Сбродная Россия. Краткая история легенды об «Амурской Калифорнии.

В начале декабря в запасниках Музея землеведения МГУ имени М.В. Ломоносова были найдены уникальные фотографии, сделанные во второй половине XIX века. География снимков охватывает практически всю Россию, но особенный интерес представляют фотографии золотоискателей «Амурской Калифорнии», или «Желтугинской республики». С этой историей мы и познакомимся.

История России — это история непрерывного напряженного освоения земли. Изгои — те, кому не находилось места в привычной жизни: беглецы, разбойники, отшельники, еретики, — отправлялись за околицу обитаемого мира, в неизведанное. Им было нечего терять, ими двигало отчаяние.

Следом устремлялись дельцы: охотники в поисках новых угодий, хлебопашцы в поисках ничейной доброй земли, торговцы в поисках новых товаров и новых рынков, лихие люди в поисках кого бы еще пограбить, старатели и промышленники, готовые срыть горы и повернуть вспять реки, чтобы добыть руду. Их звала в дорогу надежда на лучшую жизнь. 

Люди окраины — это случайное сообщество, сброд: выходцы из разных мест и из разных сословий, разного достатка и разных воззрений, которые по разным причинам покинули свои дома и сбрелись тут вместе. 

А потом, не в силах терпеть, что сброд устраивает свою жизнь без его участия, являлось начальство и принималось наводить порядок: заводило полицию, таможню, каторгу, крепостное право, регистрацию по месту пребывания и т.д., и т.п. 

Дикая окраина цивилизовалась, срасталась со старым миром — и уже дети и внуки прежних беглецов и отшельников снимались с места и уходили еще дальше, спасаясь от настигших их законов и законников, податей и их собирателей, наглых чиновников и навязанных правил. 

За монахами-пустынниками следовали в глухие леса обездоленные крестьяне. Земледельцы отстаивали свои пашни от набегов степняков. Беглые холопы смешивались с разбойниками и становились казаками. Волга от чувашских Чебоксар до татарской Астрахани делалась русской рекой. На уральские горные заводы — рабочие окраины страны — свозили крепостных из Центральной России. Строгановы и Демидовы устраивали по своему вкусу целые города. Империя прирастала Сибирью: казаки-землепроходцы пробирались все дальше вглубь континента, отмечая свой путь острогами — крепостями-факториями, из которых потом выросли Красноярск, Томск, Иркутск, Якутск, Нерчинск. Все более экзотические народы присягали на верность Белому царю.

Классики русской исторической науки, прежде всего Сергей Соловьев и его ученик Василий Ключевский, подчеркивали мирный характер русской колонизации: она заключалась не столько в завоевании, сколько в постепенном проникновении на новые территории и в медленной, мягкой ассимиляции малочисленного и разрозненного местного населения. В советской историографии расширение ареала русского влияния обязательно следовало характеризовать как сугубо мирное и исключительно благотворное. Привычный с XVI века термин «покорение Сибири» заменили вегетарианским «вхождением в состав». 

Это, конечно, слишком благостная картина. Русская экспансия, как и любая другая, осуществлялась преимущественно посредством насилия или угрозы насилия, иногда — хитростью или везеньем: Казань брали, Астрахань брали, с Кучумом воевали двадцать лет, Кавказ «замиряли» почти пятьдесят, чукчей спаивали. На покоренных «инородцев» возлагали дань — иногда легкую, а иногда и очень даже тяжелую. Губили природу: в Русской Америке, например, почти все каланы (морские выдры с очень ценным мехом) были истреблены примерно за полвека активного русского владычества, после чего Аляску за ненадобностью продали США. Золото там нашли уже потом. 

