С 6 мая по 3 июня на канале HBO идет мини-сериал «Чернобыль», который удивительно подробно и правдоподобно рассказывает об одной из самых страшных техногенных катастроф в истории человечества. Первая же серия вызвала бурю обсуждений: восхищение тщательно воссозданной атмосферой и бытом, критику технических неточностей и вопросы о том, что происходит в кадре. Пожар действительно был фиолетовым? Почему ядерщики не верят во взрыв реактора, но готовы поверить в гораздо более мощный взрыв, который уничтожит всю Европу? Ужасы лучевой болезни — не преувеличение? Не ставя целью дать подробное описание аварии, ее причин, последствий и работ по ликвидации, T&P комментируют первые три эпизода сериала.

Дисклеймер: текст содержит спойлеры, а некоторые технические детали сильно упрощены.

«Какая-то там авария»

В пятницу 25 апреля 4-й блок Чернобыльской АЭС должен был быть заглушен для планового предупредительного ремонта. К остановке реактора приурочили испытание режима «выбега ротора турбогенератора». Это, вопреки распространенному заблуждению, не какой-то экстраординарный эксперимент, а запланированный ввод в работу одной из подсистем безопасности АЭС.

На случай аварийного отключения сети, от которой работает различное оборудование — от насосов и гермозатворов до датчиков и лампочек на блоке управления, — на станции имеется дизель-генератор. Но на его запуск требуется время, в течение которого станция фактически неуправляема. Однако в случае аварии можно временно «запитаться» от турбогенератора: даже после отключения его ротор какое-то время вращается по инерции. Именно это должна была сделать команда под руководством заместителя главного инженера по эксплуатации станции Анатолия Дятлова — причем уже не в первый раз: несколько предыдущих испытаний завершились неудачами. Но в этот раз все, кажется, шло почти по плану. Почти — потому что диспетчер Киевэнерго потребовал приостановить снижение мощности до прохождения вечернего максимума потребления электроэнергии. В пятницу вечером людям нужно было электричество.

Реактор — это кладка из графитовых блоков, пронизанная тепловыделяющими сборками (пучками трубок, заполненных обогащенным ураном, — именно в них идет цепная реакция) и поглощающими стержнями СУЗ (системы управления и защиты). Сборки выделяют тепло и нагревают воду; вода превращается в пар, пар крутит турбину электрогенератора. Погружая или поднимая стержни СУЗ, можно ускорять или замедлять реакцию — но оказалось, что при маневрировании на неполной мощности реактор становится нестабильным.

При переходе на ручной режим управления он внезапно «заглох». Неприятно, но не смертельно: его разогнали, стабилизировали, начали испытания, а через 34 секунды попытались заглушить, опустив все стержни. Но вместо того чтобы снова заглохнуть, реактор разогнался. Вероятно, сразу несколько факторов — ксеноновое отравление реактора после целого вечера работы на половинной мощности, концевой эффект, который при погружении стержней не замедлил цепную реакцию, а, наоборот, разогнал, пароциркониевая реакция, проходящая с выделением чистого водорода и большого количества тепла — привели к тепловому взрыву и пожару.

Взрыв разрушил реактор (его крышка подлетела вверх и упала на бок — возможно, именно поэтому очевидцы говорили о двух взрывах), обнажил топливо. Ударная волна разнесла радиоактивную пыль на много километров и, что гораздо страшнее, подняла ее вверх, заразив облака.

На следующий день в Москве на партийно-хозяйственном активе в Минсредмаше министр Ефим Славский, как потом вспоминал первый замдиректора Курчатовского института Валерий Легасов, «скороговоркой сказал, что… в Чернобыле произошла какая-то авария… они там что-то натворили, какая-то там авария, но она не остановит путь развития атомной энергетики».

«Мы все сделали правильно»

Эту фразу в сериале постоянно повторяет начальник смены 4-го блока Александр Акимов. Следствие будет считать его одним из виновников аварии; позже расследование МАГАТЭ снимет с персонала станции часть вины, а затем все громче зазвучат версии, которые свяжут аварию исключительно с недостатками конструкции реактора типа РБМК-1000. Акимов не узнает об этом — он умрет через две недели после аварии в страшных муках, снова и снова повторяя: «Мы все сделали правильно».

