, некоторым людям присуще «несимволизированное мышление». Это « дифференцированные мыслительные процессы, которые не требуют слов, изображений и прочих символов».

Когда несколько лет назад я прочитал эту характеристику, то понял, что я наконец могу описать свое сознание. У меня не «пустой» разум, просто мои мысли «несимволизированные». Впрочем, согласно исследованию Херлберта, приписывать себе тот или иной тип мышления ошибочно. Он полагает, что многие люди не знают, как думают. Если попросить испытуемых описать свои мысли до и после звукового сигнала, то данные будут сильно различаться. Люди склонны к «ложным обобщениям» и необоснованным утверждениям о работе своего сознания. Я могу с легкостью предположить, что мое сознание лишено конкретных форм. Однако насколько тщательно я его изучил? Сущность мыслительных процессов неуловима и изменчива. Возможно, это одна из причин, почему Джеймсу Джойсу для описания сознания понадобилось целых 18 глав «Улисса». Ведь даже у одного человека мышление многообразно.

Квантовые физики сталкиваются с проблемой: каждый раз, когда они смотрят на частицу, то изменяют и фиксируют ее квантовое состояние, которое иначе осталось бы неопределенным. Аналогичная проблема возникает при попытке понять, как мы думаем. Когды люди пытаются понять свои мыслительные процессы, то рискуют придать им неестественные формы. В 2002 году в Тусоне проходила научная конференция, посвященная изучению человеческого сознания. Там Херлберт поспорил с философом Эриком Швицгебелем, который известен своим скептическим отношением к возможности описать мыслительные процессы. В книге «Смущенное сознание» философ обращает внимание на то, что на протяжении 1950-х годов люди говорили, что видят черно-белые сны. А в 1960-х начали рассказывать о цветных снах. Очевидно, что цвет снов не менялся. Зато появились и стали популярны цветные фильмы. Легко предположить, что на самом деле сны цветные, что сновидения правильно описали в 1960-е годы, а люди 1950-х были не правы. Однако Швицгебель считает ошибкой любую классификацию снов: «Следует также учитывать вероятность того, что наши сны не цветные и не черно-белые». Сны нереальны, поэтому они не поддаются описанию в состоянии бодрствования. Рассказывая о них, мы придаем снам прочность и устойчивость, которыми они не обладают.

После тусонской конференции Херлберт и Швицгебель опубликовали совместное исследование под названием «Описать внутренний мир: идеолог против скептика». Книга представляет собой полемику вокруг результатов эксперимента, в ходе которого выпускница колледжа Мелани в течение определенного времени носила с собой звуковое устройство и записывала все, о чем думала в момент сигнала. Херлберт верит, что можно выяснить, что происходит в голове Мелани. Швицгебель же считает, что многие предположения о механизмах сознания принципиально неверны. Мышление настолько абстрактно, что не поддается описанию. Как полагает Швицгебель: «По сути все люди очень похожи, хотя и анализируют свою мозговую активность по-разному». 

У книги открытый конец: читатели сами решают, кто прав. Возьмем, например, запись датчика «Бип 2.3», который Мелани носила на второй день эксперимента. Херлберт и Швицгебель поделились опытом девушки:

Мелани стояла в ванной и осматривалась, мысленно пытаясь составить список покупок. Когда сработал датчик, перед ее внутренним взором возник блокнотный лист — похожий на тот, который она использует для записи покупок. Мелани увидела, как она туда записывает одно слово: «кондиционер». Ее рука двигалась, буквы одна за другой появлялись из-под пера. Когда раздался сигнал, девушка выписывала букву «д» (четвертую по счету).

Одновременно с этим Мелани про себя медленно проговаривала: «кон-ди-ци-о-нер».

В то же время она почувствовала, что пальцы на ногах холодеют. Это ощущение холода возникло в сознании девушки в последний момент перед звуковым сигналом. Явной связи с мыслительным процессом не наблюдается.

Очевидно, во время сигнала в голове Мелани происходило много разных процессов. Херлберт и Швицгебель спорят о том, что она сообщила. Действительно ли она могла в один момент осознать все эти изменения? Швицгебель сомневается. Впрочем, в 1990-х Херлберт применял этот метод на банковской служащей по имени Фрэн. Она описала свое сознание как пространство, которое регулярно заполняется визуальными образами — «от двух до пяти». Они двигаются хаотично и накладываются друг на друга, как на фотографиях с многократной экспозицией. Ряд тестов показал, что Фрэн может быть права. По словам Херлберта, в банке, где работала женщина, служащие всегда пересчитывали пачки банкнот. А Фрэн «раздражала своих коллег разговорами, из-за которых они сбивались со счета». Ученый пишет: «Другие работники не могли совмещать счет и разговор, зато для Фрэн это была простая задача». 

