Юность в сапогах. Как служилось в дореволюционной армии.

В данном посте речь пойдет о том, как пополнялась армия Российской империи и о том, как служилось простым солдатам. С петровских времен армию пополняли за счёт рекрутов. В 1699 году был подписан указ «О приёме в службу в солдаты из всяких вольных людей» (1699). В Указе 1705 года впервые использовано слово «рекрут», а срок службы был «доколе силы и здоровье позволят». Каждая сельская или мещанская община должна была предоставить определённое количество новобранцев. Число могло варьироваться.


И. Репин "Проводы новобранца" (1879)

Сначала высчитывали исходя из количества людей в общинах. При императрице Елизавете всю территорию России разделили на 5 полос, и каждая раз в пять лет поставляла по одному рекруту со ста душ. Затем правила неоднократно меняли. С 1834 года полос было уже 2 (сначала южная и северная, затем западная и восточная), и рекрутов набирали из них поочередно. В 1855 года принцип полос отменили, а количество потенциальных «служивых» определяли манифестами исходя из текущей ситуации.

«Жертв» обычно назначали сами общины. В армию старались отправить никудышных работников, смутьянов, а также довольно часто должников-неплательщиков. В случае с крепостными крестьянами выбор оставался за помещиками. Обычно они делали его по аналогичному принципу, но в некоторых случаях это было формой наказания за строптивость. Появилось выражение «забрить лоб» (годным к воинской службе брили лоб, негодным – затылок). В петровские времена в качестве метки решено было использовать татуировку на руке. Делали надрез в виде небольшого креста и втирали порох, но вскоре от этой варварской практики отказались.

С 1736 года не забирали единственного сына в семье, а если сыновей было несколько, один из них мог избежать призыва. В первую очередь старались выбирать сыновей из многодетных семей. В 1762 году Пётр III ограничил срок службы 25 годами. Во второй половине от воинской повинности были избавлены купцы, лица духовного звания. В итоге армию стали комплектовать из мещан и крестьян. Для дворян действовали другие правила, и это уже отдельный разговор. С 1834 года срок действительной службы сократили до 20 лет, а затем списывали в запас. Со временем срок службы сохранился до 12 лет. Иногда помещик по желанию мог отправить кого-либо служить вне очереди. В этом случае выдавалась квитанция, которая могла служить «индульгенцией» для другого потенциального рекрута. Некоторые помещики продажей подобных квитанций существенно пополняли свой бюджет. Появился даже полулегальный бизнес по поиску желающих за вознаграждение отправиться служить вместо другого лица.

Яков Башилов "Кантонист" (1892)

Ещё один способ пополнить ряды новобранцев – кантонисты. Само это слово стало использоваться с 1805 года, оно произошло от названия прусских полковых округов — кантонов. Первоначально в кантонисты записывали несовершеннолетних детей солдат, иногда беспризорников. С 1827 года ими также становились дети евреев, цыган, иногда финнов или поляков. До 14 лет кантонисты должны были поступить в кантонистские школы, а учиться в других не имели права. Стать кантонистом считалось ещё хуже, чем обычным рекрутом. Во-первых, они считались военнообязанными с детства, и участь их была заранее решена, откупиться не получилось бы. Во-вторых, довольно часто их отправляли учиться в другие регионы, и связи с семьёй обрывались. Евреев старались отослать подальше практически всегда и при этом склоняли добровольно или принудительно перейти из иудаизма в православие. В-третьих, условия жизни были самыми спартанскими, а из-за специфического контингента учащихся и жестоких методов «воспитания» нравы в школах были очень суровые. Смертность среди детей-кантонистов была заметно выше, чем среди обычных.

В. А. Гиляровский «В моих скитаниях» приводит рассказ взводного командира поручика Ярилова, из числа евреев-кантонистов: «Эдак-то нас маленькими драли... Ах, как меня пороли! Да, вы, господа юнкера, думаете, что я, Иван Иванович Ярилов? Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк. Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских ребятишек. Схватят в мешок и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят и вся недолга. Вот и кантонист.- А родители-то узнавали деток? - Никаких родителей. Недаром же мы песни пели: “Наши сестры - сабли востры”... Розог да палок я съел - конца краю нет». Помимо общеобразовательных предметов детям преподавали военные науки, некоторые учащиеся изучали ремёсла. Служили кантонисты примерно столько же, сколько и остальные солдаты, и годы учёбы при этом не учитывались. Упразднил данную практику Александр II.

