Кому нужен мыслящий зэк? Дневник заключенного.

Автор этих заметок — московский журналист, в силу обстоятельств попавший в зону и проведший там несколько лет. Это взгляд на лагерь и из лагеря человека, к нему не приспособленного: кто же к себе относит пословицу «от сумы и от тюрьмы…». Очень интересный взгляд.

Многие из моих нынешних соседей говорят с пафосной гордостью: «Я здесь дома, и мне здесь хорошо!» Похоже, врут. Неволя для нормального человека совершенно противоестественна. Воздуха и неба у него должно быть сколько угодно, и двигаться он должен по собственному выбору в любом направлении, в любое удобное для него время, и распорядок дня ему не должен навязывать полуграмотный, вечно лузгающий семечки прапорщик. Впрочем, стоп! Довольно философии! Зона — это наказание, для кого-то заслуженное, для кого-то не очень, кто-то попал сюда по недоразумению, кто-то в итоге тщательно спланированной провокации. И в любом случае, это наказание — испытание, которое надо вынести достойно.

***

Удивительно, но зона не получает ни одной газеты. Обо всем, что происходит в стране и за рубежом, зэки, или, как требуют здесь говорить представители администрации — «осужденные», узнают исключительно из телевизора. А вот здесь не все так просто — телевизор один на весь отряд, в котором почти двести человек. Среди тех, кто собирается у экрана, как правило, любители сериалов, футболов и клипов с полуголыми девками. На этом фоне зэк, интересующийся новостями и политикой, мягко сказать, белая ворона.

В итоге население зоны фактически пребывает в информационном вакууме. Похоже, и наших начальников, и тех, кто, в свою очередь, ими руководит, все это более чем устраивает. Кому нужен читающий, развивающийся и мыслящий зэк? До чего он может додуматься? Глупый зэк — лучший зэк, удобный, предсказуемый, управляемый. Наверное, по той же причине в зоне напрочь отсутствуют условия для того, чтобы писать и читать. Даже лежа на шконке, из-за паскудного подвально-сортирного освещения этим заниматься невозможно. Словом, делается все, чтобы жизнь наша жестко втрамбовывалась в куцую формулу: «Спать-работать, работать-спать».

***

Мне вовсе не симпатична противоречивая, местами просто лживая, система тюремных ценностей. У меня нет никаких оснований осуждать тех, кто, попав в зону, стал на путь добровольного сотрудничества с администрацией, «одел рога», стал «козлом», как здесь говорят. Это их личный выбор. Но я не могу не замечать, какие у большинства представителей «актива» мерзкие лица, подлые глаза, отвратительные манеры. Типичный пример — Рома Сухой, помощник дневального в нашем отряде, невежественный, наглый, подлый. Не более приятен и его коллега — Леша Рыжий, хитроглазый, с хищным клювовидным носом, угодливый в отношениях с любым прапорщиком и надменный по отношению к любому из нас. Уникальный пример представителей «козлиной» категории — отрядный завхоз Юра, здорово смахивающий на Вия из той, первой советской замечательной экранизации. В неполные сорок лет он имеет почти двухсоткилограммовое студенистое рыхлое тело. Куда отвратительнее его мстительность и жадность до жратвы и прочих подношений, непомерная завистливость. Похоже, администрация, решая главную свою проблему — содержать зону в повиновении, делает ставку именно на подлецов.

