Развалины старой церкви недалеко от Шишкинской сосны (Мерекюла)

Николай Лесков: О Меррекюле говорят, будто тут «чопорно»; но это, может быть, так было прежде, когда в русском обществе преобладала, какая ни есть родовая знать. Тогда тут живали летом богатые люди из «знати», и они «тонировали». А теперь тут живут генералы и «крупные приказные» да немножко немцев и англичан, и тон Меррекюля стал мешаный и мутный. Украшают и оживляют место генеральши и их потомство — дети и внуки, которых они учат утирать носы, делать реверансы и молиться рукою. Между генеральшами одна напоминает мне преблагословенное время юности, когда у неё не было ещё ни детей, ни внучат и сама она была легкомысленная чечётка. Не знает она основательно ничего, или, точнее сказать, знает только одни родословные и мастерски следит за тем, кто из известных лиц, где живёт и в каких с кем находится короткостях. Она считает себя благочестивой, и её занимает распространение православия среди инородцев. Меррекюль чрезвычайно удобен для этого рода занятий: здесь есть православный храм в честь Казанской иконы Божией Матери «маленький как игрушечка», много чухон или эстов, которые совсем не имеют настоящих понятий о вере. Среди них возможны большие успехи.

Что не говори, а путешествие на велосипеде часто расширяет горизонт гораздо активнее, чем автомобиль. Только с велосипеда я смог заметить заросшее кладбище и останки старинной церкви. Да и по грунтовым дорогам, одна из которых проходит рядом с объектом сегодняшнего обзора, оказываешься на автомобиле только в исключительных случаях. Поэтому решено было поделиться с вами этим открытием, дорогие читатели "Стены".

Позже уже в интернете нашел информацию по моей находке:

Построена в 1867 году в местечке Мерекюла, недалеко от Усть-Нарвы, при старосте прихода Константине Бормане. Автор и вдохновитель идеи создания церкви - священник Александр Гумилевский из Петербурга. Он хотел построить "маленькую, но хорошенькую православную церковь на видном месте", а благочестивым поводом послужило чудесное избавление от смерти Великого Государя Александра II. Ее соорудили из дерева, при большой дороге, покрыли белой жестью и раззолотили по кантам (Н.Лесков - "Загон"). Эту церковь посещали писатель Н.Лесков, художник Н.Шишкин и другие известные люди.

Во время войны местечко было сожжено, а церковь сохранилась. Здесь в феврале 1944 года шли жестокие бои, немцами был уничтожен десант из 500 советских моряков. А пятиглавый каменный собор святого князя Владимира, построенный в Усть-Нарве в 1893 году по проекту архитектора А.Новицкого, был взорван немцами в 1944 году. Православные жители поселка остались без своего святого храма и не имели возможности молиться Господу сообща, нужно было ехать в Нарву.

В 1946 году по благословению Архиепископа Таллиннского и Эстонского Павла решили перенести деревянную церковь из Мерекюла
в Усть-Нарву. В 1947 году под руководством старосты прихода Кирилла Юхимьюка началась перевозка церкви на новое место, в
основном женщинами, которые на подводах и волоком на катках перевезли ее на улицу Свободы. (Vabaduse 63)

C дороги видна только разрушеннаая ограда церкви

 


Остатки массивных петель главного входа на территорию 

Не так давно поставленная башенка в память утопает в зарослях и праткически не заметна

 

Вот так выглядит это вблизи

 

 

Еще один вход на территорию со стороны теперь уже леса

 


Кресты на кладбище практически не сохранились за редким исключением.

 


Кладка стены продержится еще не одню сотню лет. 

Это все, что осталось от кованной ограды

 

 

 

 

Местами железные кресты явно спилены. Интересно, почему не все и при какой власти

 

 

 

 

Надпись на кресте: "Доргому родителю Петру Сергеевичу Меррекюльскому"

 

 

 


Хутор, возле которого поворот к церкви (если ехать со стороны Усть-Нарвы)

На карте, для тех кто захочет своими глазами развидеть:

И чуть дальше Шикинская сосна. Редкое фото без свадебных машин и молодоженов :)

 

 

И еще немного из того, что выудил в Интернете:

ЯВЛЕНИЕ ИКОНЫ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ
ВО ГРАДЕ КАЗАНИ. 21 июля