В 1874 году вместо рекрутских наборов была введена всеобщая воинская повинность. Теперь все совершеннолетние мужчины (совершеннолетие в это время наступало в 21 год) независимо от сословия 6 лет находились на действительной службе и 9 лет числились в запасе (для флота — 7 лет и 3 года в соответственно). В устав о воинской повинности не раз вносились изменения, но основные принципы сохранялись. В 1906 году сроки службы сократились. Последний раз изменения в устав вносились в 1913 году. В пехоте и артиллерии служба официально длилась 18 лет. Из них только 3 года приходились на действительную службу, затем 7 лет запаса первого разряда и 8 лет второго. Во флоте 10 лет (5 лет действительной службы и 5 в запасе). В остальных родах войск 17 лет (4 года и 13 лет соответственно). Лица, имеющие среднее или высшее образование имели преимущества. Так, например, выпускники институтов, землемерных училищ, а также пиротехнического и технического училище артиллерийского ведомства служили 2 года, а остальные 16 числились в запасе. Также они имели право сдать экзамен и получить офицерский чин. Находящихся в запасе могли дважды вызывать на военные сборы, которые длились до 6 недель. После завершения действительной службы человек сохранял свой чин, что было особенно важно, если он желал в дальнейшем продолжить службу в армии или полиции. Время действительной службы учитывались в стаже госслужащих. Призыву не подлежали негодные по состоянию здоровья, казаки (для них были отдельные правила), большая часть «инородцев» и жителей Сибири и Дальнего Востока, все христианские священнослужители (включая старообрядцев), представители мусульманского духовенства, единственные сыновья, а также некоторые другие категории граждан. Если потенциальный призывник является на тот момент единственным трудоспособным мужчиной в семье, он имел право на отсрочку. Призывная компания проходила раз в год путем жеребьёвки. Если призывнику жребий не выпадал, он официально числился ратником и в последующие годы в жеребьёвке больше не участвовал. Вопросами призыва занималось губернское или уездное присутствие.

Н. Неврев "Возвращение солдата на родину"  (1869)

К сожалению, сохранилось не так уж много подробных описаний самого призыва и бытовых подробностей солдатского быта. В записках и мемуарах офицеров внимания этому уделяется мало. Пожалуй, подробнее всего описана повседневная жизнь солдат глазами офицера в книге А. А. Игнатьева «50 лет в строю» (но надо учитывать, что написана и опубликована она была уже в советские времена, да и к дореволюционным элитам автор относится критично). Воспоминаний самих солдат тем более не так много. Во-первых, не все призывники изначально были грамотны, во-вторых, из числа грамотных не все имели время и желание что-либо писать, в-третьих, далеко не каждому издателю было бы интересно напечатать подобные откровения. Редкий пример подробного рассказа о военном быте – «Воспоминания кавалергарда» Д. И. Подшивалова (книга опубликована в 1903 году). О некоторых подробностях можно судить только по обрывочным сведениям, упоминаниям в рамках других тем и нормативным документам (а нормы на практике выполнялись, увы, не всегда).

