Заснули в Союзе, проснулись в РФ: как изменилась жизнь священников и манекенщиц 25 лет назад

17 марта 1991 года прошел единственный за всю историю СССР всесоюзный референдум о сохранении целостности государства. 21 марта объявили результаты: 78% участников, более 110 млн человек, проголосовали за Советский Союз. Но империя все же распалась.

Священник, турагент, манекенщица и сотрудник уголовного розыска по просьбе «Нации» рассказывают, как изменилась их работа и жизнь после того, как не стало Советского Союза.

СВЯЩЕННИК ОТЕЦ АНАТОЛИЙ

начало службы — 1983 год, сейчас — настоятель храма св. великомученика Пантелеимона в Ростове-на-Дону

Отец Анатолий

— Когда я поступил в Московскую семинарию, моих родителей вызвали в районо. Отец был учителем химии и биологии, 43 года стажа, а мама… мама у меня удивительный человек. Она преподавала в школе «Основы атеизма». Ей сказали: «Как же вы! Такой предмет у вас, а сын ушел в религию!» Она ответила: «Наверное, не зря я его преподавала, хоть один из моих учеников стал священником». А про «Основы атеизма» она мне потом сказала: «Ты знаешь, я увидела в этом способ говорить в школе о Боге». Но, конечно, после моего поступления у нее этот предмет отобрали.
Я родился на Западной Украине, в селе, это очень религиозная местность. Там даже чиновники декларировали на собраниях одно, а придерживались другого. На Рождество мы с одноклассниками ходили колядовать и к директору школы, и к председателю сельсовета, и к начальнику милиции. И они, по сути чиновники, которые должны были нас гонять, слушали колядки, давали нам пирожки и конфеты — это было не чужое для них. Мы всегда отмечали Пасху, это был главный праздник, и обязательно Яблочный Спас, Преображение. Это не афишировалось, но все празднично одевались, потихоньку накрывали столы.

Рычаги воздействия простые: стоял 30 лет человек в очереди на квартиру и был первым; покрестил ребенка на дому — стал последним. До конца жизни уже не дождешься.

В городах тогда много храмов закрыли или разрушили, но в селе их почти не трогали. Почему? Сельская церковь строилась своими силами, деньги собирали от двора к двору, каждый знал, сколько вложил. И население было тверже в вопросах веры. Разрушишь — будет бунт, будет беда. Когда я был под Ростовом, в Обуховке, мне рассказали, как казаки отстояли свой Преображенский храм, его тоже хотели закрыть: не подпускали никого из сельсовета, дежурили даже ночами. Вера была важнее жизни. Вера у русского народа в крови. Другое дело, что в СССР была иная государственная концепция.

До того, как стать священником, я работал главным инженером на пивном заводе в нашем райцентре. На собраниях в исполкоме нас показательно ругали за плохое качество, а с черного хода выносили пиво ящиками: то на свадьбу родственника прокурора, то на именины детей начальника фабрики. Я однажды не выдержал и выступил на собрании, зачитал справку, что куда идет. Все были в растерянности. Я уволился, морально не мог там находиться.
Мой первый приход здесь — это кафедральный собор. Семь лет прослужил. Застал и рейды. Если в 1960-х людей в храмы не пускали комсомольцы, то в 80-х в рейды ходили милиционеры. Они стояли цепью от собора до Халтуринского и дальше трамвайных рельсов не пускали никого в возрасте до 30-40 лет. Тех, кто шел на Пасху или Рождество. И вместо всенощной в храме у них были ночные беседы в милиции.