Казанские храмы Эстонии

Казанская церковь в Мерекюла

Казанская церковь в Мерекюла

СТРАНИЧКИ ИСТОРИИ …

В публикуемых отрывках из VI главы рассказа Н.С. Лескова «Загон» (1893) рассказывается, как в дачном месте Мерекюла на берегу Финского залива, в 14 км от Нарвы, в 1868 г. была построена деревянная церковь Казанской иконы Божией Матери по инициативе петербургского священника Александра Гумилевского. Он родился в селе Рождествено под Гатчиной в семье дьяка. В 1855 г. успешно закончил Духовную академию, был преподавателем Санкт-Петербургской Семинарии, потом был назначен священником церкви Рождества Христова на Песках. Отец Александр был одним из инициаторов создания воскресных школ на заводах для рабочих и в 1860-61 гг. был духовником Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия, созданной вел. кн. Еленой Павловной и хирургом Н.И.Пироговым. При своём храме в Санкт-Петербурге о. Александр создал Братство для благотворительной деятельности. В 1864 г. церковно-приходские Братства и Общества были официально ут-верждены указом Александра II.

В 1866 г. о. Александр Гумилевский был переведён в Нарву. В 1867 г. общественность Петербурга при поддержке вел. кн. Елены Павловны вернула его из ссылки, но место его в приходе на песках было занято другим священником. Он согласился на место священника в Обуховской женской больнице. В 1869 г. исповедывал больную тифом, заразился и скончался. Похоронен на Смоленском кладбище на общественные средства, так как у семьи денег не было.

Загон-Глава VI. Возвышенные порывы | Лесков Николай Семенович

О Меррекюле говорят, будто тут «чопорно»; но это, может быть, так было прежде, когда в русском обществе преобладала какая ни есть родовая знать. Тогда тут живали летом богатые люди из «знати», и они «тонировали». А теперь тут живут генералы и «крупные приказные» да немножко немцев и англичан, и тон Меррекюля стал мешаный и мутный.

Меррекюльские генералы, которые еще не вышли в тираж, находятся большею частью в составе каких-нибудь сильно действующих центральных учреждений, и потому они о быкновенно присутствуют шесть дней в столице, а в Меррекюль приезжают только по субботам. В течение шести будних дней в Меррекюле можно видеть только самых старых генералов, в которых столица уже не ощущает летом надобности, но они не делают лета и в Меррекюле. Украшают и оживляют место одни генеральши и их потомство - дети и внуки, которых они учат утирать носы, делать реверансы и молиться рукою. Между генеральшами одна напоминает мне преблагословенное время юности, когда у нее не было еще ни детей, ни внучат и сама она была легкомысленная чечетка. Да! Здесь она, которая когда-то крикнула «президента» и упала под стол.

Ее давний «петушок» теперь достиг уже всего, чего он мог достичь, и в нынешнем году выходит в тираж. Будущим летом они уже не будут жить в Меррекюле. Мы едва узнали друг друга и, конечно, не много говорили о прошлом. Мы чувствуем, что мы стары и нам некстати вспоминать, какие мы были в то время, когда она упала под стол. Генеральша, по-видимому, желает поддерживать со мною знакомство, но так вежлива, что старается говорить всегда о таких вещах, которые мне неинтересны. Впрочем, иногда она говорит со мною о Толстом, которого она «похоронила для себя после Анны Карениной». Как он «пошел косить» - она ему сказала: «Прощай, батюшка!» Она на него, однако, «не нападает, как другие». «Зачем, нет! Пускай он себе думает что хочет, но зачем он хочет это распространять. Это не его дело. Суворин его отлично… Он его почитает и обожает, а на предисловие к сонате отлично… Не за свое дело и не берись. Род человеческий кончаться не может… Суворин отлично!…» На эту тему генеральша неистощима и всегда сама себе равна: Суворина она ставит высоко: «il a une bonne tete», {У него хорошая голова (франц.).} а Толстой «гениальный ум, но ce nest pas serieux, vous savez.{Это не серьезно, вы знаете (франц.).} Толстому, по-моему, одного нельзя простить, что он прислугу и мужчин портит. Это расстраивает жизнь. У меня была честная, верная служанка - и вдруг просит: «Пожалуйста, не приказывайте мне никому говорить, что вас дома нет, когда вы дома: я этого не могу». - «Что за вздор такой!» - «Нет-с, говорит, это ложь - я лгать не хочу». И так и уперлась. Чтобы не давать дурного примера другим, я должна была ее отпустить, и только тогда узнала, что эта дурочка все «посредственные книжки» читала. Но зато теперь у меня служанка, ох, какая лгунья! Каждое слово лжет и кофе крадет; но надо их почаще менять, и тогда они лучше. Другое дело мужчины: это самый беспутный и глупый народ на свете, и главное, что с ними нельзя так часто менять, как с прислугой. У них на уме то же самое, что было у нигилистов, - чтобы не давать содержания семейству; но это в таком роде не будет: все останется, как мы хотим».