Из материалов Этнографического бюро князя Тенишева по Новгородской губернии: «Нет бесшабашного разгула с отчаяния самих призываемых парней, нет раздирающих душу плача и рыданий родителей. Все успели освоиться с тем взглядом, что эта повинность есть не что иное, как временная отлучка. Правда, отлучка довольно продолжительная, года 3—4 и не по своей воле, и всё-таки остается большое утешение, что три года невесть как долго, не 30 лет, как было прежде. Три года пройдут, и не заметишь. В солдатах служить теперь, говорят знающие мужики из запасных, не тяжело, особенно, если человек грамотный или научен какому-нибудь ремеслу. А тут и примеры хорошей службы: вон такие-то и такие вернулись домой «ундерами», тот принёс из солдат денег, другой серебряные часы получил в награду. Молодые люди, имеющие льготу не только первого разряда, 2-го и 3-го даже и не гуляют по-настоящему, изредка разве кутнут в качестве рекрутов. Пьют и напиваются они в праздники и на ярмарках, но не потому, что скоро жребий тянуть, а просто, как молодые парни. Безольготные начинают погуливать за месяц или за два, смотря по характеру парня и по его семейному достатку. Родители рекрутов сами покупают им водки, матери почаще пекут пироги. Работают рекрута меньше; им позволяют ходить в гости к другим рекрутам и у себя принимать их. Много-то и часто пить не на что: подати и оброки в это время выбивают, на дорогу несколько рублишек надо припасти рекруту. Иной гуляет больше так, на сухую — выпьет на гривенник, а куражу на рубль. Бедные рекрута норовят как-нибудь присоседиться к богатым купеческим сынкам. В нынешнем году один из таких сынков в д. Клопузове в месяц прогулял 200 руб. Я позволил себе остановиться на минутах провода рекрута потому, что это самые драматические минуты в жизни крестьянина. Теперь семейные уехавшего рекрута ждут не дождутся, когда батька их вернётся из города, он расскажет, как устроился Миша в казарме, куда он будет назначен на службу, когда в отправку погонят. Еще с большим нетерпением ждут от Мишутки первого письма, в котором он, по обыкновению, во первых строках просит родительского благословения, по гроб жизни нерушимого, затем шлёт всем родственникам, начиная с отца-матери и кончая родней десятого колена нижайшее почтение и с любовью низкий поклон, величая всех по имени и отчеству, даже тех, которые в люльке лежат. Ни о чём не забудет спросить солдат в своем письме: он хочет знать: сколько какого хлебца намолотили, кого принесла комолая коровушка, сколько рябушка цыпляток высидела. Заканчивается всегда солдатское письмо просьбою послать сколько-нибудь деньжонок».

Н. Пимоненко "Проводы новобранцев"

Разумеется, были и уклонисты. Сколько именно – вопрос сложный. Корреспондент бюро князя Тенишева из Новгородской области сообщает: «Случаи уклонения от воинской повинности очень редкие и происходят они большею частию бессознательно. Это вот как бывает. Идёт, например, девятнадцатилетний парень, подлежащий через два года отбытию воинской повинности, на заработки. Ему дают годовой билет в тех видах, чтобы ко времени призыва он был уже дома. Срок билета истекает, а парень не является. Наводят о нём справки на месте предполагаемого его жительства, но там его нет. Оказывается потом, что парень просто болтается где-нибудь. Он и в уме не держал умышленно уклоняться от солдатчины, а просто попал в какую-нибудь шайку предосудительных людей <…> Он привлечён был к ответственности за уклонение от воинской повинности. Таких случаев бывает по одному и по два каждый год на участок в десять волостей. Факты небольших членовредительств бывают, но это ни к чему не ведёт. Лиц, заподозренных в умышленном членовредительстве, берут сперва в больницу на испытание и излечение, а потом на действительную службу. В строевые не годится, зачисляют в какие-нибудь другие! Серьёзных и тяжёлых членовредительств с целью уклонения от воинской повинности я не знаю». Другую картину мы видим в мемуарах А. А. Игнатьева: «Гораздо реже доходила до полка очередь дежурства в окружном суде, куда высылался офицерский караул. На том заседании, на котором пришлось мне присутствовать, добрая половина дня была посвящена разбору дел о членовредительстве. Я не верил своим ушам, когда читали обвинительный акт: подсудимый, молодой крестьянин, узнав о своем призыве в армию, отрубил себе топором указательный палец на правой руке, чтобы не быть годным к военной службе. Несчастный, чахлый маленький человечек, охраняемый двумя громадными кавалергардами в касках, слушал всё это с полным равнодушием. Так же бесстрастно отнесся он и к горячей речи молодого защитника, доказывавшего суду, что его клиент левша. В подтверждение этого он предлагал подсудимому продеть нитку в иголку, взять стакан с водой и тому подобное. Суд, состоявший из украшенных орденами гвардейских полковников, приговорил подсудимого к пяти годам арестантских рот. Тяжелое чувство вызвал во мне этот суд. Впервые я увидел с полной наглядностью, что для русского крестьянина наша армия была чем-то вроде каторги».