В фильме Ульяна Хомюк (собирательный образ ученых, входивших в состав комиссии), посетив в больнице умирающего ведущего инженера управления реактором Леонида Топтунова (на самом деле с ним и Акимовым беседовали сотрудники прокуратуры), с изумлением узнает, что ему всего 25 лет. На станции продолжалось строительство 5-го и 6-го блоков, и лучшие сотрудники уходили туда: во-первых, запуск нового реактора — всегда сложнее, чем обслуживание уже запущенного, во-вторых, на новое место работы можно было прийти с повышением. На действующих блоках работали новички, хотя считать их совсем уж неопытными причин нет — не лучше и не хуже, чем на других АЭС, считал Дятлов.

Происходящее на станции сразу после взрыва показано правдоподобно, но не на 100% достоверно. Вместо десятка напуганных мужчин, бродящих, как зомби, по пустым коридорам, на 4-м блоке находились 176 человек, которые непрерывно были чем-то заняты: сливали масло из турбины (чтобы не воспламенилось), проводили дозиметрическую разведку, искали передвижные насосы для откачки воды из разрушенного теплового контура и общались с коллегами из соседнего 3-го блока, которые в это время спешно глушили свой реактор. Замначальника турбинного цеха Разим Давлетбаев вспоминал, что единственным безлюдным уголком, где он смог перевести дух, было рабочее место машиниста теплофикационной установки. Акимов, словам Давлетбаева, «с первых минут аварии пытался овладеть ситуацией, управлять течением событий».

Смена, которой руководил Акимов, приняла реактор от коллег, полдня державших его в нестабильном состоянии, — это как если бы прямо во время посадки самолета пилот передал штурвал летчику, только что вошедшему в кабину. Давлетбаев вспоминал: «Смену Саша принял 25 апреля в 16 ч. в тяжелой обстановке, что бывает нередко при неустоявшихся, переходных или пусковых режимах: народу на БЩУ (блочный щит управления. — Прим. T&P) много,

режим неустойчивый, операторы перегружены, при этом необходимо успеть изучить оперативный журнал, полностью овладеть ситуацией, прочитать сменные задания и программы.

Сразу после приема смены Дятлов начал требовать продолжения выполнения программы. Когда Акимов присел на стул, чтобы эту программу изучить, начал упрекать его в медлительности и в том, что он не обращает внимания на сложность ситуации, создавшейся на блоке. Дятлов окриком поднял Акимова с места и начал его торопить».

Сериал следует версии, согласно которой одной из ключевых причин катастрофы стала халатность станционного руководства. Начальник станции Виктор Брюханов озабочен политическими последствиями — отвечая на разбудивший его телефонный звонок, он первым делом спрашивает: «Кто еще знает?» — а во время встречи с членами исполкома отговаривает их от проведения эвакуации. Главный инженер станции Николай Фомин выглядит растерянным и некомпетентным. Его зам Дятлов — психопат, не слышащий доводов разума и орущий на сотрудников, которые сорвали ему очередные испытания. Хотя реальный Брюханов неоднократно говорил в интервью, что сразу после катастрофы первым предложил эвакуировать город, но созванные на совещание члены исполкома решили ждать приезда правительственной комиссии. А Дятлов в воспоминаниях раз за разом повторяет, что его единственная ошибка — отправить двоих стажеров опускать стержни СУЗ вручную: «Я сразу же понял абсурдность своего распоряжения… Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись… Хотелось бы посмотреть на того человека, который бы сохранил ясный ум в [такой] обстановке».

Дятлова обвиняли в стремлении во что бы то ни стало провести испытания, хотя после падения мощности можно было просто заглушить реактор, как и планировалось изначально. Сам он вину за «штурмовщину» возлагал на руководство: «Изматывала физически и изнуряла душу неразумная организация труда, неразумные требования к работнику, нереальные планы». Брюханов тоже жаловался: «Партия требовала… Секретарь обкома говорит: теперь строй 50-метровый [бассейн], чтобы международные соревнования можно было проводить! Я ему: такие бассейны предусмотрены нормативами только в городах-миллионниках. А он: строй! И строили. И крытый каток строили… Понимаете,

для райкома не было разницы, кто ты — атомная станция или овощная фабрика. Умри, а выполни.

Позже, в 90-е годы, побывал я как-то на западных АЭС и позавидовал их директорам. Они занимаются только эксплуатацией своего объекта. Не то что у нас…»

Что-то, с чем никто никогда не имел дела

В сериале вскоре после взрыва Дятлов выходит из помещения БЩУ, видит осколки стекол на полу коридора — значит, ударная волна шла снаружи — и обломки графитовой кладки реактора на земле. Он не может не понимать, чтó это значит, но продолжает утверждать, что реактор цел, что он даже опустил стержни СУЗ с резервного пульта и что ситуация под контролем. Реальный Дятлов в своих воспоминаниях объяснял:

«Это крах, предельная катастрофа, которая может быть на энергетическом реакторе. Ее не осмысливали, к ней не готовились».

