Корюшка — питерская рыба с человеческим лицом

Если у тебя получилось перехитрить корюшку, то и любого человека, конкурента тоже сможешь. Сработаешься с каждым, выберешься невредимым из любой трудной ситуации. Но помни, что и корюшка способна перехитрить тебя — тогда ты сам станешь просто рыбой. Корреспондент «РР» отправился в город на Неве ловить корюшку, чтобы понять, помогают ли современному человеку первобытные инстинкты. И в результате начал смахивать на неандертальца.

Тема — огурец

«Бейся, бейся, моя кошелка», — приговаривал в свое время под мостом Володарского легендарный корю­шатник Юра-афганец, с разбегу, как мяч, пиная ногой мешок с полуживой корюшкой на полцентнера. Сейчас он не ловит и не пинает: семья, двое детей — подзабросил.

Спроси любого питерца про корюшку — он ответит, что тема давно исчерпана, подзаброшена. А начнешь выяснять детали, мало кто скажет больше того, что это та самая, которая пахнет свежим огурцом: «Кошке даешь корнишончик — ест, думает — рыба».

— Откуда такое название: корюшка? — спрашиваю молодую разнополую пару на набережной, проткнувшую Неву длинным удилищем.

— Хрен знает, наверное, это подруга кореша, — отвечает юноша и долго радуется своему остроумию, при этом плотоядно тиская подругу.

— А знаете, что во время нереста корюшка на наживку не берет, только сеткой можно взять?

— Да ладно, гонишь.

Ни слова не говоря, девушка сначала сматывает леску, проверяет опарыша, затем резко закидывает — с намерением посрамить знайку-туриста. Мол, будет тебе сейчас и корюшка, и понаехали тут.

Ее движения напоминают гимнастические упражнения с лентой. Легкая футболка задирается, обнажая нечто интимное. Нет такого женского вида спорта, который не выиграл бы от наготы участниц.

Поплавок недвижим. Невская вода сияет. И я тут лишний. Понятно, что удочка в данном случае и любовный повод, и фаллический символ. Нет сомнений, чем займутся эти двое после симфаллической рыбалки. Нерестом.

Страх и ненависть в Санкт-Петербурге

Питерский мост на Неве. Назовем его N. К чему такая таинственность? Мужики попросили не раскрывать, сказали, место уловистое: «Ты напишешь — сюда ломанутся конкуренты, менты».

Хотя все это только разговоры, один лишь большой секрет Полишинеля. Но слово есть слово.

Дело ближе к позднему вечеру. Выясняется, что корюшку в Неве ловят по ночам. Встречаемся в условленном месте с проводником — Игорем Растеряевым. Тем самым, можете не сомневаться: «Комбайнеры», «Русская дорога». В костюме химзащиты посреди Питера он выглядит инопланетно. Впрочем, он профессиональный актер, ему одежду менять — как политику принципы. Да и на мне тоже не бог весть какой кутюр: как и было наказано, бушлат армейский, шапка-пидорка, ботинки на толстой подошве с протектором.

Идем вдоль автомагистрали, зачем-то по-диверсантски озираясь. Хотя вокруг ни души. Только машины проносятся, едва нас не задевая. Как только достигаем опоры, автор песен лихо вскакивает на отбойник, подтягивается на руках и исчезает в чреве моста. Приходится всю эту физкультуру за ним повторить. Это непросто мне, пустому. А каково Растеряеву со снастями и ведрами для улова? Попадаю прямо на инженерные мостки. Иду след в след за проводником. Затем ползу на четвереньках. Пролезаю сквозь дырку в решетке. Судя по металлу, борьба сварочного аппарата и ножовки длится здесь с незапамятных времен. Пот заливает глаза. Когда же конец? И тут внезапно — оно. Иллюстрация закона Мерфи: «Не бывает так плохо, чтобы не могло быть еще хуже». Перед нами воз­никает препятствие в виде двадцатиметрового выступа шириной сантиметров тридцать. По нему надо перебраться к месту лова, прижавшись спиной к внутреннему основанию моста. Так вот почему нужна была такая обувь.