Детей крестили дома. Священники боялись, но шли. Ведь если ты надел на себя этот крест, то вот тебе Голгофа, вот тебе распятие и вот тебе воскрешение. Боишься — не иди. Я ходил, никому не отказал. Не потому что я такой смелый, а потому что такой верующий.
В советском Ростове было всего четыре действующих храма. Четыре храма на миллион людей. В соборе нас было восемь священников, в остальных — по одному. А люди хотели не только крестить детей, хотели освящать дома, исповедоваться, причащаться. Отслужил в храме и, Господи, благослови, идешь к людям. Каждый день. С 6 утра и до 10 вечера.
Ходили только в штатском, иначе было нельзя. Все равно священника часто задерживали после того, как он причащал кого-то на дому. Или отпевал. Он отпел, а сосед в это время взял и доложил, куда следует. Рычаги воздействия простые: стоял 30 лет человек в очереди на квартиру и был первым; покрестил ребенка — стал последним. До смерти уже не дождешься.
Староста церковного совета, мой директор (уборщица без образования), говорила мне так: «Ты, батюшка, помалкивай. Твое дело телячье: пососал — и в стойло. А то доложу, куда надо, и полетишь отсюда». То есть достаточно было склочной бабке за свечным ящиком написать жалобу, и меня запрещали к служению.

Священник в СССР был наемным рабочим, а зарплату получал у старосты, которая назначалась уполномоченным по делам РПЦ. В Ростовской области таким уполномоченным был человек по фамилии Политико. Один из самых агрессивных в России. Деспот и тиран. Для ростовской церкви имя нарицательное.
Так вот попасть в милицию это было не так страшно. Самое страшное — это когда у священника отнимали регистрацию, разрешение на право деятельности. А регистрацию выдавал Политико. Если у тебя ее нет, ты вне закона. Не имеешь права служить нигде. Все, безработный. Хочешь кушать — иди сторожем, дворником. Возможности-то ограниченные при такой профессии.

Все изменилось в год тысячелетия Крещения Руси. Когда этот всемирный православный праздник был официально признан нашей страной. Если до того ты был в постоянной опасности и тревоге, то с лета 1988-го как будто открылась дверь. Я почувствовал резкое смягчение. Хотя многие еще долго боялись. Чиновники просто не верили в такой поворот. Думали, это просто акция.

Как вчерашние гонители пришли в церковь? Кого-то вернули казачьи традиции, кого-то совесть. А кого-то — корысть. В начале 90-х в стране была практически анархия, партия потеряла доверие, новой силы не было. И те, кто был у власти, растерялись: где искать опору? Единственная, кому народ продолжал доверять, была церковь. И чиновники пошли в церковь искать поддержку и помощь. И, знаете, слава Богу. Многие из этих «подсвечников», так их называли, стали по-настоящему верующими людьми. Понимаете, нельзя сделаться чистым, глядя на кран. Нужно под кран подставить руки. И когда вода потечет, ты поймешь, что такое вода. И что такое быть чистым.
Но для меня перемена произошла раньше, в 1986-м. В ноябре меня назначили священником в Иванково, это граница чернобыльской зоны. Храм был небольшой, домовая церковь, и единственный в поселке. Там служил отец Василий, но заболел, его перевели. Это была… не зона отчуждения, но зона отселения. После аварии прошло всего полгода. Оттуда рванули все. Приезжали только ликвидаторы, в Иванково был штаб. Ликвидаторы шли в штаб, а потом — в храм. В тот момент люди перестали бояться. Приход всегда был полон.
Что они спрашивали? Они просили. «Батюшка, благослови». «Батюшка, я крещеный в детстве. Я не думал никогда, а теперь понимаю, что Бог есть. Освятите мне крестик». Много было и некрещеных. И очень много из Ростовской области, она вторая по количеству ликвидаторов. Иной просто свечку поставит и стоит, долго стоит. Некоторые впервые в жизни исповедовались и причащались. Перед лицом смерти человек думает не про победу коммунизма, конечно.
Бабушки-прихожанки говорили: «Батюшка, а дэ воно?» Радиация. Ее же не видно. Не видно, значит, нэма. А ты читаешь 12 евангелий Страстей Христовых, до шестой дочитываешь, и мысли в голове путаются, а в горле дерет, говорить не можешь. «Да то пылюка». Потом организм перестает выводить эту «пылюку», становится все хуже. В какой-то момент доктор сказал: «У вас два пути: или работать на таблетки, или срочно уезжать». Так я оказался в Ростове. Никаких родственников у меня здесь. Просто «дан приказ ему на юг». Здесь с Божьей помощью построили собор, в этом году ему будет 20 лет.