Ему вторит Легасов — и киношный, и реальный: «Вспоминая сейчас дорогу [на Припять], я должен сказать, что тогда мне и в голову не приходило, что мы двигаемся навстречу событию надпланетарного масштаба, событию, которое, видимо, навечно войдет в историю человечества».

«Работая на АЭС на разных должностях, я не раз оказывался в различных нештатных ситуациях, в том числе и сопровождающихся сильными шумами. Но

этот гул был совершенно незнакомого характера, очень низкого тона, похожий на стон человека»,

— вспоминал Давлетбаев. В 1975 году произошла авария на Ленинградской АЭС (с таким же, как на ЧАЭС, реактором типа РБМК-1000), в 1978 году — на американской АЭС Три-Майл-Айленд, в 1980-м — на французской Сен-Лоран-дез-О; во всех трех случаях активная зона расплавилась. В 1982 году на 1-м блоке самой ЧАЭС случился разрыв тепловыделяющей сборки с выбросом радиации в атмосферу. Но никто никогда не мог предположить, что реактор способен взорваться.

В первой серии герои, бесконечно задавая вопрос «Как это возможно?», туша пожар без средств защиты и пытаясь восстановить работу блока, смотрят на завалы снизу вверх и потому не осознают истинных масштабов разрушений. Первым то, что осталось от реактора, видит заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди (т. е. 1-го и 2-го блоков) Анатолий Ситников, по приказу Фомина поднявшийся на крышу здания. В реальности были как минимум два свидетеля, воочию видевшие сам взрыв, — рыбаки, ловившие рыбу в пруде-охладителе. Они быстро умерли от острой лучевой болезни, но успели дать показания следователям. Говорили, что треск рассыпающегося реактора похож на гром аплодисментов.

Огонь

Оператор машинного отделения Юрий Корнеев: «Багровое, голубое, красное… все оттенки были такие… кровавые». Замначальника турбинного цеха Давлетбаев: «Сквозь клубы пара были видны сильные всполохи огня… причем красные цвета перемежались с фиолетовыми». Жена погибшего пожарного Василия Игнатенко Людмила Игнатенко: «Все словно светилось… Все небо… Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. Копоть оттого, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали огонь, а он полз».

Пожар заливали водой и забрасывали с вертолетов песком и борной кислотой. Для проведения операции вызвали самых опытных летчиков-афганцев. 2 октября, заходя против солнца, один из них — капитан Владимир Воробьев — зацепился лопастями за трос крана, стоявшего на стройплощадке соседних 5-го и 6-го блоков. «Раньше на тросе крана висела рельса, а тут ее убрали, и остался один трос, а без рельсы он уже не виден», — вспоминал командир другого экипажа.

Вода

В фильме Дятлов, думая, что взрыв случился в охлаждающем контуре, а сам реактор продолжает работать и греется, непрерывно требует подать на него воду — за это отвечает старший оператор главных циркуляционных насосов Валерий Ходемчук. Его ищут, но так и не найдут — ни в сериале, ни в реальности (он погиб под завалами во время взрыва). Реальный Дятлов свои действия описывал так: «Выработанный многими годами стереотип эксплуатационника — обеспечь охлаждение активной зоны — работает».

Вода, которой тушили пожар, наполнила находящийся под реактором бак-барботер(спроектированный как раз на случай повреждения контура: в него можно сбросить и удержать от разлива загрязненную воду) и при соприкосновении с раскаленным топливом могла вызвать еще более разрушительный взрыв (повредив оставшиеся три энергоблока, два из которых продолжают работать) — чтобы ее слить, троих добровольцев просят пробраться в разрушенные коридоры станции и вручную открыть шлюзы. В фильме Легасов говорит об этой операции так: «Мы просим разрешение убить трех человек», но хотя все трое (начальник смены Борис Баранов, старший инженер управления блоком второго турбинного цеха Валерий Беспалов, старший инженер-механик второго реакторного цеха Алексей Ананенко) получили сильные дозы радиации, двое — Беспалов и Баранов — остались живы и позже вернулись на ЧАЭС.

Новая опасность — что все еще горячее топливо проплавит бетонное основание станции (в барботер оно уже проникло), уйдет в почву и отравит водоносный горизонт. В фильме такие опасения высказывает Ульяна Хомюк, Легасов ее поддерживает. В реальности об опасности, которую несет радиоактивная лава, говорил президент АН СССР Евгений Велихов, Легасов же скептически замечал, что тот, похоже, насмотрелся американского кино. Речь о фильме «Китайский синдром»с Джейн Фондой и Майклом Дугласом; его название — черная шутка американских ядерщиков, родившаяся из обсуждений гипотетической катастрофы, при которой расплавленное ядерное топливо прожигает почву, проходит Землю насквозь и достигает Китая. Вероятно, фильм приобрел репутацию правдивого, когда через год после его выхода расплавился реактор на АЭС Три-Майл-Айленд.