Американцы, кстати сказать, осваивали свою страну точно так же — правда, продолжалось это не тысячу лет, а лишь около ста. Всякий, кто разорился, или оказался не в ладах с законом, или попросту устал от упорядоченной скуки Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии, мог уйти на Дикий Запад. Там царило право сильного, и там твои жизненные перспективы были ограничены лишь твоей собственной нерешительностью да наличием у соседа кольта и винчестера. Жизнь на фронтире выковала в американском народе индивидуалистический дух, предприимчивость, неистощимый оптимизм — ту самую «американскую мечту», а также сформировала специфические институты американской демократии, которые не столько управляют людьми, сколько примиряют между собой их интересы. Эту важнейшую для американской историографии идею сформулировал в конце XIX века профессор Университета Висконсина Фредерик Джексон Тёрнер. Примерно в то же время Ключевский в Московском университете разрабатывал идею о решающем значении колонизации и освоения фронтира в русской истории.

Отечественная историческая литература и обыденные представления о русской истории, как правило, сосредоточены на начальстве. Мы почти не задумываемся, чего ради Ермак, Семен Дежнёв, Василий Поярков, Ерофей Хабаров пробирались по огромным ледяным сибирским рекам и ставили остроги на вечной мерзлоте. Мы редко отдаем себе отчет в том, что царь и Москва чаще всего не имели отношения к этим вылазкам и обычно даже не знали о них: землепроходцев отправляли закрашивать белые пятна на карте либо купцы-мехоторговцы, либо воеводы — губернаторы заиндевевших пустошей, которым только на то, чтобы добраться из столицы до места службы, требовалась иногда пара лет. Первая масштабная исследовательская экспедиция, организованная государством, — Камчатская во главе с датчанином на русской службе Витусом Берингом, отправленная Петром I в 1724 году, через 70 лет после приключений Хабарова на Амуре. 

И уж вовсе обделены нашим вниманием изгои и дельцы — странные люди, с которых начинается беспорядочное освоение земли. Мы едва вспоминаем о старообрядцах, которые целыми общинами бежали в тайгу и потом поколениями там жили; о сектантах-молоканах, выселенных из родной Тамбовской губернии в Закавказье и до сих пор живущих там в избах с резными наличниками, будто кругом Среднерусская возвышенность, а не Араратская долина; о немцах, которых Екатерина II пригласила осваивать Поволжье и которые жили компактной автономией близ Саратова вплоть до начала Великой Отечественной войны, когда их в полном составе этапировали в Сибирь; о жизни «во глубине сибирских руд» ссыльных декабристов, которые заводили школы для детей каторжан и выписывали в Иркутск из Петербурга свежие партитуры Шопена; об оборотистых компанейщиках, которые строили на американском побережье форты для защиты от индейцев и договаривались о поставках хлеба из Калифорнии; о казаках, женатых на хантыйских или эвенкийских женщинах, и об их детях, которые говорили на причудливой смеси языков и верили одновременно в Христа и в Дух огня; наконец, об авантюристах-старателях, которые добывали золото на нелегальных приисках в Маньчжурии.

2

Однажды весной в 1883 году к торговцу и мелкому золотопромышленнику Серёдкину, жившему в станице Игнашиной на Амуре, явился некий эвенкийский охотник и предложил за вознаграждение указать золотую жилу, которую он нашел, когда копал могилу для своей матери. Серёдкин отправил своих людей проверить его слова — и действительно, верстах в 35 к югу от Игнашиной на берегу небольшой речки обнаружилось многообещающее месторождение золота. 

Некоторая сложность состояла в том, что оно находилось на правом берегу Амура, который, согласно Айгунскому договору 1858 года, принадлежал Империи Цин — попросту говоря, Китаю. Впрочем, в этой части Приамурья земля с китайской стороны была дикая, необжитая — ее легко можно было счесть ничейной. 

Слухи о необыкновенно богатых золотых россыпях — как водится, сильно преувеличенные — очень быстро достигли Благовещенска, столицы русского Приамурья. Осенью 1883 года транзитом через Игнашину к месторождению устремились тысячи старателей, отработавшие лето по найму на приисках местных золотопромышленных компаний. 