Из воспоминаний Подшивалова: «Наступило 1 ноября, день жеребьёвки. В помещении для приёма новобранцев, на столе, стоял стеклянный круглый вращающийся ящик, в нем до половины лежали в разных направлениях – вдоль, поперёк и стоя – белые бумажные тоненькие трубочки, – это были жребии. Когда я был вызван к ящику, чтобы вынуть свой жребий, то просунул в отверстие и взял одну из трубочек, которая лежала сверху всех и казалась приготовленной для меня; вынув, я передал эту трубочку председателю, последний развернул её и громко сказал: “№ 39-й” и затем передал её мне. Конечно, я был доволен своим “жребием”.

На следующий день была, так называемая, «ставка» и я, будучи провожаем рыданиями своей матери, в числе прочих явился в присутствие. Здесь народу было видимо-невидимо: каждого новобранца провожала чуть ли не целая семья; много было посторонних любопытствующих, меня же никто не сопровождал<…> Протискавшись среди битком набитого народом помещения – к решётке, отделяющей комиссию от публики, я стал ждать вызова и пока наблюдал за процессом осматривания новобранцев. За присутственным столом сидели члены комиссии в шитых золотом дворянских мундирах, городской голова и несколько старшин – с медалями. Обстановка торжественная.

Председательствующий (предводитель дворянства) по списку и по порядку №№ жребиев вызывал новобранцев. Вызываемый проходил через дверь за решётку, где заседала комиссия, и там раздевался догола; его ставили под мерку для измерения роста, а затем обмеряли грудь. Прежде всего доктор спрашивал каждого новобранца, здоров ли он. При этом очень не многие оказывались совершенно здоровыми, а чаще всего слышались заявления о каких-либо болезнях. Заявившего о какой-либо болезни доктор начинал исследовать, выслушивать, клал на диван и проделывал разные манипуляции. Часто заявления рекрута о своей болезни не принимались во внимание, и после более или менее подробного осмотра и обмера груди, доктор говорил что-то с председателем в полголоса, и последний громко объявлял о годности или негодности рекрута для военной службы. Я заметил, что очень немногие относились равнодушно к своей участи, большинство проникнуто явным желанием “отбояриться” и стараются показаться негодными». Автор рос в благополучной и относительно зажиточной крестьянской семье, получил начальное образование. Однако позже семья его разорилась, появились большие долги, да и сама жизнь в деревне ему наскучила. По этим причинам, в отличие от многих односельчан, он действительно хотел попасть в армию. Он был отобран в гвардию, что считалось большой удачей. Из 200 новобранцев гвардейцами стало всего 8 человек. Далее следовали «гулянья», длившиеся три дня. Затем новобранцев собрали, разбили на группы, и после прощания с родными они отправились к месту службы – в Петербург.

Перевозили новобранцев обычно поездом. Для этих целей использовались в том числе вагоны 4 класса (обычно их было всего три). «Дневальный повел нас вдоль казарм из зала в зал <…> на всех нарах лежат серые, похожие на мешки с картофелем, - люди; под нарами были набиты сундуки и узлы <…> Делать было нечего; постояв немного в раздумье и почесав затылки, мы сложили свои пожитки в проход, - под нарами всё было занято, – и, сняв только верхнюю одежду, легли на нары между людей, вернее, на людей <…> Наше невольное соседство было было принято бранью обеспокоенных и уже крепко спавших людей; брань эту мы понять не могли, так как она произносилась на неизвестном для нас языке, - впоследствии оказалось, что это были “чухонцы”. Утром мы проснулись, когда уже было светло. Наши новые товарищи чухны сидели на нарах и своих узлах, пили чай с ситным и колбасой; их примеру последовали и мы. В казарме при дневном свете была видна масса народа. Стоял невообразимый шум и говор, на разных языках и наречиях. Здесь были и русские, и чухны, и поляки, и белорусы – каждая партия в своих национальных костюмах и каждая партия образовала свой тесный кружок <…> Нас и других вновь прибывших остригли машинкой и отпустили в город, свободно, без провожатых и без билета, но с наказом, чтоб явиться в казармы не позже девяти часов вечера». Данная казарма являлась перевалочным пунктом. На следующий день около двух тысяч новобранцев собрали на Михайловском манеже, где их распределяли либо в пехоту, либо в кавалерию. Затем Великий князь лично распределил их по конкретным полкам, прямо на груди записывая номер будущего места службы. Затем командир полка также мелом на груди новобранца писал номер эскадрона.