Не хочу сказать, что я безразличный человек, это не пафос, поверьте, но святые отцы учат молиться: «Господи, не моя воля, а твоя да будет». На что мы жили? Зарплаты были невысокие, а еще половину из них государство забирало в Фонд мира. После распада Союза ситуация с зарплатой изменилась, конечно. Стало еще хуже. Если раньше была какая-то стабильность, хоть половина оставалась, то в 90-е и этого не стало. Мы с вами в какой-то момент были «миллионерами»! Вы помните? В этом тоже была своя прелесть. Нам «повезло», мы пожили в эпоху перемен.

МАНЕКЕНЩИЦА ИРИНА ЛОПЫРЕВА

в советское время — демонстратор одежды, сейчас — бизнесвумен, мама Виктории Лопыревой

Ирина Лопырева

— Недавно по Первому каналу показывали сериал про советский Дом моделей. Смотреть было интересно, но многое там, как мне кажется, придумано для остроты сюжета. Вот эти истории с закрытыми бельевыми показами, на которые приходили партийные деятели — у нас такого никогда не было. Нет, мы демонстрировали белье, но это был рабочий процесс, для работников швейных организаций.
Нас было человек пять на весь Ростов. Настоящих профессиональных манекенщиц, с записью в трудовой и полным рабочим днем. В советское время моделей не было, были «демонстраторы одежды», в народе — манекенщицы.
Я попала в этот мир случайно. Только поступила на журфак в РГУ, считала себя неприлично худой и высокой, в школе была выше многих мальчишек. Однажды просто шла по улице, меня заметили и пригласили в ростовский Дом моделей. Там выяснилось, что мне надо сбросить пару килограммов.

В Ростове было два заведения с похожими названиями: Дом моды и Дом моделей, оба находились на Большой Садовой, тогда Энгельса. Дом моды относился к сфере бытового обслуживания, что-то вроде ателье индпошива, Дом моделей был более серьезной организацией и подчинялся министерству легкой промышленности. Здесь работали очень сильные конструкторы и модельеры. Слова «дизайнер» тогда тоже не было, а еще не было стилистов и визажистов. Перед показами и съемками для журналов мы сами красились и укладывали волосы при помощи плойки, бигуди и фена. Чаще всего нас снимали для ленинградского журнала мод.
Не нас подгоняли под вещи, а вещи шили для каждой из нас по индивидуальным меркам, хотя мы были взаимозаменяемы. Коллектив маленький, все девочки с высшим образованием. В штате демонстраторов был только один мужчина.
У нас была стандартная советская зарплата, 120 с небольшим, но мы подрабатывали повсюду: на показах для фабрик, в «Пушинке», в лаборатории головных уборов, в столице. В итоге очень неплохо все зарабатывали.
Меня часто отправляли в командировки, в Москву, например. Я была мобильной, тогда еще без детей, и собиралась за полчаса. Министр легкой промышленности, как поговаривали, мне симпатизировал. Думаю, поэтому, когда нужно было, чтобы какие-то модели в Москве наверняка утвердили, отправляли меня.

Когда говорят, что в Союзе все были серые и безликие, я готова спорить. Да, в магазинах ничего не было, но у людей все было. Покупали у фарцы, в «Березках», из Москвы привозили, из-за границы. Доставать нужно было все — даже полиэтиленовые пакеты с ручками.

Но и в сельских клубах приходилось работать. Боже мой, в каких только условиях мы ни переодевались! Случалось менять наряды с цирковой сноровкой, чтобы сократить паузы между проходками. Работать впятером очень комфортно, втроем сложнее, но однажды пришлось стать Копперфилдом: меня в одиночку отправили с коллекцией в Литву, на всесоюзное совещание. Костюмер Галина Филипповна в спешке привезла для меня обувь только на левую ногу. Попробуйте походить по подиуму в двух левых ботинках, не споткнуться, не упасть, да так, чтобы никто ничего не заметил. Но у меня было несколько случаев в жизни, связанных с непарной обувью, мистика просто.
«Иди с таким лицом, как будто ты хочешь кого-то убить», — так сейчас иногда говорят подиумным моделям. А нам говорили улыбаться, если не губами, то глазами. Должен был быть контакт со зрителем. Еще говорили: «Девочки, зажали в попе монету!» Плечи нужно было отвести немного назад, живот втянуть и идти «бедрами вперед». Сначала появляется твоя нога, а потом ты. В Доме моделей мы ходили подиумной походкой, как на дефиле, сменяя друг друга. А в Доме мод, где я подрабатывала, делали упор на хореографию, выходили «хором», синхронно, с элементами танца. В принципе это было красиво, просто хореограф не очень видел разницу между выступлениями танцевальных коллективов и подиумными показами.