***

Разговорился с библиотекарем колонии. Это старик, давно переваливший за семьдесят, но он бодр и энергичен, выглядит лет на пятнадцать моложе. Глаза ясные, живые, умные. Инженер-конструктор, электронщик, признанный международный авторитет в области перехвата, локации и прочих чисто оборонных заумных электронных «штучек». Его имя и перечень его открытий, разработок, изобретений включены в военные энциклопедии и оружейные справочники. Сюда попал за контрабанду военной техники, свое обвинение отрицает, считает свое дело «заказным», уверен, что его «засадили» конкуренты, которым он мешал своей деятельностью зарабатывать на российском рынке вооружения. Прав ли он, судить не берусь, но сам факт «посадки» государственного по сути человека, а главное, лишение его возможности заниматься своим делом, поражает. Даже если он виновен, неужели нельзя было ограничиться условным наказанием? На худой конец, в заключении создать ему условия для продолжения работы, имеющей, без преувеличения, стратегическое государственное значение. Как тут не вспомнить сталинско-бериевские шарашки, в которых некогда и формировалась инженерная мысль Королева, Яковлева и многих прочих светил советской науки. Да, их сажали чаще всего по нелепым, надуманным, а то и откровенно сфабрикованным обвинениям, но там, по ту сторону «колючки», им создавались все необходимые условия. Выходит, сталинским ГУЛАГом руководили истинные государственники, люди умные и дальновидные, в отличие от «Гулага» нынешнего, «демократического». Вот и сидит ясноголовый Игорь Владимирович Н., лауреат различных премий, кавалер многих наград в лагерной библиотеке (хорошо, не угодил еще на промку ворочать мешки и дышать полипропиленовой вонью).

***

Каждый день в зоне начинается с государственного гимна. Каждый день ровно в шесть (в воскресенье и праздники на час позднее) эта мелодия, усиленная видавшим виды динамиком, врывается в наше сознание, высверливает мозг, поднимает с коек. Качество музыки гадкое, запись полна треска, шороха и всякого рода хрипов и всхлипов. Многие признаются, что за несколько лет пребывания здесь успели возненавидеть эту мелодию. Не исключено, что через какое-то время и я последую их примеру. Остается пока сожалеть и удивляться, насколько нерационально используются возможности радиосети зоны. Кроме команды «подъем», сопровождаемой упомянутой выше музыкой, транслируется команда «отбой» («в зоне строгого режима отбой, спецконтингенту занять спальные места…»). Еще с помощью радио разыскиваются необходимые сотрудники («прапорщик Иванов, срочно зайдите в дежурную часть») и осужденные («осужденный Петров, третий отряд, срочно прибыть на рабочее место»). Вот, пожалуй, и все. А ведь могла бы администрация колонии создать собственную радиогазету, наладить информационную службу, организовать регулярные выступления сотрудников, руководителей служб, самих осужденных. Эти меры помогли бы наладить контакт между теми, кто в зоне сидит, и теми, кто зоной руководит. Радио помогло бы лучше понимать друг друга зэкам и «мусорам». Вместо всего этого из динамиков доносится затасканная до неузнаваемости фонограмма гимна да лающие команды. Впрочем, по-другому здесь, наверное, и быть не может. Люди, призванные не только держать нас в строгих рамках режима, но и воспитывать, к диалогу с нами просто не готовы. Они боятся нас. Они ненавидят нас. Они стесняются нас в силу своего косноязычия. Последнее качество представители администрации демонстрируют каждый понедельник, когда в зоне общее построение и что-то похожее на строевой смотр. Типичный пример косноязычия демонстрирует замполит зоны подполковник с экзотической кличкой Конь-Голова. Похоже, этот человек так и не усвоил знакомые каждому школьнику правила склонения и спряжения, многие слова употребляет просто не по назначению, да и беден до убогости у него запас этих самых слов. Понятно, в эфире таким «златоустам» делать нечего.

***

Стал свидетелем любопытного диалога. У зэка, державшего в руках книгу, другой, похоже, ничего подобного в руки никогда не бравший, спросил: «О чем книга?» «Да роман», — нехотя ответил первый. «А, понятно», — с умным видом, вполне удовлетворенно протянул вопрошавший.

Добрая треть моих соседей-коллег не читают вовсе. Никогда и ничего! Не имеют потребности! Добрая половина читает, но качество и содержание этого чтива можно смело охарактеризовать одним словом — «макулатура». Какие-то малоформатные, в мягких, но очень ярких обложках с говорящими названиями: «Я — бандит», «Мы — воры». Интересы прочих очень разнообразны. В руках соседей видел зачитанные до дыр томики самых разных отечественных и зарубежных классиков, образцы современной, авангардной литературы. И знакомую мне с далекого детства «Занимательную физику», и очень серьезные книги по религии, истории, философии, вплоть до пухлого сборника Конфуция. Словом, одним махом записывать весь окружающий меня «спецконтингент» в категорию воинствующих невежд было бы несправедливо.