Новооткрытый прииск окрестили «Амурской Калифорнией» в память о калифорнийской золотой лихорадке середины XIX века; реку, на которой он располагался, — Желтугой; а центральную улицу быстро выросшего там старательского поселка — Миллионной. В течение следующих двух-трех лет население этого поселка выросло до 4–5 тысяч человек (некоторые оценки, едва ли реалистичные, доходят до 10, 12, даже до 25 тысяч). Сюда же стекались и казаки, и дезертиры, и беглые каторжники, и ссыльные, и всякий прочий люд русского, а также китайского, корейского, маньчжурского, якутского и любого другого происхождения. Все это были здоровенные неотесанные мужики, крепко пьющие и скорые на расправу, с авантюрными, а иногда и вполне себе преступными наклонностями. Сброд как он есть.

Жили в срубах с земляным полом и крытой дерном крышей. Золото добывали ортами: вместо открытого разреза (слишком трудоемко) выкапывали яму-шурф до золотоносного песчаного слоя (на глубине 4–5 метров), а затем делали горизонтальные галереи (орты) и вырабатывали их. Под золотоносными песками лежал слой глины, не пропускающей воду, поэтому орты при рытье затапливало. Из-за этого работать предпочитали зимой, когда грунтовые воды замерзали. 

Старательский поселок быстро оброс инфраструктурой: гостиницами, трактирами, разнообразными увеселительными заведениями, питейными и игорными домами. Само собой, понаехали скупщики золота. Разные источники сходятся в том, что они представляли две конкурирующие группы: евреев и молокан, — но расходятся в том, кто был на месте первым, кто давал лучшие цены и больше ладил с золотоискателями.

Кто читал рассказы Джека Лондона о Смоке Беллью, старателе с Клондайка, легко может себе представить быт «Амурской Калифорнии»: почти невыносимые условия жизни, тяжелейший труд, вместо денег — золотой песок на вес (мера — золотник, или попросту «штука», равный 4,3 грамма, или весу четырех игральных карт), каждый день — пьяный угар, дебош, мордобой и смертоубийство. 

Если верить современникам, это пестрое людское сборище уже в первый год своего существования сумело преобразовать само себя в настоящее саморегулируемое общество. Говорили даже о «республике вольных старателей». Именно в этом качестве — как престранное самопровозглашенное государство с президентом и штатами — Желтуга стала популярной темой для газет (о ней писал, в частности, самый знаменитый репортер 1880-х годов Владимир Гиляровский), потом — для беллетристики, а в последнее время — и для интернет-публицистики. И вот тут-то возникают самые большие сложности.

3

В 1884 году желтугинцы, обнаружив, что беззаконие и беспорядки в поселке приобретают угрожающий размах, твердо решили положить им конец. На общем сходе договорились разделить Желтугу на пять участков, из которых один был чисто китайским и существовал по собственным правилам (он даже находился на отшибе). Каждый участок избирал двух старост. Десять старост вместе составляли правление, а председательствовал в нем президент. Участки впоследствии называли «штатами». 

Первым президентом считается некий Карл Иванович Фассе (или Фоссе, или Фосси), авантюрист родом из Австро-Венгрии (или из Италии, или из Великобритании). Впрочем, в наиболее подробных и надежных источниках и исследованиях это имя почти не фигурирует. Большое значение придают этому человеку источники, созданные уже после разорения «Амурской Калифорнии» авторами, которые имели к Желтуге в лучшем случае косвенное отношение. Якобы Фассе разработал даже Конституцию Желтугинской республики, а потом написал воспоминания, но оба эти памятника были утрачены во время Гражданской войны. 

Как бы там ни было, порядок на Желтуге наводили крутыми мерами: за убийство, грабеж, воровство, шулерство, подделку золота или обман при его взвешивании полагалась виселица, за пьянку на работе и драку — розги, за нарушения дисциплины — штрафы. Были предусмотрены налоги с каждой старательской артели и пошлины с торговцев. На эти деньги содержали больницу, пожарную команду, казначея и других общественных служащих.

Этот опыт старательского самоуправления произвел немалое впечатление на русскую интеллигенцию, увлеченную в конце XIX века идеями «народоправства», «крестьянского социализма» и т.п. Лев Тихомиров, бывший народоволец, отрекшийся от революционной идеологии как от юношеского заблуждения, в полемике с анархистами приводил Желтугу как пример того, что твердая власть необходима любому обществу и инстинктивно осознается самим обществом, даже если оно состоит из малообразованного сброда. Николай Ядринцев, издатель «Восточного обозрения» — газеты, которая весьма подробно и сочувственно освещала жизнь на Желтуге, — рекомендовал законы «старательской республики» в качестве любопытнейшего материала для социальных наук: «Первоначально они были кратки и жестоки, затем дополнялись и смягчались, и, наконец, от них повеяло гражданским благоустройством». 