Тут главное — не задавать себе ненавистный вопрос: зачем мне это надо? Просто делать — и все, этак по-дзенбуддистски. Но в голову все равно лезет: «Только бы не обделаться. От кресла-качалки до кресла-каталки — одна буква». Со стороны происходящее должно выглядеть как сцена из голливудского фильма, где смелый полицейский пытается спасти самоубийцу. Только вот кого я в данный момент играю: смелого полицейского или самоубийцу? Под ногами высота четырехэтажного дома и бешеные фуры на шоссе. «Страх и ненависть в Санкт-Петербурге». Кое-как добрался на ту сторону. Думать боюсь, как пойдем обратно — с рыбой.

Сачкуют все

А под мостом уже вовсю идет ловля. Здесь всем заправляет дух не столько наживы, сколько соревнования: кто больше возьмет. На скорый взгляд способ ловли простой. Мужики бросают в Неву против течения сачки (или саки) — в форме квадрата скрепленная арматура с натянутой на нее сеткой, с мотней и грузилом. Потом вынимают их пятидесятиметровой веревкой. Рыбу из мотни вытряхивают в ведро — и все по новой. За ночь таких подходов может быть до трехсот.

Все тут друг с другом знакомы. Но шапочно. Никто никому в душу не лезет и разговоров не разговаривает. Ведь раз в год только встречаются — во время хода корюшки. Точно так же приходят на плановое обследование к врачу или на техосмотр.

— Тюленишься? — говорят мне, беспризорному.

Тут же вручают сак — стоять здесь балластом не принято: пришел — работай. А также фартук из полиэтилена и две пары перчаток: одни — садовые, против мозолей; поверх — хирургические, для сцепления с веревкой.

Бросаю вниз, жду, когда веревка превратится в струну, тяну. Едва натяжение достигает максимума, делаю два-три рывка, как научили, и затем уже «плавненько, плавненько», сматывая ее под ноги. Мой первый заброс — это две худосочные рыбехи и шишка. Второй — совсем пусто. Третий — горсть ребенка. И далее в том же духе. А мне-то представлялось: закину раз-другой — и пойду жареху варганить. Кроме того, работа неожиданно оказалась довольно трудной. После получаса бросаний-вытягиваний я уже еле дышал. Зато в области живота на месте одного большого купола стали проступать, как некие археологические предметы, давно исчезнувшие кубики пресса.

Тем временем рыбак, стоящий всего в полуметре от меня, таскает каждый раз по полкило, не меньше.

— Это почему так?

— Слово волшебное у меня есть, — хитро цедит сосед.

— Какое? Полкило?

— Если скажу, оно уже не будет волшебным.

Попал в струю

Близится закат. Под мостом темнеет. Рыбаки как по команде достают и зажигают свечи. Растеряев — с надписью «Христос воскрес». Говорит, после Пасхи осталась.

Все это вместе — фигуры рыбаков, подсвеченные снизу свечами; машины, проезжающие по мосту прямо над головой; кабели, проложенные с одного берега на другой (судя по обмотке, государственной важности), — производит инфернальное впечатление.

Мы явно находимся на территории стратегического объекта, при этом наше первобытное занятие вступает с его технологическим предназначением в жесткое противоречие.

К тому же сегодня инаугурация старого нового президента, где на приеме, по слухам, будут подавать три вида корюшки.

Может, все дело в том, что в Питере никогда ничего масштабно не взрывали, тьфу-тьфу-тьфу, конечно, оттого и нрав их тверд и несуров — по Пригову Д.А.

Вдали мерещится фантом «Охта-центра». Самый вещественный из неисполненных архитектурных проектов.

Кто-то перекрестил сак — и рыба у него назло атеистам и агностикам тут же пошла. На куполах питерских храмов бликует закатное солнце. Не хватает Перуна в небе или на худой конец Ильи-пророка с его молниями. Диковинный коктейль из суеверий и православия.

В конце концов, убедившись, что от черной духмяной работы я не отлыниваю, мне объяснили, почему у меня нет рыбы. Понимаешь, говорят снисходительно, она ведь тропой идет и струей, строго по месту и траектории. Если ты бросаешь в самую гущу — ты с уловом. Если чуть в сторону — подбираешь крохи, дур, отклонившихся от генерального курса.

Мне позволили — о, благодарю вас, санкт-петербургские посейдоны! — побросать в струю.

