«Право веры»: чем живут современные уральские старообрядцы

Шесть лет назад фотограф и художник Федор Телков решил повторить опыт Максима Дмитриева, одного из самых известных исследователей нижегородских старообрядческих общин конца XIX века. Он путешествует по Уралу, делает фотографии и записывает интервью с современными староверами. Из этого вырос большой проект «Право веры» — визуальное исследование старообрядчества. Федор рассказал «Ножу» о том, чем живут сегодня белокриницкие, часовенные и поморцы, почему раскол внутри общины со временем только обостряется, как староверы мигрируют в Северную и Южную Америку — и что заставляет их возвращаться обратно.

Фото: Федор Телков

— В прошлом году я брала интервью у алтайской старообрядки. Она показывала фотографии, и на некоторых была запечатлена одна и та женщина — всегда с закрытыми глазами. Собеседница объяснила мне, что эта женщина закрывала глаза для защиты от темных сил: старообрядцы неохотно фотографировались, считая, что снимки забирают часть души. Как с этим дело обстоит сейчас — пускают ли старообрядцы в свои общины исследователей-фотографов?

— Действительно, такое поверье было. Думаю, запрет на фотографирование объяснялся по-разному в зависимости от общины и территории проживания. В Прикамье говорили, что если человек сфотографируется, то может воскреснуть без лица после Страшного суда. Думаю, в каких-то общинах так считают до сих пор. Но сейчас большинство староверов не вкладывает сакрального смысла в фотографию. Вообще, старообрядчество было и остается разделенным на множество непохожих друг на друга течений. Поэтому отношение и к контактам с внешним миром у них очень разное.

Если говорить про Урал, здесь широко представлено два течения. Самое многочисленное — Белокриницкое согласие, или Белокриницкая иерархия. У них есть священство, а центр находится в Москве в Рогожской слободе. Это течение бурно развивается, его участники активно о себе заявляют. Среди священников есть, например, и фотографы.

Но распространено и другое направление — Часовенное согласие. Это беспоповцы: у них нет священников, но есть наставники. Наставники — это миряне, сана они не имеют, при этом они несут функцию духовных наставников, ведут службы и могут исполнять некоторые таинства, но не все. Эта должность выборная. Часовенные исторически не контактируют с государством и стараются как можно дальше держаться от всего, что с ним связано. В течение советского периода были уничтожены все храмовые постройки часовенных старообрядцев на Урале. Осталась только одна часовня — в Невьянске. Сейчас верующие молятся в домах у представителей общин или строят моленные на частных территориях обеспеченных людей из общины или сочувствующих. Их не найти в соцсетях. У меня часто получалось поговорить с ними, но фотографировать себя они, как правило, не разрешают. Также на Урале представлено и Поморское согласие, но в гораздо меньшем количестве.

— Получается, каждое согласие — это отдельное мировоззрение. Вы как-то писали, что в небольшом городе Миасс сразу две общины — и белокриницких, и часовенных. А в Нижнем Тагиле к ним добавляется еще третья — единоверческая. Как в таком случае они взаимодействуют между собой, будучи соседями, и насколько различается их уклад?

— Раскол между ними произошел еще в середине XIX века, когда часовенные отказались от существовавшего на тот момент священства. И контакты между согласиями сейчас могут происходить разве что на бытовом уровне, но не на религиозном.

Представителей Белокриницкой иерархии становится всё больше. В некоторых поселениях течения борются за паству, а точнее за веру и верующих. Бывает так, что потомки староверов, которые не были сильно погружены в традицию и не знали, к какому согласию они принадлежали, переходят из поморцев и часовенных к Белокриницким в единоверие. Так случается и с общинами, которые обмельчали и по каким-то причинам остались без наставника. Еще их, конечно, привлекает наличие священства, и некоторые делают этот выбор осознанно, пройдя через мучительные поиски и размышления. Часовенным и поморцам это, естественно, не нравится. Поэтому в ряде населенных пунктов Урала можно встретить недавно построенные храмы и моленные разных направлений.