Если приглядеться, можно обнаружить, что бóльшая часть сведений о желтугинской жизни известна нам, в конечном итоге, от Ядринцева и его «Восточного обозрения». Многие журнальные очерки конца XIX века о Желтуге в значительной степени основаны на сообщениях «Обозрения» и приложения к нему, «Сибирского сборника», с прибавлением единичных дополнительных фактов, подробностей и уточнений, а также самых разнообразных слухов.

Николай Ядринцев (1842–1894) — крупный ученый и путешественник-исследователь, один из пионеров так называемого сибирского областничества — движения сибирской интеллигенции второй половины XIX века, которое рассматривало Сибирь как колонию России и подумывало о свержении колониального гнета. Восстание американских колоний против британского владычества и создание Соединенных Штатов виделись им примером для подражания. С 1865 по 1874 год Ядринцев сидел в тюрьме по делу о сепаратизме. Потом работал в комиссии по тюремному надзору, изучал положение ссыльных, состоял в Русском географическом обществе, исследовал природу и этнографию Алтая, отыскивал в Монголии развалины Каракорума — древней столицы Чингисхана.

Не имея ни малейших причин сомневаться в журналистской добросовестности Ядринцева при освещении жизни на Желтуге, стоит все же признать, что его интерпретация тамошнего самоуправления как небывалого социального эксперимента — далеко не единственная возможная.

С давних времен в России была известна особая форма организации людей, оказавшихся вне привычной общинной структуры, — артель. Солдатская артель в Российской Императорской армии, рыбацкая артель в Поморье, бурлацкая артель на Волге, артель посессионных или вольнонаемных рабочих на горных заводах, как правило, не получали никакого оформления и юридического статуса, что не мешало им существовать в качестве основной единицы рабочей или воинской силы. Артельщики заключали коллективные договоры с работодателями, сообща путешествовали, сообща заботились о пропитании, имели кассу взаимопомощи, а также старшину. Артельная организация подразумевала, среди прочего, правила дисциплины и взаимовыручки и санкции за их несоблюдение.

Доступные источники не дают повода считать желтугинское самоуправление чем-то большим, чем артельной структурой. Трудно себе представить, что артельные правила за недолгий век Желтуги претерпели столь значительную эволюцию, как описывает ее Ядринцев. Опубликованные им в «Восточном обозрении» в 1885 году «Законы Желтугинской Калифорнии» — это, в сущности, именно кодифицированные артельные правила: как выделять участки, как регулировать деловые споры, как торговать на прииске и т.д.

Превращение желтугинской артели в «республику вольных старателей» — это идеологизированная интерпретация, в которой больше политических фантазий публицистов вроде Тихомирова и Ядринцева, нежели подлинных идей сбродных золотоискателей.

Это явление — современный историк Александр Эткинд называет его «экзотизацией народа» — до сих пор регулярно встречается в России: интеллигенция смотрит на собственный народ как на неких удивительных аборигенов, чье сознание и жизнь устроены по каким-то своим непостижимым законам; интеллигенты вдруг открывают для себя институты, не составляющие для народа никакого новшества, и отыскивают в них подтверждения своих отвлеченных политических теорий.

О том, что ничего политического у желтугинцев на уме не было, косвенно свидетельствуют и недолговечность их «республики» — она просуществовала меньше трех лет, — и легкость, с которой «вольные старатели» от нее отказались.