Поток сознания Мелани — забавный, тревожный, многоуровневый и насыщенный. Во время прослушивания дорожки «Бип 3.1» мы узнаем, что «парень спрашивал ее о письмах из страховой компании». Однако девушка «не думала о том, что он говорит, а пыталась запомнить слово „пародонтолог“». Представляя различные образы, она повторяла про себя: «паро-, паро-». Позднее в тот же день, во время записи «Бип 3.2», Мелани шла к машине, «смутно различая ее крупную темную форму». Главным образом она «ощущала „затуманенность“ и беспокойство, неспособность думать с привычной скоростью». Когда прозвучал сигнал, Мелани «пыталась осмыслить эту затуманенность», которая была как будто где-то «за глазами и давила на линию бровей». Незадолго до сигнала «Бип 6.4» девушка выбрасывала высохшие цветы. «Я думала о том, что эти цветы простояли довольно долго, — сообщает Мелани Херлберту. — Праздная мысль». Девушка отмечает, что именно в момент сигнала она услышала не сами слова («хотя до этого они звучали достаточно долго»), а их «отголосок».

Пристальное внимание Мелани к своему сознанию восхищает: как будто перед нами внутренний монолог Молли Блум из последнего эпизода «Улисса». После прочтения книги Херлберта и Швицгебеля, я попытался подражать Мелани, еще более тщательно прислушиваясь к своему первозданному внутреннему миру. Слышал ли я при этом отзвуки своих мыслей («Вернись к работе! Отложи телефон!»)? Наблюдал ли за своими ощущениями? Сколько всего могло происходить в моей голове в одно и то же время? Я абсолютно точно знал, что в воображаемый список покупок ничего не записывал. Впрочем, мне всё еще трудно сформулировать, что именно я делал. Возможно, проблема в том, что мои мысли часто «несимволизированны», или в том, что меня не направляет психолог. А может быть, такой эффект обусловлен тем, что, как только вы начинаете осмыслять внутренний мир, он теряет свою первозданность. Херлберт бы сказал, что описывать внутренние ощущения трудно. Швицгебель бы заявил, что мышление заведомо может не поддаваться описанию. Ученый утверждает, что мыслительные процессы по своей природе слегка напоминают эхолокацию летучих мышей. Мы никогда не узнаем, как последние ее ощущают.

Мышление для нас загадка. Я постоянно задаю своей жене вопрос, который так любила моя мать: «О чем ты думаешь?» С одной стороны, ответ на поверхности: мы можем на протяжении всего дня делиться друг с другом своими мыслями. Но с другой стороны, найти ответ невозможно. Даже просто передавая свои мысли другому человеку, мы их изменяем. Чтобы описать мышление, его надо приручить. Именно поэтому разговаривать с кем-то так тяжело и так интересно. Поэтому изучение собственного сознания может быть трудным, но увлекательным.

Если мы не можем точно объяснить, как думаем, то насколько хорошо знаем самих себя? В эссе под названием «Самость как центр нарративной гравитации» философ Дэниел Деннет утверждает, что человек соткан из выдумок. В какой-то мере вымысел ущербен, так как он не отражает действительность. Однако мы не отбрасываем с отвращением книгу только потому, что это бессмысленная фантазия. Мы понимаем, что вымысел имеет право на существование. Деннет пишет, что художественная литература обладает заведомо «неопределенным» статусом. Она будет правдива только в рамках своего художественного пространства. То же самое происходит и с нашим мышлением. Мы испытываем разнообразные внутренние переживания и описываем их различными способами: рассказывая кому-то о своих мечтах или пересказывая мысли. Правдивы или надуманы эти описания и переживания? А есть ли разница? Так или иначе это часть нашей жизни. 

Рассказываемые истории не всегда реальны, но в то же время и не лишены смысла. Мы должны по-разному описывать наше сознание, так как мы мыслим не одинаково. То, что я могу сказать о своем сознании, важно только для меня. Это помогает мне думать: учит управлять сознанием в моменты, когда мысль ускользает. Недавно я ломал голову над проблемой, которая очень меня беспокоила. Я решил пойти поплавать и как следует подумать. Надел гидрокостюм, зашел в воду и сначала сосредоточился лишь на ощущении холода и дыхании. В итоге всё же согрелся и расслабился. Рассекая волны, я плыл вдалеке от берега и собирался обдумывать свою проблему. Наблюдая за плавающей поблизости чайкой, я сконцентрировал сознание на поиске решения. Некоторое время ничего не происходило: только птица, облака и серебристая гладь воды. Затем, как я и догадывался, мысль потребовала выражения. Тогда я откашлялся и приготовился говорить. Чайка исчезала вдали. 

По материалам: The New Yorker
Автор: Джошуа Ротман
Иллюстрация: Мигель Порлан

Переводили: Ольга Минеева, Анастасия Боброва
Редактировали: Фёдор Каузов, Юлия Мухтасимова

Источник