Белокриницкие открываются миру, их община растет за счет молодежи. Когда заходишь к ним в храмы, всюду слышен гул детских голосов. А часовенные — за строгость и закрытость. Им очень важно качество богослужения, даже если на нем почти нет людей. Они редко заботятся о том, чтобы что-то передавать другим поколениям. По моим личным ощущениям, они больше заняты спасением своей собственной души.

Тут надо оговориться, что речь идет именно про Урал. Центр Часовенного согласия в советское время переместился в Сибирь. И там невероятное количество общин именно этого направления. А из Сибири многие мигрировали в Северную и Южную Америку — осваивать закрытые и малоисхоженные территории. Но несмотря на всю закрытость для исследователей, у них очень бурная внутренняя жизнь. Очень хочется продолжить в этом направлении, но пока у меня нет возможности это сделать.

— Тем не менее вас допустили до богослужений, в том числе и у часовенных. Насколько легко было туда попасть и какое впечатление они произвели на вас?

— В 2016 году я начал плотно общаться с белокриницкими. Они были не против, чтобы я посещал богослужения и снимал их. Главным условием было никому не мешать. На службах у беспоповцев поморского согласия и у часовенных снимать мне не дали. Мне посчастливилось присутствовать и просто посмотреть, как это всё происходит, в специально отведенном местечке у дальней стены. Обычно там стоят все «некрещеные», с их точки зрения.

Службы внутри разных согласий разительно отличаются. Часовенные молятся в ночное время, белокриницкие — чаще всего утром и вечером. У белокриницких службу ведет священник, как и в традиционных храмах РПЦ. У беспоповцев — наставник, а в храмах нет алтарной части.

Богослужения идут очень долго, их не так-то легко выстоять. Я присутствовал на Рождественской службе, которая длилась восемь часов. После этого был небольшой перерыв, а затем прихожане снова продолжили молитвы.

Для похода в храм старообрядцы облачаются в моленную одежду — сарафаны и платки, пояса, рубахи и кафтаны. В советские времена в некоторых общинах моленная одежда заменялась черными или темно-синими рабочими халатами — в таких же ходили технички в школе или рабочие на заводе. Внешне эта форма похожа на кафтан, а еще ее можно было легко достать. Есть поморские общины, где все прихожане в какой-то момент носили такое одеяние — мои собеседники очень много над этим шутили.

А в повседневной жизни староверы сегодня очень редко носят какие-то традиционные наряды. Это, скорее, нечто новое, привнесенное современной молодежью. Они таким образом хотят подчеркнуть свою принадлежность и религиозную идентичность.

— У их родителей не было такой традиции?

— В советские времена это вряд ли было возможно. Даже ношение бороды было большим вызовом — об этом говорили очень многие мои собеседники. Человек, который отличался от окружающих, автоматически вызывал подозрение и мог быть уволен с работы. В Советской России как-то не особо принято было носить бороду, особенно в городах. И почти все мои герои говорили, что отпускали бороды только с выходом на пенсию либо уже после распада СССР. Были, конечно, ребята, которые шли на конфликт: открыто заявляли, что верующие. И если их не выгоняли, они никогда не занимали высоких должностей — как правило, оставались рабочими. В основном так поступали служители в храмах, лидеры общин.

— Тогда в конституции была статья о свободе совести — она их не защищала?

— Они пытались ей защищаться — но как показывает практика, эта статья не сильно помогала. Особенно порицаемым было привлечение детей и подростков в религию.

— Многие из героев ваших интервью — пожилые люди; они или их родители попадали под раскулачивание и более поздние репрессии. Как им удалось сохранить традиции в таких условиях? И как они сегодня вспоминают советскую власть, с какими чувствами говорят о тех временах?

— У меня часто создавалось впечатление, что они живут не внутри общества, а внутри общины. Даже сейчас — в связи с событиями в Украине видел сообщения, что старообрядцы мигрируют из страны по какому-то отдельному внутреннему коридору. Советская власть тоже воспринималась как нечто внешнее: нужно сделать вид, что ты с ней согласен, и дальше жить своей внутренней жизнью. Так у старообрядцев складывались отношения с властью на протяжении всей их истории. Было послабление при Николае II — гонения временно прекратились, разрешили строить храмы. Это был единственный отрезок времени, когда староверам было всё разрешено. Золотой век старообрядчества — 1905–1917 годы.