Не знает она основательно ничего, или, точнее сказать, знает только одни родословные и мастерски следит за тем, кто из известных лиц где живет и в каких с кем находится короткостях. Она считает себя благочестивой, и ее занимает распространение православия среди инородцев. Меррекюль чрезвычайно удобен для этого рода занятий: здесь есть православный храм, «маленький как игрушечка», много чухон или эстов, которые совсем не имеют настоящих понятий о вере. Среди них возможны большие успехи.

Waldkapelle и памятник Генту, бывшему владельцу Меррекюля:

Прежде тут была только лютеранская каплица, построенная в лесу. Она и теперь на своем месте. Ее называют Waldkapelle. {Лесная капелла (нем.).} Она вся из бревен и крыта лучиною; в ней есть орган и распятие да на вышке небольшой колокол. Ни внутри, ни снаружи нет никаких портативных драгоценностей. Перед капеллою расчищена полянка, посредине которой приютилась маленькая колонка. Это памятник Генту; а вокруг, под большими великолепными соснами, стоят скамейки, на которых любят сидеть охотники до поэтической тишины. Здесь прелестно читать, и этим пользуются немногие любители чтения, какие кое-где еще остаются. Хорошо здесь играть и в крокет, но это не позволяется. На дорожках, ведущих к капелле, есть столбы с надписями: «Просят не играть в крокет у капеллы». По мнению немцев, дом молитвы надо удалить от шума: ему пристойна тишина. Няньки этим недовольны и приводят сюда генеральских детей, которые тщательно брыкают ногами в памятник покойного владельца Меррекюля и стараются оборвать окружающие цоколь цепи. Люди бурных инстинктов не найдут это место веселым; но многие говорят, что здесь им «хотелось молиться».

Лет двадцать или больше назад сюда по некоторым особого рода обстоятельствам прибыл из Петербурга православный священник Александр Гумилевский. Он был человек молодой, горячий и мягкосердечный, с любовью к добру, но без большой выдержанности и последовательности. Он начал проповедовать и так увлекся своим маленьким успехом, что счел себя за Боссюэта и позабыл об Аскоченском, который тогда действовал в духе и силе нынешнего Мещерского. За это неосторожный бедняк был смещен из Петербурга в Нарву, где все чрезвычайно не нравилось и ему и его домашним.

Думали однако, что он еще дешево отделался и что ему могло бы достаться гораздо хуже; но митрополит Исидор не любил портить жизнь людям.

Вина же Гумилевского состояла в том, что он «увлекся духом христианина» и вообще был родствен по мыслям архимандриту Федору Бухареву, который все хотел примирить «православие с современностью», и достиг только того, что его стали называть «enfant terrible {Ужасный ребенок (франц.).} православия». Аскоченский, как жрец, «заклал» его и «обонял воню его крови». Но архимандрит Бухарев был умнее и характернее Гумилевского, и притом он был одинок в то время, когда Аскоченский вонзил ему в грудь свой жертвенный нож и «бегал по стогнам с окровавленной мордой». Одиночество для борца - большое удобство!

В Нарве Гумилевскому приходилось терпеть и от своих и от чужих; а главное, здесь ему не перед кем было говорить свои экспромты. Русская публика в Нарве к этому не приучена, и жаждавший деятельности молодой и действительно добрый человек почувствовал себя лишенным самого дорогого и приятного занятия и начал было заниматься иным делом, но остановился. В Меррекюле он встретил знакомых петербургских генеральш и задумал с ними построить здесь «маленькую, но хорошенькую православную церковь». В ней добрый священник надеялся опять «расширить уста своя», так как он мог надеяться, что идоложертвенный Аскоченский имеет на кого метаться в Петербурге, и что будет сказано за Нарвою - он того не услышит. Можно будет говорить самые смелые вещи, вроде того, что все люди на свете имеют одного общего отца; что ни одна национальность не имеет основания и права унижать и обижать людей другой национальности; что нельзя молиться о мире, не почитая жизни в мире со всеми народами за долг и обязанность перед богом, и т. д. и т. д. Все это Гумилевский любил развивать в петербургском рождественском приходе и хотел пустить генеральшам в Меррекюле, что и было бы кстати.