4

«Амурская Калифорния» существовала не столько даже в нарушение государственных и международных законов, сколько помимо них. И до поры до времени это ей даже помогало. Начиная с 1884 года власти пограничных китайских территорий регулярно обращались к русским чиновникам — приамурскому губернатору Андрею Корфу и приморскому военному губернатору Иосифу Баранову — с просьбами и требованиями посодействовать в выдворении с китайской территории русских нелегалов. Русские власти отговаривались: мол, ваша территория — вы и разбирайтесь. Во-первых, межгосударственные соглашения прямо запрещали вмешательство во внутренние дела другой страны. Во-вторых, никому не хотелось возиться с организацией военной экспедиции и переселения, а потом еще отлавливать по всему краю раздраженных каторжан-золотоискателей, согнанных с приисков. А в-третьих, Корф с Барановым отлично знали, что правый берег Амура в этом месте дик, пустынен и труднопроходим, так что организовать там сколько-нибудь серьезную операцию китайцам будет крайне сложно, и желтугинцам — как-никак, своим, русским — ничего, в общем-то, не грозит. Корф формально ввел блокаду Желтуги: запрет золотоискателям на пересечение границы, кордоны вдоль Амура, ограничение въезда в Игнашину и другие ближайшие к приискам станицы, — и тем кончилось содействие русских властей китайцам. 

В январе 1885 года китайцы наконец перешли к активным действиям. Губернатор провинции Хэйлунцзян (китайского Приамурья) Вэнь Сюй организовал сначала тщательную разведку положения дел на Желтуге, потом — расчистку дороги и наведение мостов на пути к приискам из глубины китайской территории. В августе 1885 года китайский воинский отряд общей численностью около 700 человек явился в «Амурскую Калифорнию» и потребовал очистить поселок в течение восьми дней. Тех, кто не подчинился (таковых было немного), казнили, часть изб сожгли.

Но стоило войскам уйти с Желтуги, старатели вернулись: они ведь тоже знали, что китайской инфраструктуры кругом нет, даже съестные припасы получать неоткуда (золотоискателей снабжали провизией с освоенного русского берега Амура через Игнашину), и надолго солдаты задержаться не могут. Жизнь «Амурской Калифорнии» продолжалась, корреспондент «Восточного обозрения» уверял, что численность ее населения возвращается к отметке в 5 тысяч человек.

Вэнь Сюй снова вступил в переговоры с русскими властями, и те снова самоустранились, опасаясь каким-нибудь неловким действием разрушить хрупкое равновесие в отношениях с Китаем. В январе 1886 года китайские войска, уже по прямому указанию из Пекина, провели повторную операцию, более масштабную и безо всяких оговорок карательную. Один отряд блокировал Игнашину и другие близлежащие станицы на русской стороне Амура, отрезав желтугинцам пути к отступлению; другой двинулся на прииски. Высланные вперед вестовые пообещали русским, что, если они не будут сопротивляться, их выпустят из поселка и сопроводят на тот берег безо всякого вреда. Но китайские старатели со слезами просили русских их не отдавать: им грозили страшные пытки и мучительная смерть. Каратели были в основном кочевниками-головорезами из маньчжуров и тунгусов, для которых ни русские, ни китайцы не были своими.

Никакого сопротивления желтугинцы так и не оказали. Основная их масса организованной колонной вышла из поселка и двинулась к Амуру, развернув знамя с надписью «Мы, Александр III». Китайские старатели, не ожидая пощады, разбежались по лесам и горам. Их отлавливали по одному или небольшими группами и тут же убивали. Некоторым удалось добраться до русского берега, но каратели бесцеремонно врывались в дома, устраивали обыски — и зверски убивали тех, кого поймали, прямо на глазах их русских товарищей. Резня продолжалась несколько дней.

Даже после этой жестокой расправы нашлось несколько сотен золотоискателей, которые через пару недель попытались вернуться на Желтугу, в уже сожженный поселок. На подходах к приискам их встретили солдаты — и, избивая бамбуковыми палками, погнали обратно. «Республика вольных старателей» окончательно перестала существовать. 