Как бы назвать то, что я делал? Может, бенефис дилетанта?

Тело одеревенело, но какой-то допотопный инстинкт не дает ему остановиться. До костей пробирает зуд добывательства, призрак палки-копалки колотит по голове. А где, кстати, жена? Чего сидишь, иди собирать коренья. Вон там, у Ростральных колонн попробуй рыть.

Как только я выловил килограмма три и начал бросать сак снова — в висок ударила зубная боль. Не мог же я так быстро застудиться?

Утопить в Неве

Рыбаки под мостом спорят из-за места, лениво поругиваясь, как супруги, прожившие вместе три десятка лет.

Один из них выделяется тем, что тянет веревку двумя руками, не вынимая цигарку изо рта, покуривая. Это Саша по прозвищу Мама-не-горюй. Свое волшебное слово он не скрывает. Слово это «трям». Чего скрывать, если бросаешь точно в струю?

— Трям, — крякает Саша, бросая сак. — Мама не горюй, — пыхтит Саша, вытаскивая улов. Ему 51 год, в обычной жизни кровельщик. Он тягает сак уже часа два и собирается остаться под мостом на ночь, пока его не разведут. Поутру, взяв килограммов двадцать корюшки, он пойдет на одну ему известную станцию метро, где его будут ждать знакомые старушки — целый сак старушек, — и отдаст им рыбу по полторы сотни рублей за кило. А те, накинув полтинничек, сделают свою маржу, продавая ее на тарных ящиках. Саша Мама-не-горюй сам торговать не желает: унизительно, да и милиция может загрести, ведь без справок. А старушек они не трогают: блокадниц кто же тронет.

Впрочем, за многие годы у каждого корюшатника сложилась своя постоянная сеть знакомцев-покупателей, так что и продавать ничего не надо: урологи, стоматологи, механики в автосервисах и пр. А кроме того, это стильный презент по-питерски. Подари интересующей тебя даме кило корюшки — и дама твоя, клюнула.

— Саша, а вы знаете группу «Война», юношей?

— Нет.

— Они на мосту в Питере член нарисовали, возможно свой.

— Утопить в Неве.

— А знаете «Пусси», девушек?

— Нет.

— Они в Москве, в храме Христа Спасителя, залезли на амвон и играли рок.

— Утопить в Неве.

Ноги свело

С моста N кто-то ловит на продажу, кто-то — раздать родным и друзьям, другие — по инерции. Каждый, к кому обратишься, любовно, словно про домашнее животное, расскажет, как изготовлен сак. Потому что своими руками. Секреты изготовления передаются из поколения в поколение. Вес, форма. Сделаешь тяжелее необходимого — будет зацеп, легче — не пойдет ко дну с нужной скоростью. Можно, конечно, и купить, саки продаются на каком-то тоже тайном рынке «за полторы тыщи». Но это ерунда. Если покупать — выпадает звено из цепи первобытной сути всего этого занятия. Снасть должна быть сделана самостоятельно, как нож из кремниевого камня.

Холодно. Хочется есть. Ноги мокрые. А Растеряев знай себе тягает, глаза горят.

— Хватит, Игорь, пошли домой.

— Ну давай до полпервого.

— Ну ладно.

— Полпервого уже, пошли.

— Ну еще пять раз.

— Пять раз было час назад.

— Какой-то ты нестяжатель, — заключает Растеряев. А говорил, что из семьи интеллигентов.

Меняются технологии, человек — нет. Каким был во времена Гомера, таким и остался: потным, алчным и голодным.

Среди прочих на мосту N особым азартом блещет Петр вроде Иваныч. Узнать, что он за фрукт, кто по профессии, невозможно: в его движениях вообще нет пауз.

Воображаю: появляется сейчас на Неве Иисус Христос, как на озере Галилейском, и говорит Петру вроде Иванычу, чтобы бросил он свои сети и следовал за Ним. Так ведь не бросит. Ни за какое царствие небесное.

Пора назад. Это как второй прыжок с парашютом — уже знаешь, чего бояться.

— Раньше проще было сюда добираться, — успокаивает Валера, здешний завсегдатай и мизантроп. Он любит ловить в одиночку, без толкотни. — Прямо на мост вел люк. Потом его мостовики заварили. Мы вырезали. Тогда они сверху на люк положили асфальт. А асфальт ведь не вырежешь.