В местной библиотеке всегда немало посетителей, интересующихся не только Буниным, Шукшиным, Пелевиным, но и Макиавелли, Гумилевым, Бродским. Сам откопал здесь и с удовольствием прочитал мемуары Кагановича, автобиографию Троцкого, последний роман Сорокина, монографию Кузьмина о принятии Русью христианства, да много чего еще нового, полезного, неожиданного обнаружил я на здешних полках.

***

С первого дня, как попал сюда, работаю в три смены: с 8 до 17, с 17 до 24, с 24 до 6. Четыре дня в первую, четыре дня во вторую, четыре дня в третью. Между сменами — выходные. Поразительно, но за полгода, проведенных в зоне, в лучшем случае было дней двадцать, когда мы могли работать в полную силу, не испытывая проблем со снабжением материалами. То нет мешков, то кончились паспорта от этих мешков, то отсутствуют вкладыши для этих мешков. И это в то время, когда в соседнем, громадном административном корпусе заседает целый плановый отдел, где вроде как трудится и, надо полагать, получает за это свои немалые деньги целый штат специалистов, по слухам, жен, дочек, племянниц и прочих родственников представителей администрации.

Чем дольше здесь нахожусь, тем отчетливей становится мое предположение, что подобная бесхозяйственность самым тщательным образом отрежиссирована.

Скорее всего, наша промка — звено в непростом, но таком типичном в наше время механизме полукриминального или полностью криминального производства, где присутствует и «левое» сырье, и неучтенная продукция, и не уплаченные работникам деньги, и много чего еще. Но такие тонкости понятны далеко не многим. Большинство рассуждает так: «Платили бы что-нибудь, чтобы хватило на курево, чай, и — достаточно». Между тем наших заработков и на этот минимум не хватает. За месяц приходится заработать тридцать, пятьдесят, семьдесят, в лучшем случае, двести рублей. «Качать права» в этом направлении дело бесполезное и почти небезопасное. Расценки и нормы выработки на многие из видов выполняемых нами работ от нас тщательно скрываются, а любая попытка разобраться в этих дебрях встречается отрезвляющим вопросом из уст этих людей в погонах: «Ты что, сюда зарабатывать приехал?» Любой «правдокопатель» в наших условиях рискует быть списанным на нерабочий барак, где время тянется куда дольше и откуда даже «работягам» призрачное УДО почти не светит.

***

Да, большинство окружающих меня людей не привыкли говорить «доброе утро» и «пожалуйста», им привычней сморкаться в два пальца, чем пользоваться носовым платком. Им даже в голову не приходит, что пить чай и есть суп можно бесшумно, не издавая чавканья и прочих чисто животных звуков. Но разве они виноваты в этом? Они унаследовали эти манеры и привычки от своих родителей. Они выросли в той среде, где подобное поведение — норма. Похоже, государство и те, кому государство поручает «исполнение наказаний», целенаправленно собирают этих людей в отдельных местах и только чуть-чуть разбавляют их людьми иного толка, понимающих, для чего существует носовой платок и что такое жить среди людей. Для нормальных людей подобное окружение, точнее, погружение в столь высокую концентрацию невежества, хамства, откровенной ублюдочности — дополнительное наказание, прибавка к основному. Впрочем, что более болезненно, что более действенно влияет на психику, сознание, характер — то ли просто лишение свободы, то ли погружение с головой в «шариковообразную» массу — еще неизвестно.

***

Насколько я знаю, никто из специалистов не изучал идеологических пристрастий и политический ориентаций нынешних российских арестантов. Споры на политические темы часто вспыхивают в нашей среде. Удивительно, парадоксально, но при всей непохожести мнений, высказываемых в ходе подобных споров, в одном едва ли не все мои нынешние коллеги-соседи единодушны: при коммунистах, до распада СССР, жить было лучше.