Параметров 90-60-90 в советской модной индустрии не было. Манекенщица могла быть 44 и 46 размера — это для подиума и 48 размера — больше для фабрик.
В нашем Доме моделей работала легендарная Розалина Гоч. Она вела показы и сопровождала наши проходки текстом. Помните, «брюки превращаются в элегантные шорты», а у Розы была коронная фраза про Анну Каренину: «Когда в зал входила Анна, никто не видел, какое платье на ней надето. Она была картиной, все остальное — рамой». Если бы хоть раз Роза не сказала эту фразу, мы бы от удивления не смогли работать. Муж Розы возглавлял уголовный розыск, пара была потрясающая.
Розалина хорошо знала всех ростовских актеров, да и не только ростовских, поэтому мы постоянно бывали с показами в Доме актеров, ходили к ним на капустники и премьеры, одним словом, дружили домами. Там и Ильченко с Карцевым бывали, и Михаил Жванецкий. Показывали заграничные фильмы. Веселое было время. Очень. Что-то такое особенное витало в воздухе.

Когда говорят, что в Советском Союзе не было никакой моды, все были серые, одинаковые и безликие, я готова спорить. Какая серость, помилуйте! Индивидуальность ценилась всегда. Как и красота. Она была исключительно природной, без инъекций и пластики. Не было желания быть похожими друг на друга. Сейчас, пожалуй, больше одинаковости, потому что можно просто пойти к хирургу и сделать себе такие же, как у всех, губы, нос и грудь. Да, дефицит, в магазинах ничего не было, но у людей все было. Не у всех, конечно, согласна. Покупали у фарцы, в «березках», из Москвы привозили, из-за границы. Доставать нужно было все — даже полиэтиленовые пакеты с ручками.
С массовой советской модой было сложнее. Коллекции, которые мы демонстрировали, были весьма высокого уровня. Все плохое случалось на этапе отшива моделей для массового производства. Фабрики выбирали модели попроще, ткани подешевле. И в магазинах оказывалась какая-то совсем другая одежда. Мы были в особом положении, потому что могли покупать одежду с подиума. Все девочки умели шить и вязать. Оставалось достать обувь, джинсы и хорошее белье. Все это специальные люди приносили прямо на работу. Однажды возвращалась из Москвы с кучей импортной косметики. Была одна из самых холодных зим, прямо какой-то апокалипсис. Самолеты не летали, с огромным трудом мы попали в поезд. Железнодорожные пути постоянно заносило, и мы ехали до Ростова почти трое суток. Новый год мы встретили в пути. Холод был такой, что наши купе заледенели, и мы оккупировали вагон-ресторан. Уйти было нельзя, место сразу бы заняли. Так и ехали, сидя за столом. Деньги кончились очень быстро, и мы начали расплачиваться с официантами моей косметикой. В общем, весь мой запас остался в поезде. Но это того стоило, потому что, когда я вернулась в свой вагон, то увидела лед на стенах и в стельку пьяного проводника, который спал, накрывшись двумя матрасами.

В начале 90-х жизнь стала другой в одночасье. Все изменилось. Дом моделей, отечественные модельеры стали никому не нужны: в страну полился поток дешевой одежды. В 90-е не стало манекенщиц, но появились модели. Их было несметное количество, потому что за деньги быть моделями учили всех, даже пампушек с ростом полтора метра. Это было время больших возможностей. Открылись границы, и началась великая миграция. Уезжали кто в Москву, кто за границу. Я тоже чуть было не уехала в Канаду, но в последний момент решила остаться. И, перелистнув эту страницу жизни, ушла в бизнес.