После отбора новобранцев отправили в казармы. В них было «просторно, светло и чисто; вдоль коридора, по обоим сторонам длинными рядами вытянулись железные койки, покрытые красными байковыми одеялами, с подушками в белых наволочках. За койками также по обеим сторонам в ряд, стояли досчатые выкрашенные белой краской, ширмы; на ширмах также помещались кирасы и каски». По воспоминаниям Подшивалова, в дневное время проходили занятия, вечером можно было заняться своими делами, затем следовали перекличка, молитва и отход ко сну. Половину служебного времени кавалериста занимала чистка лошади (а на практике половина от этой половины – имитация «бурной деятельности», если рядом нет проверяющих). Также несколько часов уходило на занятия верховой ездой. В программе были уроки «словесности», по факту представлявшие собой изучение теории и разучивание устава. Иногда проводились чтения, научно-популярные лекции, сопровождавшиеся «туманными картинками» (это напоминало демонстрацию слайдов на большом экране, для этих целей использовался аппарат, именуемый «волшебным фонарем»). Из воспоминаний Игнатьева: «Кроме устных занятий по карте и писания донесений разведчики должны были раз в неделю выезжать в поле для практических занятий. Для этого полагались наиболее выносливые и резвые лошади. На деле же собрать команду на занятия удавалось крайне редко. Тот же Николай Павлович, от которого это зависело, оправдывался, перечисляя, сколько людей в полковом наряде, кто поехал за мукой, кто за маслом, сеном, овсом <…> От холода кони-великаны обратились в косматых медведей, а ведь на смотру должны блестеть. Поэтому с шести часов утра до восьми часов - чистка, с часу до трех - чистка, а в шесть часов вечера - опять чистка. А в субботу - баня и мойка белья. Да и вообще, для занятий людей в эскадронах не найдёшь: налицо человек тридцать - сорок. Даже только что обученные молодые солдаты рассеялись, как дым,- кто в командировке в штаб, кто назначен в кузнецы, денщики, санитары, писаря».

Отдельного рассказа заслуживает солдатское меню. Полтора столетия (1700-1864) за продовольственное обеспечение войск отвечал генерал-провиантмейстер. В 1812 для организации снабжения был создан провиантский департамент (упразднён в 1864 году). На местах этим вопросом занимались провиантские комиссии. Точный состав продуктовой корзины со временем менялся. Когда говорят о меню 20 века, часто ссылаются на приказ военного министра № 346 от 22 марта 1899 года. Согласно ему питание солдата состояло из трёх частей: провианта, приварочных и чайных денег. Провиант выдавался непосредственно продуктами. Приварочные и чайные деньги получал ежемесячно командир роты, и тот поручал закупку дополнительной провизии артельщику. Артельщиков и кашеваров (поваров) солдаты сами выбирали путём голосования. Минимальные закупки из расчёта на десять в день включали: - мясо (говядина) 5 фунтов (2,05 кг.), капуста 1/4 ведра (3,1 литра), горох 1 гарнец (3,27 литра), картофель 3,75 гарнца (12,27 литра), пшеничная мука 6.5 фунта (2,67 кг.), яиц 2 шт, масло сливочное 1 фунт (0,410 кг.), соль 0,5 фунта (204 гр.). Также в меню могли входить консервы.