Воздух и земля

«Ясно, конечно, что сброс любых предметов с 200-метровой высоты создавал сложную ситуацию вокруг 4-го блока, потому что… поднимал вверх облако пыли после удара, и пыль эта несла с собой много радиоактивности», — вспоминал Легасов. Впрочем, он отмечал, что мелкие частицы, захваченные этим облаком, агломерировались, укрупнялись и выпадали поблизости, так что облако в чем-то играло защитную роль. Но от ветра, разносившего радиоактивную пыль на многие километры вокруг, оно не спасало.

«Эта радиация у меня на огороде была. Огород весь побелел, беленький-беленький, как чем-то посыпанный.

Какими-то кусочками… Я думала, может, что-то из лесу принесло. Ветер насыпал», — говорила жительница одного из окрестных сел. Чтобы хоть как-то отчистить от пыли город, его поливали с вертолетов клеем, который потом срезали и захоранивали.

От гамма-частиц можно защититься свинцовым экраном. От бета-частиц — стеклом. От нейтронов — полиэтиленом. От альфа-частиц — листом бумаги. Но все это бессмысленно, если вдохнуть радиоактивную пыль. «У нас там был один, который заглотил песчинку, которая его уничтожила», — вспоминал Андрей Насонов, один из тульских шахтеров, которых вызвали в Чернобыль, чтобы вырыть под реактором камеру для холодильной установки (она должна была охладить топливо и не допустить его попадания в водоносные слои почвы). В фильме бригадир шахтеров отказывается носить респиратор, считая, что это не очень-то помогает. На деле это первое из доступных средств радиационной защиты. Другое дело, что в зоне ликвидации аварии респираторов на всех не хватало, а работать в них было тяжело: от жары пот разъедал кожу. На документальных кадрах один из ликвидаторов рассказывает: «Сначала ходишь первый день, прячешься, надеваешь маску. А потом уже забываешь про нее. Уже как дома чувствуешь себя».

Эвакуация

Легасов вспоминал, что решение об эвакуации чуть было не уперлось в нормативы, согласно которым радиационный фон был недостаточным. Но физики убедили медиков, а те чиновников, что дальше будет хуже, и «где-то в 10 или 11 часов вечера 26 апреля [заместитель председателя совета министров] Борис Евдокимович [Щербина], прослушав нашу дискуссию, принял решение об обязательной эвакуации».

Всю субботу 26 апреля город жил как ни в чем не бывало — на любительской киносъемке можно, например, заметить свадебные гулянья (02:03–02:07). На следующих кадрах среди праздно фланирующих жителей Припяти появляются милиционеры в костюмах химзащиты, а сама пленка мерцает белыми вспышками: ее засвечивают радиоактивные частицы, которыми насыщен воздух. Людмила Игнатенко вспоминала:

«По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: поедем на природу! Встретим там 1 Мая.

Необычно. Готовили в дорогу шашлыки, покупали вино. Брали с собой гитары, магнитофоны. Любимые майские праздники!»

Чтобы не допустить паники, людям говорили, что эвакуация временная. Чтобы не допустить распространения заражения, просили взять минимум вещей. Горожане вели себя спокойно и дисциплинированно — сложнее было эвакуировать сельских жителей, особенно пожилых: «Нас немец бомбил, какая еще радиация!» Светлана Алексиевич в книге «Чернобыльская молитва» приводит слова «самоселки» Зинаиды Коваленки: «Переселение. Штурмуют хаты. Люди позакрывались, попрятались. Скот ревет, дети плачут. Война! А солнышко светит… Я села и не выхожу из хаты, правда, на ключ не закрывала. Постучали солдаты: „Что, хозяйка, собралась?“ Спрашиваю: „Силой будете мне руки и ноги связывать?“».

Персонал, который должен был обслуживать станцию — в том числе два по-прежнему работавших блока, — был перемещен в находящийся в 10 км от Припяти пионерский лагерь «Сказочный».

Гласность

Информация распространялась странными путями. С одной стороны, власти многое скрывали: от ликвидаторов — уровень опасности, от простых граждан — само ее наличие. 1 мая в Киеве, до которого ветер уже донес зараженные облака, прошла традиционная демонстрация. Председатель ЦК Компартии Украины Владимир Щербицкий вышел на нее вместе с внуками. «Нам казалось это очень важным, чтобы не допустить паники, — объяснял Михаил Горбачев. — Но если бы мы знали!»