На месте Дома моделей со временем возник бутик «Подиум».

СОТРУДНИК УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА АМИР САБИТОВ

в советское время — заместитель начальника Управления уголовного розыска ГУВД Ростоблисполкома, сейчас — полковник милиции в отставке

Амир Сабитов (на фото справа)

— Распад Союза я воспринял очень болезненно. Первое, что почувствовали работники милиции — повальные невыплаты зарплаты, преследования за какие-то пустяки. «Выстрел в воздух, патрон использован? Уволен». Ну, и сами знаете, что в начале 1990-х началась «великая криминальная эволюция». Авторитеты уголовного мира начали создавать свои армии.
Все разрушалось, сотрудники разбегались. Оставались только донкихоты, которые действительно падали в голодные обмороки. Зарплаты были смехотворные. Вот еще показательный момент: в начале 90-х никто не шел в юридическую академию, а сейчас, посмотрите, опять, как в советские времена, там огромный конкурс.
Тогда остались только самые идейные. Остальные разошлись кто куда. Я уже вышел на пенсию и работал в службах безопасности банков. Юные капиталисты боялись нас, но знали, что мы их защита. Я работал в одном из первых в Ростове коммерческих банков, просуществовал он, правда, недолго. Я почувствовал, что жизнь владельца этого банка на волоске. Сказал ему: «Дорогой, хватит ерундой заниматься. Плохо кончится». Имея в виду, что они скрывались от налогов и отмывали деньги. «Амир Павлович, не сочиняйте». Я не стал ждать и ушел охранять другого богатого человека. Директора того банка через полгода убили.

В аппарате Управления я один такой аксакал — дожил до 85 лет. В угрозыск пришел в 1958 году из проектного института. Оперативников тех лет хорошо описали братья Вайнеры. Вспомните Глеба Жеглова. Часто это были люди, прошедшие всю войну, преданные делу, с богатым жизненным опытом. Милиция тогда была народной, доверяли ей люди полностью.
В советское время не было СОБРа, ОМОНа. Захваты, задержания, перестрелки — все делали сами: я и два-три человека из отдела. Зато были БСМ — бригады содействию милиции. Когда работал в райотделе, у меня был с десяток таких ребят-комсомольцев, это была реальная сила. На них можно было положиться, что-то случилось ночью — значит, звонишь им ночью, в выходной — значит, в выходной. Сегодня трудно понять, как это возможно: человек после работы тратит личное время, чтобы помогать милиции.
Некоторые внештатники были выдающимися. Был такой знаменитый сыщик Юрий Закшевер. Он работал в НИИ за кульманом, а по окончании трудового дня становился внештатным сотрудником угрозыска. Он очень многое сделал для раскрытия знаменитого дела «санитаров». Добыл важные сведения, ставшие едва ли не ключевыми в изобличении банды. Зная, что Закшевер — одна из ведущих фигур расследования, преступники пытались его убить. Я долгое время держал его на конспиративной квартире. После поимки «санитарных» лидеров он без помех был принят в ростовский уголовный розык и стал моим замом. Чрезвычайно умный, смелый человек, был награжден орденом Красной Звезды за обезвреживание вооруженного убийцы.

Что говорить, если полиция на Дону появилась на 82 года позже, чем в остальной России, и то, можно сказать, совершенно случайно.

Я всегда симпатизировал Сергею Жигунову, возможно потому, что когда-то сам прошел путь «гардемарина» — стал военным моряком-офицером. Но его фильм «Однажды в Ростове» меня разочаровал. Он о банде «фантомасов» — братьев Толстопятовых, державших в страхе весь Ростов в 1968-1973 годах. Что скажешь, сценарий грешит мифами и домыслами. А Леонид Каневский снимал фильм об уже упомянутой «банде санитаров» для своего цикла «Следствие вели». Там я консультировал, постарался сделать, что в моих силах. Фильм получился достоверный. Эта группировка действовала в Ростове в 1980-1981 годах. Свое название получила оттого, что бандиты совершали преступления под видом медработников. Когда мы вели разработку этих «санитаров», которые грабили и убивали «цеховиков», богатых людей, часто связанных с обкомом, в процессе вышли еще и на самую мощную в Советском Союзе группировку наркодилеров. И дальше уже параллельно работали по «санитарам» и наркоторговцам. Масштаб наркосети был колоссальный, огромные зарубежные связи. Оказалось, что одним из центров распространения наркотиков был ростовский онкоцентр. Именно тогда в Ростове создали отдел по борьбе с наркооборотом, который потом стал целым управлением.
На Дону вообще всегда было непросто. Вы в курсе, что именно здесь еще в царские времена был создан первый полицейский спецотряд, вооруженный автоматическими пистолетами и железными щитами для борьбы с особо опасными преступниками?