По воспоминаниям Подшивалова, завтрака не предполагалась, но утром солдатам выдавали хлеб. Обедали солдаты на кухне артелями по 5-6 человек. На первое были щи или иной суп с мясом, на второе чаще всего гречневая каша с салом. «Щи или суп (в постный день горох), кусок мяса величиною со среднее куриное яйцо, да 2-3 солдатских ложки каши – вот ежедневное меню солдата. Несмотря на малое количество блюд, голодным из-за стола никто не выходил, - лично я всегда был доволен обедом. Что касается ужина, то он состоял из жидкого супа из пшенных круп, куда клалось немножко сала. Суп этот был очень невкусен, и им пользовались немногие, - у кого не было денег на покупку воблы или ситного. Вобла и ситный употреблялись за вечерним чаем и заменяли ужин». Ситным назывался хлеб, муку для которого дополнительно просеивали через сито, поэтому он был мягче и стоил дороже обычного.

Аналогичное описание солдатского меню можно увидеть и в воспоминаниях Игнатьева. «"Щи да каша — пища наша", — гласила старая военная поговорка. И действительно, в царской армии обед из этих двух блюд приготовлялся везде образцово. Одно мне не нравилось: щи хлебали деревянными ложками из одной чашки шесть человек. Но мой проект завести индивидуальные тарелки провалился, так как взводные упорствовали в мнении, что каша в общих чашках горячее и вкуснее. Хуже всего дело обстояло с ужином, на который по казённой раскладке отпускались только крупа и сало. Из них приготовлялась так называемая кашица, к которой большинство солдат в кавалергардском полку даже не притрагивались; её продавали на сторону. В уланском полку, правда, её - с голоду — ели, но кто мог — предпочитал купить на свои деньги ситного к чаю, а унтера и колбасы.

— Ну, как вам командуется? - спросил меня в дачном поезде как-то раз старый усатый ротмистр из соседнего с нами конногренадерского полка.

Я пожаловался на бедность нашей раскладки на ужин. Тогда он, подсев ближе, открыл мне свой секрет:

— Оставляйте от обеда немного мяса, а если сможете сэкономить на цене сена, то прикупите из фуражных лишних фунтов пять, заведите противень — да и поджарьте на нём нарубленное мясо с луком, кашицу варите отдельно, а потом и всыпайте в неё поджаренное мясо. Так я и поступил. Вскоре, на зависть другим эскадронам, уланы 3-го стали получать вкусный ужин». Игнатьев также упоминает казённые чарки водки. В некоторых источниках утверждается, что вся артель из 5-6 человек ела из одной общей миски (таким образом нередко принимали пищу в крестьянской среде, но для армии это выглядит странным анахронизмом), в некоторых – что всё же были отдельные тарелки.

Ещё один интересный вопрос – личные взаимоотношения между солдатами и офицерами. Довольно печальную картину можно увидеть в мемуарах, оставленных А. Т. Болотовым. «Мы получили в роту свою сих новых и стриженых солдат более сорока человек, и их надлежало нам к весне выучить всей военной экзерциции. Князь поручил сию комиссию мне, которую я охотно на себя и принял, ибо могу сказать, что до всякого рода военной экзерциции был я чрезвычайный охотник; к тому же был тогда и наивожделеннейший случай оказать мне в том свою способность <…> Что касается до обучения солдат, то не одних рекрутов, но и всех старых солдат должно было совсем вновь переучивать, ибо вся экзерциция была от прежней отменная. Я прилагал о том неусыпное старание. Рота наша должна была еженедельно к квартире нашей собираться, и тут учил я её почти денно и нощно. По счастию, удалось мне найтить средство обучать их без употребления строгости и всяких побой. Я вперил в каждого солдата охоту и желание скорее выучиться и искусством своим превзойти своих товарищей. Одним словом, они учились играючи, и я, обходясь с ними ласково и дружелюбно, разделяя сам с ними труды и уговариваниями своими довёл их до того, что они учились без роптания, но охотно и сами старались о том, чтоб скорее выучиться. Для скорейшего достижения до того, установили они сами между собою, не давать тому прежде обедать, кто не промечет без ошибки артикула. И для меня было весело смотреть, когда они, сварив себе каши и поставив котел, не прежде за оный садились, как став наперед кругом оного и не прометав ружьём самопроизвольно всего артикула. Сим средством обучил я всю свою роту в самое короткое время и довольно совершенно. Солдаты были мною чрезвычайно довольны, ни один из них не мог жаловаться, чтоб он слишком убит или изувечен был, ни один из них у меня не ушёл, и не отправлен был в лазарет, или прямо на тот свет; напротив того, имел я то удовольствие и награду за труды мои, что при выступлении в лагерь получил от полковника публичную похвалу, ибо как он стал все роты пересматривать и нашёл, что наша рота была обучена всех прочих лучше, то был так тем доволен, что расхвалил нас с князем, отдал во весь полк о том приказ и велел всем прочим ротам брать нашу себе в образец и столь же хорошо обучиться прилагать старание. Сие было хотя прочим ротным командирам не весьма приятно, но они причиною тому были сами; некоторые из них, хотя не меньше нашего об обучении своих рот старались, но будучи уже слишком строги, только что дрались, но тем не только что солдат с пути сбивали, но многих принудили бежать или иттить за увечьем в лазарете. Другие не разумели сами хорошенько сей новой экзерциции, а потому не могли и об обучении солдат с успехом стараться». Как видим, в середине 18 века (описанные события происходили незадолго до Семилетней войны) рукоприкладство – обычное дело.