В общем, выбрались мы без членовредительства, честно поделили рыбу и разъехались на ночевку. Пахнущие огурцом, все в чешуе и с добычей. Свой улов я отвез питерским друзьям. Они благодарили и во время моих рассказов о рыбалке искренне делали удивленные лица.

В гостиничном номере я взглянул на себя в зеркало. Я ли это? Руки вытянулись до колен, как у неандертальца, спина сгорбилась, челюсть подалась вперед, даже надбровья как-то подозрительно нависли над глазами.

В постели у меня сводило ноги и снилась рыба, рыба, рыба.

Наутро я позвонил знакомому ихтиологу и поделился своими опасениями: дескать, впадаю в дикость. А что ты хочешь, ответил он, корюшка — рыба хищная, реликтовая, ее коллективная память хранит информацию о ледниковом периоде, она непроизвольно передается тебе. Еще две-три рыбалки — и ты покроешься шерстью, эволюция пойдет вспять.

Клубный лов, клевый клуб

Веселый поселок. Оба слова — народные. Назван так район в советские времена, когда сюда, по преданию, высылали тунеядцев, пьянь и неблагонадежных.

Сегодня я исследую другой способ ловли корюшки — вернее, тех, кто им увлечен. Здесь владения гедонистов. На гранитном пятачке у Володарского моста, прямо у воды, собралась компания. Тоже с сачками. Но они поменьше, мотня короче, грузила вовсе нет. В отличие от моста N, здесь все действительно веселее и поселковее: пиво, женщины, дети, туристы, покупатели. Одни мечут сачки, другие фотографируются, слушают музыку. Клуб, в общем. «Зенит» на одежде повсюду: недавно стал чемпионом — значит, футболки с символикой клуба весь год будут приносить рыбацкое счастье.

Мешанина из лиц: вон тот, наверное, бывший военный, этот, скорее всего, действующий гопник, там закидывает сачок господин с физиономией директора провинциальной филармонии.

Отец объясняет дочери-подростку, в чем заключен смысл такой рыбалки. Похоже, все-таки сына хотел. Девочка делает вид, что ей интересно.

Все ловят как живут, сразу виден характер. Тут в одиночку, там группой. Этим надо поболтать, тем — подумать.

— О чем думают во время рыбалки?

— Ни о чем. А если нормальный клев, то время вообще останавливается. И восходящее солнце садится…

У каждого своя манера броска. Кто вверх кидает, до быка (опоры моста), арматура аж искры из него высекает. Кто — как бумеранг. Другие — словно дискоболы, чтобы снаряд планировал.

Тянут сачок — движения как у дирижеров или кардиохирургов. Элегантно, двумя пальцами — большим и указательным, соединенными в кольцо. Так, наверное, доят пернатых, чтобы получить птичье молоко.

Крупный гражданин, вес — «лифт не едет», подбирает рыбу с земли толстыми когтистыми пальцами. Напоминает кадры Animal planet: гризли на Аляске ловят лосося.

— Мне бы портрет ваш снять, — просит фотограф «РР» нелюдимого рыбака.

— Портреты на спинах режут, — отвечает он с блатной интонацией.

— Это он от застенчивости, — говорит Василий Королев, местный уже старожил, хотя и 28-летний. — По жизни тихий человек, судака в Неве с лодки ловит на удочку. Журнал ведет. Показывал мне: в прошлом году поймал 86 штук, последнюю — за три дня до Нового года.

— С какой целью журналы ведут?

— С той же, что влюбленный хранит эсэмэски от девушки. Открываешь, вспоминаешь — душу греет. Он каждую рыбу-девушку помнит.

Рубахи-парень

Василий Королев окончил Институт печати, факультет «издательское дело». Учился по-честному. Работал в крупной компании по специальности. Но кризис, рецессия, пятое-десятое — сократили. Не стал ждать у озера погоды, открыл магазин рыболовных принадлежностей в Невском районе, по дороге на Ладогу.

Он легко цитирует классика отечественной рыбалки Сабанеева; одет в джинсы и отутюженную светлую сорочку.

— Вы как на дискотеку, — замечаю я.