Ростов — торговый город, сюда вечно съезжались преступники со всех краев страны. Самым кровавым убийцей все считают Чикатило. Но, изучая архив областного ГУВД, я наткнулся на уголовное дело Егора Башкатова, это страшный предшественник Чикатило, который в 1920-х годах лишил жизни 459 человек. Там много пересечений с Чикатило, вплоть до внешнего сходства, жертвами обоих часто становились случайные попутчики.
Но Башкатов не насиловал свои жертвы и не расчленял трупы. В обычный мешок он засовывал камень, сооружал кистень и пробивал им голову жертве. Первые преступления Башкатов совершил в начале 1920-х, а поймали его только в 1932-м. Приговорили к исключительной мере.
Да что говорить, если полиция на Дону появилась на 82 года позже, чем в остальной России. Вы знали об этом? Это были времена правления императора Павла I. Человеком он был мнительным и жестоким. Дворянство, значительно урезанное императором в правах, было недовольно его правлением и готовило заговоры. Им мешал личный телохранитель, донской казак и дворянин Евграф Грузинов. Опытный, беспредельно преданный Павлу. Он создал систему охраны, при которой Павла невозможно было убить. Заговорщики это понимали и сделали поклеп на Грузинова. И Павел I им поверил. Казака сослали на Дон, в Черкасск, где затеяли «расследование». Фальсификации, пытки, военный суд — в итоге Грузинова запороли кнутами. Так 216 лет назад на Дону появилась полиция. Практически случайно, лишь потому, что инквизиторы казака обнаружили на Дону отсутствие этого учреждения, необходимого в их «расследовании». А без Грузинова Павел протянул чуть больше трех месяцев.

ТУРАГЕНТ ТАТЬЯНА НЕЧЕПАЕВА

в советское время — сотрудница бюро молодежного туризма «Спутник», сейчас — владелица туркомпании, 2 отелей, член правления ТПП Ростовской области

Татьяна Нечепаева

— При Союзе в Ростове было три туристические организации: «Турист», «Интурист» и бюро международного молодежного туризма «Спутник». Я окончила филфак и пошла работать в «Спутник», если сегодняшним языком говорить, менеджером по туризму. А туризм, как и все в Союзе, был плановым: скажем, 20 путевок нужно было продать сталеварам из Норильска, 10 — дояркам из-под Воронежа и так далее. А потом началась перестройка, потом — развал всего, желание путешествовать у людей поубавилось, да и денег тоже. Началась эпоха челноков и шопных туров.
Мой самостоятельный бизнес, когда я ушла из «Спутника», начинался именно с шопного туризма.
В Польшу и Турцию везли инструменты, часы «Победа», мясорубки, водку и красную икру (если удавалось раздобыть). В Китай — фетровые шляпы и пальто с соболиными воротниками. Еще китайцы охотно брали нашу косметику. Некоторые тащили за границу швейные машинки, а кто-то умудрялся даже деревообрабатывающие станки. Обратно на родину привозили импортные «тряпки».