С другой стороны, он сам не мог добиться от подчиненных полной информации о масштабах аварии, а о том, что зафиксированы вредные выбросы, узнал чуть ли не от МАГАТЭ. После чего «подключил скрытую работу КГБ»: службисты докладывали генеральному секретарю обо всем, что происходит в Чернобыле и какие разговоры ведутся в комиссии по ликвидации.

В сериале КГБ арестовывает сотрудницу комиссии Ульяну Хомюк за попытку уличить московских врачей в халатности: они пропускают к умирающему от острой лучевой болезни пожарному Василию Игнатенко беременную жену. Реальная Людмила Игнатенко вспоминала: «В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно».

Иногда информация даже не засекречивалась, а искажалась. Например, многие участники ликвидации так и не узнали, какую дозу радиации получили: они убеждены, что в их медкартах неверные цифры.

А иногда информация лежала на поверхности, но ей не верили. Как, например, зашкаливающим счетчикам Гейгера: думали, что они неисправны или загрязнились и сами «фонят».

«Кто вместо меня?»

Наверное, самые тяжелые сцены сериала, — смерть пожарных и сотрудников станции в московской больнице №6. В том, как меняются их тела под воздействием испепеляющей их изнутри радиации, нет преувеличения. Врач ГКБ№6 Наталья Надеждина вспоминала, что встречать пострадавших было особенно тяжело: их привозили в латентной фазе, когда кажется, что ожоги скоро пройдут и самочувствие улучшится, они даже пытались шутить — но медики уже знали, что большинство из них ждет мучительная смерть.

По воспоминаниям Людмилы Игнатенко — она действительно, несмотря на беременность, провела в больнице почти все то время, пока там находился ее муж, — штатные санитары, боясь заражения, отказались ухаживать за чернобыльцами, и их палаты обслуживали солдаты. Солдат находится не на работе, а на службе, и потому обязан выполнять приказы не рассуждая. По словам генерала Николая Тараканова, который руководил операцией по удалению высокорадиоактивных элементов из особо опасных зон ЧАЭС, за 1986 год через Чернобыль прошло около 100 тысяч солдат: «Их всех призывали… Вручали повестку, говорили, что ты идешь на сборы, и отправляли на Чернобыль». В шутку солдат называли биороботами: настоящие роботы в зоне ликвидации ломались. При уровне радиации 7000 рентген/час рабочая смена одного «биоробота» в свинцовой броне составляла 45 секунд.

Помимо 100 тысяч военных, ликвидацией занимались 400 тысяч гражданских специалистов — шахтеров, строителей, ученых, медиков и др.

Во втором эпизоде сериала Легасов и Щербина спорят об эвакуации: Щербина настаивает: мы останемся; Легасов соглашается: мы [с вами] останемся и умрем через пять лет, — и от этих слов у Щербины подкашиваются ноги. Это одна из самых пронзительных сцен, потому что будничное «мы умрем через пять лет» — реальность, в которой живут ядерщики. И карьерист Брюханов, и мучимый чувством вины Акимов, и антигерой Дятлов знают, что, выбрав профессию, они сами сократили срок своей жизни и что конец может быть мучительным. Но 500 тысяч ликвидаторов не выбирали.

«Биоробот» Александр Федоров: «Лично мое мнение — надо было ехать и отдать свой долг… Раз Родина зовет — а кто заместо меня поедет?» Шахтер Владимир Амельков: «Не мы — так другие:

кому-то нужно было ехать. Так как мы в этом деле немножко понимали как специалисты, я считаю, что… я не зря туда съездил».

Источник

Воспоминания Дятлова

Анатолий Степанович Дятлов бывший заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС. По официальной версии был признан одним из виновных в аварии на ЧАЭС.

Дятлов получил большую дозу радиации — 390 бэр. Был осуждён на 10 лет колонии общего режима по статье 220 ч. 2 УК УССР и, несмотря на заболевания, в соответствии с которыми осужденный прекращает отбывание наказания, был этапирован после суда в Киев, в Лукьяновскую тюрьму и далее в колонию в посёлок Крюково.

Через 4 года, после официальных писем за подписью академика Сахарова и других видных деятелей науки, был досрочно освобождён в связи с заболеванием. Лечился в ожоговом центре в Мюнхене.

13 декабря 1995 года Анатолий Степанович Дятлов умер.

Интервью записано в 1994 году.