Советская власть оказалась для них более людоедской — она, в отличие от царской, отрицала Бога. Они бы ее, может, и приняли, если бы не это отрицание. Так говорят практически все герои моих интервью.

Это время ударило по всем конфессиям. Из-за репрессий потеряно целое поколение носителей религиозных традиций. Многие герои говорили, что дети 1960-х — абсолютно советские люди, вырванные из старообрядческой культуры. То есть произошел такой разрыв, когда традиции передавались не от родителей к детям, а от бабушек и дедушек к внукам.

Со временем многие из поколения 1960-х производили переоценку ценностей. Есть пример, когда человек всю жизнь работал преподавателем в учебном заведении, состоял в партии, и в советское время посмеивался над верующими. А потом произошел некий слом, и человек начал относиться к вере иначе и даже стал наставником, как его отец.

Семейный институт в привычном для староверов понимании сильно трансформировался. Например, еще в 1920-х годах многие поселения на Урале оставались исключительно старообрядческими. Со временем их становилось меньше и меньше. Остатки переходили в единоверие и РПЦ, потому что некуда было идти. По ним очень сильно ударили и 1990-е: многие дети переезжали из сел в города и растворялись там. Бабушки и дедушки доживали свой век в деревне, ничего не передавая.

— В 1930-е большевики изымали и уничтожали священные книги, псалтыри с молитвами. В общинах, где вы побывали, удалось что-то сохранить? И издают ли они что-то новое сегодня?

— У белокриницких много старых книг, и они активно печатают новые. Но если брать более закрытые согласия — там я встречал людей, которые собственноручно переписывают книги по нескольку лет, огромной толщины рукописи. Старые книги почитаются староверами до сих пор. Из материальной культуры еще сохранились и передаются иконы. В 1990-е годы все эти ценности были значительно утрачены: разграблены или передаривались за ненадобностью. Много книг забирают исследователи — но возможно, это к лучшему: они могли бы пропасть.

— А если говорить о нематериальных традициях — их обряды сильно видоизменились? Например, у староверов же совершенно особый обряд погребения…

— Погребение, пожалуй, самая закрытая часть. У белокриницких, как мне кажется, в этом плане меньше всего изменений. Больше всего особенностей у беспоповских согласий, особенно в тех местностях, где они контактируют с другими народами — например, коми или манси. Волей-неволей что-то заимствуется. Например, есть такое течение — бегуны, или странники. Это одно из радикальных направлений, и сегодня встречаются только его единичные представители или небольшие общины. Хоронят они по ночам, в обществе близких родственников и только в тех местах, где никто бы не узнал. Вообще у старообрядцев со смертью особые отношения. Они воспринимают ее как переход к лучшей жизни. А вся жизнь — это подготовка к смерти. Еще в середине прошлого века в деревнях часовенного согласия все заранее готовили себе гробы, или домовины, которые выдалбливали из ствола деревьев. Годам к сорока каждый ставил себе на чердачок домовину, которая потом доставалась при необходимости. В одном из моих интервью герой вспоминал, как его дедушка вышел во двор — сначала измерил себя, потом измерил бабушку, и начал делать заготовки. И всё это происходит очень спокойно, безо всякого трепета перед темой смерти. Сейчас тоже всё необходимое для погребения готовится заранее.

— Отправляются ли старообрядцы сегодня в паломничества и какие места для них имеют особенный смысл?

— Самое известное место на Урале — Веселые горы. Это череда хребтов внутри природного парка. Исторически там располагались скиты, и на сегодняшний день там остались четыре наиболее почитаемые могилы старцев — Максима, Григория, Германа и Павла. В советские годы традиция сильно пострадала. Если почитать воспоминания и посмотреть видеохронику 1928 года, паломничества были многотысячными и шли по нескольку дней. Но в прошлом году к этим местам приехало всего около пятидесяти человек, при том что совершают паломничества несколькими маленькими группами. Есть несколько деревень неподалеку от скитов, могилы монахов, куда ходит местное население, чтобы совершать службы. И есть Веселые горы — сейчас это такое общее место, которое посещают староверы разных направлений.