Выбор места для русской церкви в Меррекюле был обдуман «с русской точки зрения». Церковь не хотели прятать, как Вальдкапеллу, а напротив - находили, что нужно «выдвинуть ее на вид». И потому ее построили при большой дороге, по которой ездят в Нарву на базар и к бойням, где режут животных на мясо. Церковь должна всем бросаться в глаза: через это кое-что может перепадать в кружку от прохожих и проезжих (последнее, однако, не оправдалось, но, может быть, только потому, что чухны очень расчетливы и скупы). Во внешней отделке русская церковь тоже превзошла Waldkapelle. Та хотя и привлекает своим gemutlichkeitoм, {Уютностью (нем.).} но лишена всякого блеска, и в ней даже украсть нечего. Нашу церковь покрыли белою жестью и раззолотили по кантам. «Золото заиграло на солнце», а ночью к алтарю храма протянул свою дерзкую руку вор и унес кое-какие ценности, которые ему попались под руку. Потом это повторилось и еще раз, а проповеди, в том духе, как предполагал Гумилевский, в этой «маленькой, но хорошенькой» церкви не последовало. Гумилевскому, который надеялся направлять курс нового корабля по-своему, не пришлось этого выполнить. Его пожалели и возвратили в Петербург в больничную церковь «напутствовать умирающих», которым он мог говорить что угодно, а они могли узнавать о пользе его внушений только в новом существовании. О проповеди в Меррекюле более не заботились. Меррекюльскую церковь приписали к собору в Нарве, откуда и до сих пор приезжают сюда священник и дьякон, служат вечерню и всенощную в субботу, а на другой день обедню, и опять уезжают в Нарву.

Проповеди не бывает, но хлопот все-таки много, и все это стоит порядочных денег для ктиторской кассы крошечной церкви. Казалось, что доход мал оттого, что ко всенощным мало ходят, потому что в это время ходят гулять и слушать музыку. Позаботились, чтобы под праздник на Визе не играла музыка; но, однако, это немцам помешало, а церкви не помогло: гуляют и без музыки. Попробовали показать великолепие и учредили крестные ходы из храма на Казанскую и на Спаса. Это произвело впечатление, так как таких религиозных церемоний здесь еще не видали; но эстам не разъяснили значения этих процессий, и они до сих пор называют это тоже «гуляньем». Ношение блестящих на солнце вещей из русского храма сделало только церковь предметом внимания воров, которые все думают, что там «гибель денег».

Явилась необходимость нанимать постоянного сторожа на целый год; но и при стороже воры опять приходили. Чтобы спасать соблазняющее их богатство, драгоценности стали увозить на зиму частью в Нарву в собор, частью к старосте, что тоже рискованно и не совсем законно. Но всего более изнуряет «доставка духовенства» к каждой службе, и чтобы избежать этого, нашли нужным построить в Меррекюле летнюю поповку.

Предприятие в этом роде показывает, что дела за Нарвой шли совсем не в том направлении, какое предсказывал Катков, и впереди это будет доказано еще ярче.

Постройка летней поповки в Меррекюле представляла затруднения: опасались, что свои собственные власти найдут это, пожалуй, излишним и не велят строить; но можно построить дом для школы, так, чтобы она была меньше школою, чем поповкою и сторожкою. Это сделали. Построили дом, вместимостью не меньше храма, покрыли его железом; даже загородили проходившую тут проезжую дорожку, чтобы ни конный, ни пеший не мешали делать что нужно, и вот что придумали: завести в этой русской школе такого учителя, чтобы он за одну учительскую плату был тоже церковным сторожем, а кстати также был бы летом звонарем, подметал бы церковь и ходил у дьякона, у батюшек и у старосты на посылках…

Такого учителя выражали желание достать для русской школы в Меррекюле, чем надеялись и достичь большой экономии и пристыдить чухон; но прежде чем успели в этом, пришел в «собрание прихожан» мясник Волков и заговорил для всех неучтиво и неласково, будто при постройке дома для меррекюльской поповки исконный враг наш дьявол смутил строителя так, что он и не мог хорошо различать своего от церковного; словом, возглашено знакомое слово «вор», и… пошло дело об обиде…

Сказались мы и здесь опять в своем виде и в своих правилах.

Но это еще дело провинциальных аборигенов: приезжие генеральши сделали для пропаганды гораздо больше.

Спасибо за внимание, кому интересна дальнейшая судьба уже новой церкви в Усть-Нарве, идем сюда: http://www.stena.ee/blog/oldnarva/knyaz-vladimirskij-hram-v-ust-narve