В последующие годы так называемая хищническая золотодобыча широко распространилась в Приамурье. О ней пишет, в частности, Чехов в своих очерках о Сибири и в «Острове Сахалине»: он побывал в этих краях в 1890 году, через четыре года после разгрома Желтуги. Нелегальные прииски, иногда весьма крупные, то и дело обнаруживали и разгоняли вооруженной силой. В 1891 году учинили расстрел старателей-«хищников» на реке Бом, куда многие перебрались с Желтуги. Так называемая «Гилюйская республика» (по названию реки Гилюй) пережила революцию и Гражданскую войну: старателей-«хищников» сгоняли с одного прииска — они тут же перебирались на соседний, и эта игра в кошки-мышки продолжалась до тех пор, пока порядок там не навели сталинскими мерами. 

В самом начале ХХ века Желтуга вместе со всем правобережьем Амура ненадолго оказалась под властью России в ходе русско-китайской войны, но формальное присоединение так и не состоялось. Ныне бывшие Желтугинские прииски именуются Мохэшанскими и являются важным предприятием приграничной провинции Хэйлунцзян.

5

Опыт золотой лихорадки в Калифорнии, на Аляске и в Приамурье свидетельствует: золотоискатели богатеют редко. Это, как правило, народ авантюрный и порывистый: что за день намыл — то за вечер пропил, или в карты проиграл, или очнулся на полу с проломленной головой, в доме все вверх дном, золота нет — и ведь любой из нескольких тысяч соседей-старателей мог это устроить. 

Богатеют в первую очередь скупщики золота. На Желтуге они давали старателям по 3–3,5 рубля за «штуку» (4,3 грамма), а потом перепродавали в Благовещенске или в китайских городах по 4–4,5 рубля.

Еще богатеют поставщики необходимых старателям товаров и услуг: торговцы спиртным, сутенеры, держатели игорных домов и прочих развлечений. Они — дельцы, у них — бизнес, их деньги — не шальные, они копятся.

Золотоискатели же обычно жили в нищете, хотя через их руки за день могла пройти такая сумма, на которую можно было бы купить приличный дом в Москве. В нищете, в убогой избе, на мерзлом земляном полу, они и умирали — часто не своей смертью. Они были изгоями — теми, кому не находилось места в упорядоченной жизни в городах, деревнях и станицах с их законами, налогами и бюрократией. 

Желтуга очень быстро стала легендой. Не осталось никакой документации: записи, которые вело правление артели, по-видимому, сгорели при разгроме поселка. Не осталось даже мемуарных свидетельств: воспоминания Фассе, первого президента Желтуги, утрачены, если они вообще когда-то существовали. Судить об «Амурской Калифорнии» можно почти исключительно по сообщениям небеспристрастной газеты «Восточное обозрение» да еще по нескольким корреспонденциям других изданий. Очерк в популярном петербургском журнале «Русское богатство» вышел уже в 1896 году и написан с чужих слов. 

Известный своей неуемной фантазией журналист Владимир Гиляровский в очерке 1912 года «Корнет Савин», посвященном легендарному авантюристу Николаю Савину, произвольно связал этого популярного персонажа криминальной хроники и желтой прессы с Желтугой — видимо, ему просто показалось, что этот пройдоха будет хорошо смотреться в таком антураже, а «старательская республика» станет еще интереснее благодаря финальному перевертышу, будто она с самого начала была очередной аферой знаменитого трикстера. 

Ничего определенного нельзя сказать о Карле Фассе, называемом первым президентом «Амурской Калифорнии». Кем он был, имел ли какое-то отношение к Желтуге и существовал ли вообще — на этот счет теперь надо проводить трудоемкие архивные изыскания, и далеко не факт, что найдется хоть что-нибудь. 

Легенда об «Амурской Калифонии» — это романтический авантюрный роман. Этот роман так и не был написан потому, наверное, что классическая русская литература не любила экзотики и не породила ни своего Фенимора Купера, ни своего Майн Рида, ни своего Буссенара, ни своего Джека Лондона. Она предпочитала, чтобы действие разворачивалось в привычной «коренной России». В Сибири жизни нет: герои Достоевского, Толстого, Лескова — каторжники и отшельники — проваливаются (или собираются провалиться) туда как в черную дыру, там невозможно даже развитие вымышленного сюжета. 

История «Амурской Калифорнии» — это исключительно любопытный сюжет, обросший множеством слухов, домыслов и легенд. Он все еще ждет своего исследователя-историка.