— Счастливая, — говорит. — Уже много лет. У меня еще синяя есть, в клетку, но она для зимней рыбалки.

— Традиция восполняется? Молодежь приходит ловить?

— Приходят одни и те же. Те, кого приводили отцы, старшие братья. Раньше меня, скажем, ничто не отвлекало от рыбалки, кроме учебы. Теперь интернет, мобильники. Информация в голове у людей другая. Простые интересы исчезают. Хотя именно здесь живые эмоции. А там, в компьютере — эрзац. Они и не подозревают, что сами, как корюшка, попадают в сети всяких фейсбуков. Да и рыбы меньше стало.

Василий достает из пакета рыбину, потрошит — появляется ядовито-желтая икра. Он изучает ее, словно рыбий акушер, и делает вывод, что через четыре дня нерест закончится. В результате корюшка шла полторы недели.

— Мало, — говорит с сожалением Василий. — В 90-х она начинала идти 8 апреля и заканчивала 2 июня. Представляете: лето, белые ночи, народ в шортах ловит корюшку…

На бельдюгу — в Комарове

Василий наловил больше пяти кило, себе взял три, остальное раздал бесплатно. У него фикс-идея такая: лишнего не брать, только по необходимости. Он вывел эту формулу еще в отрочестве, когда «заболел» корюшкой так, что не вылезал зимой с Финского залива, а весной — с Невы. Тогда и «посыпался», как вспоминает: то гайморит, то уши, то легкие.

— Все хотят ловить корюшку, — говорит он. — Но это сложно. Первое — нужны специальные снасти. Кроме того, необходимо быть хитрее, чем рыба. Но если ты перехитрил корюшку, ты перехитришь любого человека, конкурента. Сможешь с людьми работать, вылезешь из любой трудной ситуации.

— Что-то я не заметил особой хитрости. Кидай себе сачок и вытягивай, что попалось.

— А тянуть сачок по дну? Я несколько лет учился его чувствовать пальцами. А зимой? Лед — метр. И минус 25. И ты берешь мясо ерша. И чтоб свежее — зеленоватое с кровяными прожилками. Потому что на северном берегу она берет только ерша, а, допустим, салаку — нет. А на южном берегу — только окуня. А на бельдюгу клюет в Комарове. А на карася — у Шепелевского маяка. Все настолько тонко. Вот приходит толпа на лед, тысячи три. А ловится у тебя одного. Красота.

— И что, всегда есть улов?

— Да даже если нет. Ты побывал на природе, эмоционально разгрузился. Весь негатив из тебя вышел, ты не реагируешь на трамвайное хамство. Кто-то приходит и не может ловить, пока баклажку пива не выпьет, потому что жена дома задолбала. А я прихожу, потому что интересно.

Вот почему в анекдотах муж всегда уезжает не куда-нибудь, а на рыбалку.

— Ну, а второе? — Интересно, будет ли компот.

— Второе — это то, что лов корюшки во время нереста запрещен. До конца июня — нельзя.

— То есть я что — браконьер?

— Злостный.

— Почему же мы тогда спокойно ловили, и нас не трогали ни милиция, ни Рыбнадзор?

— Потому что корюшки в Неве нет.

— Василий, держите себя в руках.

— Серьезно. Последний раз нам выдавали лицензию на ловлю корюшки в Неве в 2003 году. Потом сказали, что она в реку перестала заходить.

Я так и думал, что все это был сон, мираж.

Вот паразиты!

Корюшка, как и баня, делает людей равными — независимо от статуса, этноса, градуса.

— Как вы посоветуете ее приготовить? — спрашиваю возрастного метателя сачка.

— Это зависит от того, есть ли у вас грибок.

— Ой.

— Видите ли, молодой человек, в плавательном пузыре корюшки попадаются паразиты. Глисты, выражаясь популярным языком. В принципе ее надо потрошить, прежде чем жарить или варить. Но если у вас грибок, паразиты вам не страшны. В организме человека существуют либо грибки, либо паразиты. Вместе они не уживаются. В худшем случае проблюетесь.

— Дайте угадаю: вы миколог или паразитолог.

— Ошибочка, я нех…вый в определенных кругах филолог.

Я заметил, что матерщина не похабно звучит только из уст профессиональных лингвистов, путейских обходчиков и С. Шнурова.