Иногда община собирается, и за всё лето пытается объехать почти все почитаемые места. В советские годы это делалось тайно. Большинство мест сегодня они держат в секрете, чтобы туда не проникли посторонние — посещать их можно только с согласия глав общин.

Однажды мне повезло попасть на Веселые горы с семьей часовенных старообрядцев. Они приехали из небольшого города в Челябинской области помолиться отдельно. Это было незабываемое и редкое для посторонних глаз событие. Часть старообрядцев теперь ходит на горы молиться отдельно, потому что среди часовенных на Урале случился микрораскол: они разделились на две большие группы. Одна из них признает деление на «два креста»: во время службы верующих разделяют на духовно чистых и тех, кто смешался с миром. Другие считают, что молиться должны все вместе, одновременно, прочитав перед службой соответствующие молитвы. Духовно чистый, по их представлениям, не может принимать с иноверцами пищу, есть из одной посуды, иметь дома телевизор — и существует еще очень много ограничений. Всё это записано в отдельной кормчей книге.

— А в обычной жизни чем старообрядцы занимаются, чем зарабатывают?

— Конечно, где-то в Сибирской тайге они живут рыболовством и натуральным хозяйством — но это скорее исключение. Чаще всего это самая обычная работа, как и у всех остальных. Но есть религиозные запреты на некоторые профессии у поморцев и беспоповцев, например на спорт, лицедейство, исполнение мирской музыки и пение. У меня есть знакомый, который был успешным радиоведущим. Но духовный наставник сказал ему, что это нехристианская работа — и знакомому пришлось уволиться. Другой пример: человек стал дьяконом, значит, больше не мог совмещать богослужения со своим бизнесом. Ему пришлось оставить свое дело — и передать управление жене.

— Если у них так много ограничений, которые даже в отдельных книгах прописаны, интересно, как выглядят их поселения?

— Монорелигиозных поселений на Урале практически не осталось. Есть группы людей, которые держатся своим кругом от остальных, общаются только между собой. В большинстве сел, где живут старообрядцы, представлены сразу два или три согласия. Они между собой не взаимодействуют, а соприкасаются только в быту. Однако бывает, когда одно согласие пытается помочь другому восстановиться: в Челябинске поморская община помогает нескольким часовенным наладить связи со своими, потихоньку воссоздать свою общину.

— А насколько они открыты и для тех, кто хочет принять их веру?

— Перейти в старообрядчество трудно, если ты не потомственный стровер, даже заблудившийся в советские годы. Оглашение может занять около года и даже больше. А у беспоповцев еще нужно вызвать доверие у общины, поскольку она небольшая: они могут долго присматриваться к тебе, все ли традиции ты соблюдаешь. Я думаю, что в своем поколении ты всё равно останешься немного чужим. Потому что ты должен доказывать знание. Я знаю такие примеры: людям приходится непросто, они рассказывают про пристальное внимание к себе. Нужно знать даже больше, чем все остальные. Может, это и правильно. Староверы не терпят формальностей — у них нет лишних людей, и нужно всегда доказывать преданность вере.

— Русская православная церковь уже давно пытается примириться со старообрядцами: например, в 1971 году сняла анафему. Как старообрядцы относятся к этим попыткам, и что говорят о них в РПЦ?

— Аккуратненько эту тему обходят. В поселениях обычно есть и те, и другие. Говорят, что у них добрососедские отношения. «Друг друга знаем, поздравляем с большими праздниками». Но не более.

— Неужели не осталось какого-то неприятия после веков гонений?

— Наверное, это чувствуется только со стороны беспоповцев. Они к любой церкви, в том числе к старообрядцам со священством, относятся с подозрением. Многим еще их бабушки запрещали заходить в чужие церкви. Все-таки какая-то обида на генетическом уровне сохраняется. Но эту тему стараются не затрагивать. Советская власть их немного примирила, потому что одинаково относилась ко всем религиям. И если до революции самым страшным врагом для них мог быть царский режим и РПЦ, то Советский Союз был ко всем одинаково безжалостен.