Через столетие описание подобных эпизодов встречаются значительно реже, через полтора столетия – тем более. За это время в обществе произошли значительные изменения, в том числе изменилось отношение к субординации (на «гражданке» это было ещё заметнее). Из воспоминаний А. А. Игнатьева: «Отдыхаю душой только на занятиях в классе, где пахнет конским и человеческим потом и где каждое моё слово принимается как откровение старательными учениками, из которых сорок процентов окончили только сельские школы, а сорок процентов - совсем безграмотные и попали в учебную команду, как отличные строевики. По вечерам я превращаюсь в сельского учителя, исправляя диктовки и арифметические задачи. На третий год получаю, наконец, самостоятельный и ответственный пост заведующего новобранцами своего эскадрона. Их сорок три человека, и я для них с декабря по апрель являюсь высшим и единственным авторитетом. Среди них много украинцев, несколько уроженцев Дона и Северного Кавказа, чувствующих себя с первого же дня на коне как дома, сметливые ярославцы, два весельчака москвича, угрюмый петербургский рабочий и несколько латышей, попадавших всегда в наш полк из-за роста и белокурых волос. Латыши, самые исправные солдаты,- плохие ездоки, но люди с сильной волей, обращались в лютых врагов солдат, как только они получали унтер-офицерские галуны. Я гордился своими новобранцами. Мне казалось, что, зная их всех поименно, проводя с ними на занятиях круглый день, с шести часов утра до пяти-шести часов вечера, покупая им на свой счёт новые белые бескозырки вместо грязных казённых, жалуя, опять же на свой счёт, шпоры лучшим ездокам, читая их письма из деревни, заботясь об их здоровье, отпуская бесконечные чарки водки для поощрения за хорошую езду, я выполнял не только мои обязанности по службе, но и являлся для них “отцом-командиром”. Позже я понял, что близким для них человеком был только полуграмотный унтер-офицер Гаврилов, мой помощник, а я был барином, исполнявшим по отношению к солдатам почти обязательные традиции нашего помещичьего полка». И Игнатьев, и Подшивалов сетуют на случаи рукоприкладства, как правило со стороны унтер-офицеров. Человеческий фактор в этом вопросе играл ключевое значение, но всё же подобные методы социальной нормой уже не считались. Но в данном случае речь, скорее, о дедовщине.

Существовали и официально налагаемые наказания. Они были прописаны ещё в петровском воинском и морском артикуле, и эта практика сохранялась и дальше. Провинившихся могли бить батогами, а в некоторых случаях могли наказать ещё суровее. Например, шпицрутенами. Наказанного гнали сквозь двойной строй солдат (часто сослуживцев), которые должны были бить его особыми палками (толщиной с шомпол). В некоторых случаях ударов могло быть несколько тысяч, и по сути речь шла о мучительной казни. За тяжкие преступления, например, дезертирство, могли казнить. Надо заметить, что подобная практика была и во многих других странах. В Англии применялись и более жестокие и изощрённые кары, но русскому солдату от этого было бы не легче. В 1880-х физические наказания отменили, и провинившихся обычно просто отправляли на гауптвахту. Если речь шла об уголовном преступлении, делом занимался суд.

Источник