В нынешнем многообразии партий, лидеров, течений арестанты ориентируются плохо. Доводилось слышать безапелляционные, но не имеющие ничего общего с истиной оценки: будто лимоновцы — это фашисты, демократы есть только на Западе, либералы — это сплошь «пид…сы» (простите, гомосексуалисты). Очень многие всерьез уверены, что Ельцин до сих пор жив… Особое место среди политических приоритетов нынешних арестантов занимает В.В. Жириновский. «Он наш, он может, он помогает» — часто говорят в нашей среде о Жириновском. Верно, поэтому и ношение белых маек с аббревиатурой «ВВЖ» считается здесь большим шиком. Потому и календари, плакаты, открытки с символикой ЛДПР и портретами ее лидера, что прислал мне сюда мой друг, близкий к делам этой партии, моментально осели на тумбочках и в карманах моих соседей по бараку. При этом о политических целях и задачах либеральных демократов никто толком ничего не знает.

***

Странная методика принятия пищи у Паши Катастрофы, что сидит за одним столом со мной за завтраком, обедом и ужином. Наполненную ложку он быстро подносит к лицу, на мгновение задерживает ее в нескольких сантиметрах от носа — то ли изучая, то ли гипнотизируя ее содержимое, — потом делает движение вперед всем корпусом и с неимоверным хлюпаньем втягивает в себя это самое содержимое. Недавно, после прослушивания очередной порции чавканья и бульканья, я все-таки не удержался и почти деликатно поинтересовался: «А что, Паша, не пытался ли ты когда-нибудь есть бесшумно?» Мой визави округлил глаза, задумался на долю секунды и изрек недоверчиво-обиженно: «Гонишь!» Последнее слово из тюремного жаргона универсально и может таить в себе множество смыслов и оттенков. «Гнать» — для арестанта и шутить, и горевать, и задумываться, и откровенно врать.

***

Случайно подслушал спонтанно вспыхнувший спор на тему, что такое Гондурас. В споре участвовали пятеро зэков. Трое были твердо уверены, что это просто «прикол», один считал, что это такое место в Африке, и только единственный участник дискуссии высказал (правда, не очень твердо) предположение, что это государство в Латинской Америке.

***

Главное событие последних дней — падение забора. На наших глазах, аккурат во время вечерней поверки, упал забор. Не весь, конечно, но целых три громадных пролета. Событие было встречено диким хохотом, аплодисментами и прочими проявлениями веселья. Еще бы: один из основных символов нашей несвободы, высоченный кирпичный забор, отделяющий нас от той, «настоящей» жизни, рухнул. Не важно, что этот забор далеко не единственный, что в том же самом образовавшемся проеме видны еще последующие, не менее высокие, не менее крепкие ограды, неважно… Главное — на наших глазах упал забор! Для администрации подобное событие было ЧП серьезного калибра. Сразу же на месте аварии появился усиленный наряд из роты охраны, с автоматами наизготовку, с громадной овчаркой. Более того, уже на следующее утро на своеобразный субботник по ликвидации последствий аварии вышло громадное количество прапорщиков и сержантов-сверхсрочников, то есть всех тех, кто выводит нас на работу, поднимает по утрам, проводит шмоны, следит за нашим внешним видом и т.д.

Видеть этих людей, не шарящих в наших тумбочках, а по-настоящему работающих — еще одна радость для нас. И «радость» эта длилась аж несколько дней — все это время «стройотряд», сформированный из представителей администрации, трудился в поте лица.

Подобная авария повторяется каждую весну. Из года в год, на протяжении многих лет. Почва здесь болотистая, когда зону строили — поспешили или схалтурили, фундамент сделали неглубокий, без учета особенностей грунта, вот и «плывет» земля каждую весну под символом нашей несвободы.