— Блокадники не блюют, — доносится до нас комментарий угрюмого на вид рыбака. Похоже, тема задела за живое.

— А вы блокадник?

— Нет, я носитель коллективной памяти, — говорит он, хищно, как-то по-рыбьи надув глаза.

Эти уж мне культурные петербуржцы! Любое гуано норовят подвергнуть структурному анализу.

В Неве у корюшки три нерестилища. Первое — отмель Заячьего острова, Петропавловка, второе — у Володарского моста, третье — Ивановские пороги, туда поднимается самая сильная, матерая рыба.

У Володарского, как у всякого уважающего себя питерского моста, есть свой набор легенд. Однажды лось здоровенный приплыл, встал у быка, приехала милиция, огородила его милицейской лентой, как место убийства. Лось постоял, подумал, только за ружьем по­шли — он газу дал, причем вверх по течению. Рыбаки теперь уже сомневаются — не привиделось ли.

Кабан с распоротым брюхом, скейт, человеческая голова в пакете. Не приплыла бы — стоило бы выдумать.

— Чья голова-то?

— Да ничья. Бабья… Или еще было: прыгнул один с моста, девка «на слабо» взяла. Разбился. А потом спрашивают, почему у нас мужчин меньше, чем женщин.

— У вас тут вроде чисто, — говорю я с легким подхалимажем. — А у нас, в Москве, вода мутная, то и дело двухголовых монстров вытаскивают.

— Так они, обе головы, — наши, питерские.

Я — рыба

У Володарского моста мне тоже дали покидать сачок. На четвертом килограмме, как нарочно, снова прострелило зуб. Пришлось рыбалку сворачивать.

На этот раз друзья сказали по телефону:

— Не надо больше рыбы, пожалуйста. Сил нет есть. Только если сам чистить будешь.

Я согласился. Но потом пожалел. Тема корюшки всех так возбудила, что выяснилось много интересного: например, что у нее большой жизненный цикл — до 30 лет.

Поэтому, потроша рыбу, я думал лишь об одном: получается, я вспарываю ножницами сверстников своего сына? Как бы от этих мыслей не стать вегетарианцем. Как Гитлер или бывший министр МВД Нургалиев. И вообще: не следует одушевлять рыбу — останешься голодным. Врешь, не возьмешь! Я — конечное звено в пищевой цепи. В любом случае, думаю, для корюшки я — бог смерти. Но вот сжимаешь ее в кулаке, а она так и косит своим мертвым чернильным глазом, скалится: «И на тебя управа найдется».

Все мы немного корюшка.

Трави помалу

На следующий день Невский проспект, и без того всегда многолюдный, вдруг густо наполняется народом. Пешеходы оккупировали проезжую часть и движутся в противоположных направлениях. Неужели московский вирус протестных гуляний проник на коварном «Сапсане» и в Северную столицу?

Слава создателю, многое из того, что нас окружает, совсем не то, чем кажется в «Фейсбуке». Сегодня просто День Победы, и проспект по питерской традиции на время сделали пешеходным.

Кажущееся бессмысленным хождение людей туда-сюда на самом деле нерест амбиций и ток половых желаний. После Гоголя мало что изменилось на Невском. Глав-ная забота — продемонстрировать себя: дреды, лошадиные силы, безмятежную походку как знак уверенности в завтрашнем дне.

У Казанского собора — небольшое сборище. Может, здесь какой-нибудь протест? Снова «в молоко»: по другой уже традиции все ждут, когда в фонтан — тайком от отсутствующего полиционера — нальют шампунь и пенные шапки начнут свой сезонный круговорот. «Рашн холидэй», — слышится родная речь Бернса. «Ага, рашн хулидэй», — подтверждает кто-то языком Вени Ерофеева.

Объявляют, что открытие сезона фонтанов приурочили — вот оказия какая! — к 300-летию переноса столицы из Москвы в Санкт-Петербург. Сколько же можно носиться с этой тоской по утраченной столичности?

Удобнее всего наблюдать за ходом народа по Невскому с верхних этажей, например, моей гостиницы. Чем выше поднимаешься, тем зыбче очертания людей, каждый утрачивает индивидуальные качества, превращаясь в атом единообразной массы. А с крыши людские потоки уже не напоминают ничего другого, кроме корюшки, идущей струей. Знай себе закидывай воображаемую сеть и трави помалу.