Есть общины часовенных, где к РПЦ относятся лучше, чем к белокриницким. У них было даже такое ругательство — «австрийский» поп, так как Белокриницкое согласие появилось в австрийских пределах. Из-за этого некоторые часовенные говорят, что лучше перейти в РПЦ, если хочешь обрести священника, чем перейти в поповские согласия.

С единоверием происходят очень интересные процессы. Оно насаждается не со стороны государства, как во времена Российской империи, — сейчас этот процесс идет изнутри. Я знаю выходцев из Часовенного согласия, которые добровольно становятся единоверцами. Они находятся в поиске, организуют маленькую церковь, переводят туда свою общину и живут в своем маленьком кругу.

— После церковного раскола старообрядцы объединились, чтобы спастись от репрессий, создать свой мир и сохранить традиции вопреки гонениям. Но сегодня их не преследуют на религиозной почве. Какая тогда идея их сейчас объединяет, и какие цели они перед собой ставят?

— Я тоже спрашивал их об этом. Сейчас главная проблема — глобализация и стирание границ. После развала Союза открылись все двери, и многие дети староверов не захотели жить внутри одной лишь общины. Мои собеседники часто говорили, что под давлением сохранять свою веру и культуру было легче.

Но всё же эта религия — про спасение души. Все разногласия и раздоры между староверами и прочими течениями как раз происходят из-за этого: одни верят, что душу можно спасти, соблюдая одни правила, другие с ними не соглашаются и почитают свои собственные обычаи. Кто-то пытается передать традиции детям, а кто-то заботится только о спасении своей собственной души.

Отдельно я брал интервью у тех, кто эмигрировал из России — интересно наблюдать, как исторический контекст влияет на человека. Кто-то уехал в европейские страны или в Америку еще до революции — и у них нет травмы советского времени.

— Им удается сохранять свои традиции в чужой стране?

— Каким-то очень хорошо удается. Наверное, самые интересные в этом смысле староверы Боливии. Они сохранили традиционные занятия — в частности земледелие и строительство. И сейчас они благодаря этому очень разбогатели, владеют огромными участками земли, летают на частных самолетах. У них сохранилась традиционная одежда и дореволюционный язык. В свое время они бежали в Китай, а оттуда в Латинскую Америку.

— Некоторые старообрядцы все-таки решаются вернуться в Россию — например, семья Калугиных из Бразилии, про которых снимала фильм «Редакция». Это частая история? С чем они обычно сталкиваются после переезда?

— В различных изданиях выходили материалы о тех, кто вернулся в Россию. Но всё обычно складывается не очень гладко: в России у людей возникает много бюрократических проблем. Масштабы и качество фермерства там и тут пока не сопоставимы.

Сибирские староверы часто переезжают в Америку — и обратно в Россию. Это всегда был такой живой процесс. Например, осенью я разговаривал с одним парнем, который занимается выращиванием ежевики в Орегоне. Он хотел переехать в Россию, как завещал ему отец, и торговать с Китаем.

Также он рассказывал, что у староверов в США были сложные отношения с прививками от коронавируса — они не очень им доверяют и воспринимают почти как печать Антихриста. Они не ставили прививки, и их начали принуждать. Продолжать бизнес становилось сложно, им пришлось скрываться. Из-за принуждения к вакцинации они даже организовали частные русские школы для детей староверов. Местные староверы говорили, что если давление не прекратится, начнут уезжать. Но как будет теперь — неизвестно.

Я наблюдаю значительную миграцию американских староверов в староверческие поселения и скиты, например, на Енисее. В том же направлении едут и уральские часовенные старообрядцы.

В Америке, кстати, тоже произошел раскол среди староверов. На Аляске, где были только часовенные, появились белокриницкие. Когда-то там была единая община, а теперь между двумя согласиями даже браки запрещаются. Представители общины на Аляске, как мне рассказали, теперь построили белокриницкий храм в Австралии. Не так давно старообрядческие храмы появились в Италии, когда туда перебрались липоване — старообрядцы-мигранты из Румынии и Молдавии. Меня очень интересует изучение этого направления. Но не знаю, будет ли это возможно в ближайшее время — и пока поеду изучать жизнь староверов в Сибири.