***

Зона может сломать человека (это общеизвестно, и комментировать здесь нечего). Зона может ожесточить человека (это естественно и понятно). Зона может очистить человека, помочь ему разобраться в себе, укрепить характер, просветлеть душой (подобное очень редко, но бывает). Но не дай бог, если зона воспитает, то есть полностью сформирует человека. Часто ли такое случается, не беру на себя ответственность определять, но подобных людей встречал я и на воле, и здесь наблюдаю регулярно. Увы, «гомо арестантос» — существо чаще всего откровенно подлое и коварное, лживое и завистливое, падкое на халяву, к труду и созиданию неспособное.

Вот Слава Жук (две ходки, обе за «жмуров»), возраст — ближе к пятидесяти, в общем разговоре про детей с гордостью вспоминал сына, который сел в неполные девятнадцать лет за двух «жмуров». Вот Костя Грек (почти его ровесник, тоже две ходки, последняя по крайне малоуважаемой 132-й УК РФ — «насильственные действия сексуального характера»). В разговоре о будущем долго и живописно мечтал, как отстроит дом в деревне на природе, будет заниматься хозяйством, скотиной и пчелами. Мечтал-мечтал, а в конце добавил очень буднично: «В своем доме жить хорошо, зелень, воздух… и труп закопать, спрятать проще». Вот Рома Мокрый — «шнырь» по тюремным рангам, уже не раз битый за мелкие и средние по здешним меркам пакости. Едва узнав номер телефона родственников одного из своих близких друзей, уже переведенного в другой отряд, сразу стал названивать по этим «цифрам» и разводить на деньги, обещая помочь в хлопотах по условно-досрочному освобождению своего друга: «Ну, это можно все решить, конечно, стоить будет, я скажу, куда перечислить». Разумеется, представился он им не «братом по несчастью», а влиятельным и опытным адвокатом. По сути, хотел обмануть и ограбить родственников человека, с которым два года «пил чай» (это очень важно по тюремным понятиям) и ел из одной чашки.

***

Оказывается, под словом «сирота» представители лагерной администрации понимают вовсе не тех арестантов, что лишились когда-то родителей и воспитывались злой мачехой или в детском доме. «Сиротами» они называют тех, кто имеет крайне скудную поддержку с воли, «слабый грев», или не имеют таковых вовсе. Можно быть более точным: сотрудники администрации под «сиротами» понимают тех, с кого нечего взять. Примеров подобного понимания этого слова у людей в погонах великое множество. Пришла моему соседу посылка. В посылке среди всего прочего спортивный костюм, который, согласно существующим положениям и инструкциям, иметь арестанту вовсе не возбраняется, но костюм моему соседу не выдают. Прапорщик, досматривавший посылку, буркнув «не положено», передает костюм в отдел безопасности. В отделе безопасности с моим соседом просто никто не захотел разговаривать, а когда тот, проявив неожиданную твердость, продолжал требовать костюм, дежурный офицер отдела позвонил начальнику отряда: «Что делать будем?» Сосед, стоявший рядом, прекрасно слышал, как снявший трубку на другом конце провода начальник нашего доблестного девятого отряда капитан внутренней службы Васильев (награжденный зэками нелицеприятной кличкой Василиса) пробурчал в свою очередь: «Да обойдется, сирота он». Родители моего соседа были на тот момент живы и здоровы.

P.S. Как здорово, как актуально, как злободневно, что я не имею вредных привычек: не курю, равнодушен к картам и прочим азартным играм, прекрасно обхожусь без алкоголя, не страдаю от недостатка сладкого.

А еще именно здесь понимаешь, как хорошо, что с малолетства приучен поглощать пищу без чавканья и прочих звуков, что не храплю во сне, что у меня не потеют ноги, что стельки моих ботинок не издают мерзкого запаха.

Да и много чего еще начинаешь здесь ценить в себе самом и в окружающих. Понять это человеку, с зоной собственной шкурой незнакомому, невозможно. Именно здесь и осознаешь, какие пласты смысла скрыты, запрятаны, замурованы в простеньком на первый взгляд девизе-лозунге, что когда-то кололи на телах своих российские многострадальные арестанты: «Кто не был — тот будет, кто был — не забудет…»

aferizm.ru