Помню, сколько было возмущений, когда мы организовали первую поездку в Эмираты, шоп-туристы чуть меня не съели: «Куда вы нас привезли, мы думали, тут телевизоры по 10 долларов». А телевизоры были по 100. Ничего, все равно закупились. Пришлось за ними специально высылать АН-12, грузовой самолет, который летел следом за туристами и вез их покупки. Весь Ростов одевался из этих самолетов. Темерник, Центральный рынок, «Гулливер» — я знала многих шопников, которые сдавали один и тот же товар в разные места по разной цене. Где-то это была доступная вещь, а где-то штучный дорогущий эксклюзив, хотя «разливалось» все из того самого АН-12.
Вообще было здорово. Челноки были отчаянные люди, все интеллигенты: врачи, учителя, инженеры. А какими стали туры выходного дня! Садились люди в автобус и ехали из Ростова в Донецк за колбасой и сосисками.
В дальние туры возили с собой ведра, варили в них суп из пакетов. В прямом смысле хлебали из одного ведра, считай, выживали вместе. Куда уж больше сплоченность.

Только кажется, что челночить — это был такой легкий способ заработать денег. Нет, занятие, прямо скажем, не для всех. Отправила я как-то мужа в Пакистан. Но коммерсант он оказался еще тот. Привез партию ботинок, но все на левую ногу. Пришлось вернуть его в медицину.

Китайцев для товарообмена нам привезли прямо в Благовещенск. Одна наша дама налила воды в пузырьки из-под одеколона, посадила колпачки на клей «Момент» и впарила их китайцам. Я думала, там нас и закопают.

Были бандитские наезды, крайне сложные ситуации, когда уже детей надо было вывозить из города. Милиция, мягко говоря, не очень защищала. После обращения в органы стало только хуже. Я где-то год варилась в этой неприятной каше, а потом мне повезло, получилось найти выход на нужных людей. Это были настоящие «авторитеты». Они научили меня правильно отбиваться от наездов: «Смотри, приходят и говорят: «Давай деньги». Первый вопрос: «Вы кто?» Они должны ответить. Ничего не говорят? Гони их в три шеи. Серьезные люди представляются». Все думали, что это моя «крыша», но никакую дань мы им не платили.
Как-то повезла группу в Китай. Летели через Благовещенск. Везли шляпы, пальто. И вдруг границу закрыли, челноки меня чуть не растерзали. Я пошла в местную администрацию, договорилась, что нам привезли китайцев прямо в Благовещенск. Организовали стихийный рынок, начался товарообмен. Это не столько странная, сколько страшная история. Я думала, там нашу группу и закопают. Потому что с нами была одна дама. Она привезла пузырьки из-под мужского одеколона, налила в них воды и посадила колпачки на клей «Момент». И впарила их китайцам, обменяв на спортивные костюмы. Когда я начала ее отчитывать, она мне так ответила: «Вывозят наш стратегический товар, а нам всякую гадость подсовывают? Это им маленькое возмездие». Но мы выжили, похоже, в тот день китайцы так и не смогли открыть «русский одеколон».

Но я сейчас рассказываю, как было тяжело, а сама думаю: люди как-то счастливее были, чем сегодня. Может, потому что тяжелые времена людей сплачивают. И потом, мы были такие неискушенные. Советского человека очень легко было сделать счастливым. Помню, все тогда мечтали о кожаном плаще. А шуба — это вообще был знак того, что жизнь удалась. Идешь по Большой Садовой и чувствуешь себя королевой. Сейчас хоть с ног до головы облепи себя премиальными брендами, такого не ощутишь.

Мы сегодня посмеиваемся над туриндустрией Советского Союза. Все эти установочные беседы про «обликоморале», как советский человек должен вести себя за границей, обязательные отчеты и черные списки. Но иной раз думаешь, что это и правда полезно. Начали возить туристов в Эмираты, в хороший отель — некоторые тащили все подряд, вплоть до посуды и пультов от телевизора. И в тюрьму наши люди там попадали, потому что пить нельзя в публичных местах. Таких туристов сажают в клетку на всеобщее обозрение и порицание. А их ведь предупреждали.
Отправили группу туристов в Турцию в «пять звезд». Мне звонят оттуда: уймите своих, все-таки они тут не одни. Ростовские гости сели на ресепшене, и там их настигла ностальгия — они разложились и начали есть вяленую рыбу.
Постепенно, к концу 90-х, ажиотаж вокруг шоп-туризма поутих. У нашего соотечественника появилась новая мечта — увидеть Париж, символ буржуазного европейского рая.