В номере раздается звонок, вкрадчивый голос интересуется:

— Не хотите бюджетно провести вечер с корюшками?

— Оу? — говорю. — Как кстати. А я тут в Питере как раз по этому делу.

— С фотомоделями, — уточняют в трубке.

Тут я понимаю, что ослышался: принял девушек за корюшек. Вот до чего доводит глубокое погружение в тему.

— К сожалению, я не захватил с собой свою камеру, — нахожусь я.

— Смешно, — парирует мамка.

Точно так же мне ответила пожилая продавщица корюшки, когда я, как принято в сфере нашего обслуживания, назвал ее девушкой.

Жирность

Каждый год в Питере в середине мая проводится праздник корюшки. Выглядит это в общих чертах так. Где-то на лужайке в одном из регулярных парков эпохи классицизма устанавливают палатку с рыбой полуторной свежести. Готовят ее рядом, главным образом жареную. К обеим точкам выстраиваются длинные очереди, где горожане делятся рецептами блюд из корюшки. Гордо утверждается, что их более ста. Тут же духовой оркестр играет «Славянку».

Примета общества потребления: рецептов приготовления корюшки больше способов ее лова в десятки раз; кулинаров больше, чем рыбаков, в тысячи. Никто не знает, как ловить. Зато все осведомлены, как есть: жирно, вкусно, обильно.

В памяти, как дохлая минога, всплывает аллегория, придуманная младореформаторами в середине 90-х: «Дайте людям удочку, и они обеспечат себя сами». Оказалось, врали.

Мероприятие имеет статус имиджевого. Еще бы: корюшка — один из символов города, в рейтинге где-то между бронзовым Чижиком-пыжиком и «Авророй».

Это ошеломляет, но рыбий праздник с ритуальным приобретением, приготовлением и поеданием корюшки всякий раз проводят во время запрета на ее ловлю. Если верно утверждение, что абсурд можно победить только еще большим абсурдом, то стоило бы внести в число организаторов Рыбнадзор.

Жадность

Последняя точка — дамба по дороге на Кронштадт. Транспорту останавливаться здесь нельзя, поскольку трасса, а также вообще режимная зона. Однако все-таки можно, поскольку дело происходит в России. За двадцать рублей сверх билета водитель автобуса и тормознет, где надо, и проход через забор укажет, где удобнее перебраться к рыбакам.

В этом месте ловят другие люди — замечаю нагло припаркованный «лексус» — и другой снастью, она именуется «пауком». Три на три метра, арматура — целый сантиметр в сечении. Вовсе без мотни. Ячейка мелкая, берут все подряд, вплоть до мальков. Словом, работают промысловики.

К этим вообще не подходи. У них сейчас, как у цветочников накануне 8 Марта, день год кормит, на хлеб масло мажет. Работают по двое. Один бросает и поднимает, другой собирает в ведро. Еще один без пары, похож на налогового инспектора: расстелил поли­этилен и тащит, тащит, судорожно пытаясь урвать, пока есть

возможность.

Очевидно, что каждое место здесь жестко застолблено. Никто никому не уступает ни пяди. Кто ближе к мосту, к стене — тот на коне. А тот, кто на повороте, рискует потерять снасть.

Течение тут сильное, глубина до десяти метров. Рыбаки стоят на скользком парапете отвесной стены, удерживая равновесие, спиной сопротивляясь порывам ветра. Прямо сказать, еще та рыбалка: чуть поскользнулся — и тебя, как окурок, утащит под воду. К тому же, говорят, и руку помощи никто не протянет. Плюс основной лов на дамбе тоже ночной. Наверное, поэтому народ здесь такой напряженный и неприветливый.

Зато все меняется, когда я прошу продать мне корюшки. Вся рыба к моим услугам.

Давайте, говорю, килограмма три. Потом добавляю: а лучше четыре. И тут же мой мозг снова пронзает зубная боль. Что за наваждение: всякий раз, как я беру больше трех килограммов корюшки, меня словно кто-то наказывает за жадность.

Мудрость

Вернувшись домой, я обнаруживаю, что у меня прорезался зуб мудрости.