Неделю назад в эстонских СМИ развернулась широкая дискуссия на тему свободы слова. Поводом к обсуждению послужило громкое уголовное дело известного писателя Каура Кендера: прокуратура причислила его новеллу «Untitled 12» к детской порнографии и предъявила автору официальные обвинения, пишет "Postimees".

Каур Кендер – писатель, которого интересует темная сторона человеческой психики. Его герои – маньяки, преступники, наркоманы. Их больное сознание бросает вызов общественной морали и устоявшимся нормам. В «Untitled 12» Кендер по уровню жестокости превзошел сам себя: герой новеллы – садист, который вслед за избиением проституток переходит к изощренным пыткам и убийствам детей. Один из самых неоднозначных авторов в современной эстонской литературе рассказал «ДД» о том, где проходит грань между порнографией и искусством, о причинах его преследования и о том, что, с его точки зрения, происходит сейчас со свободой слова в Эстонии.

Это даже сильнее «120 дней Содома» маркиза де Сада. Де Сад использует специальный прием – вводит фигуру рассказчика, с которым читатель может себя отождествить. Ты чувствуешь, что рассказчик не такой плохой, как остальные герои, и как только начинаешь отождествлять себя с ним, ты становишься вуайеристом, и это начинает тебя возбуждать. Я принципиально отказался от этого трюка и очень внимательно следил за тем, чтобы не оставить читателю места, где бы он мог чувствовать себя комфортно. Главная моя задача – не оставить читателю мест, на которые можно дрочить. Я все время ломал повествование, чтобы этого не допустить.

Культ детей

– Почему вы выбрали именно детей для того, чтобы сделать их жертвами больных фантазий маньяка?

– Я детей не выбирал: я писатель и выбирал слова. В нашем обществе принято демонстрировать гипертрофированную показную любовь к детям. Из них сделали фетиш, притом что самих детей рождается все меньше и меньше. Мы входим в 15 государств мира, в которых население быстрее всего вымирает. Когда родились люди моего поколения, рождаемость была примерно 25 000 человек в год. Сейчас эта цифра снизилась до 13 000. Когда современные дети вырастут, рождаемость вообще сократится до 6000.

А государство считает, что может купить детей с помощью материнской зарплаты, что оно сможет их защитить. Если ребенка не пристегнуть ремнем безопасности, полиция выпишет штраф 400 евро. У меня трое детей. Если мы поедем в кино и они в машине будут веселиться и забудут пристегнуться, мне придется заплатить штуку двести. А мы все ездили в «жигулях» – и ничего. Я не считаю правильной ситуацию, в которой из ребенка делают фетиш. Возможно, именно в культе детей кроется причина того, что все меньше людей хочет их заводить.

– Должны ли у писателя существовать какие-то внутренние границы, самоцензура?

– Нет, потому что мы только учимся тому, как писать. Самое главное, когда начинаешь писать, – это убить в себе внутреннего мента. Потому что творчество может быть только без ментов. Ты должен искать этого мента, и чем лучше ты его убиваешь, тем свободнее и тем важнее для человечества будет то, что ты напишешь. Как писатель я всегда думаю, где найти очередное табу, чтобы его разрушить. Это очень тяжелая работа, потому что запреты всегда находятся в слепой зоне, они скрываются там, где их трудно найти.

– Какие внутренние барьеры вы разрушали, когда писали «Untitled 12»?

– Все, что нашел, но это далеко не предел. На самом деле, «Untitled 12» должна стать частью трилогии. В первой части – Inim-Inetus – действует уродливая пара извращенцев, но в них все же есть человеческое. «Untitled 12» – вторая часть, в ней преобладает дьявольское: персонажем движет неутолимая похоть, с ее помощью дьявол правит миром. Третью часть я пока не дописал, но у меня есть план сделать ее раз в 50 хуже, чем «Untitled 12».

Из русской литературы мне раньше нравился Пушкин. Помню, профессор Михаил Лотман на одной из лекций сказал, что Пушкин жил спокойно, как нормальный человек, до тех пор, пока не узнал, что он негр. Мне тогда очень нравился гангста-рэп. В этот момент я понял, что Пушкин – это как гангста-рэп. Я начал его читать и понял, что Пушкин для русской культуры – как Тупак Шакур для гангста-рэпа.

Из современных российских авторов Сорокина не особо люблю. Мне всегда нравился Пелевин. Некоторые друзья говорят, что наши с Пелевиным биографии слишком похожи: он тоже работал в рекламном агентстве, про это он написал «Generation П», а я – «Yuppiejumal». У нас в «Нигилисте» (nihilist.fm) рабочий язык – англо-угорский пиджин. Пелевин в последних книгах использует англо-славянский пиджин, так что многие приемы похожи. «Священная книга оборотня» безумно мне нравится, это очень смешно. Мне ее подарил верующий друг, очень правильный человек. Сказал: «Каур, читай, но это все против Бога».

Ненавижу Набокова

– Говоря об «Untitled 12» все почему-то вспоминают о «Лолите» Набокова…

– Я ненавижу Набокова. В чем самая большая разница между Набоковым и Кендером? Я ненавижу педофилию, я в этом не вижу ничего красивого. А этот негодяй написал целую книгу о мужике, якобы жертве, над которым доминирует эта малолетка. Я в такое никогда не поверю!

– Если проводить параллели, то «Untitled», на мой взгляд, ближе к Достоевскому. Помните, когда Ставрогин изнасиловал девятилетнюю девочку, после чего та повесилась?

– Это интересная параллель. Я ориентировался в основном на маркиза де Сада и его «120 дней Содома». В финальной сцене девочку взрывают с помощью петарды – это почти прямая цитата из «120 дней». Там тоже взрывают людей. Я сделал прямую аллюзию, чтобы показать всю безысходность происходящего. Развязки нет, возмездия нет – это черная дыра безнадежности.

Финальная сцена — кульминация всей новеллы. С помощью намека на маркиза де Сада я хотел указать читателю, куда нужно смотреть. Мы незаслуженно забыли о маркизе, мы забыли, что он сидел и в тюрьме, и в сумасшедшем доме для того, чтобы мы, писатели, могли писать обо всем, что мы считаем важным.

– Почему для вас так важен маркиз де Сад?

– Я считаю, что человечество стоит только на подступах к тому, чтобы создавать настоящую литературу. Литература должна выходить за пределы того, что принято считать нормой. Изображая сцены жестокости, мы получаем власть над той чернотой, над тем бессознательным злом, которое сидит в нас самих, в каждом человеке. Меня никогда не интересовали глобальные темы, я никогда не писал о народе, об эстонцах и русских. Мне интересны люди и то, что у них внутри.

– Во время чтения вашей новеллы у меня периодически возникало ощущение, что на самом деле вы достаточно жесткий моралист…

– Меня уже обвиняли в морализме, когда я написал свой первый роман «День независимости». Его главный герой крайне жестоко обращается с женой. Многие критики говорили, что я аморален. А писатель Пеэтэр Саутер сказал, что я самый большой моралист в эстонской литературе. Дело в том, что я не высказываю свою точку зрения в тексте, не даю оценок поступкам героев, я просто изображаю их так, что читатель сам придет к выводу, что они аморальны.

Но я не хочу быть только моралистом. Я хочу, чтобы у человека, читающего мои книги, хотя бы на несколько минут возникло ощущение, что он не самый плохой, что он не самый жестокий. Меня самого литература столько раз этим спасала. Я открою книгу и думаю: «А у него все настолько хуже, он же в миллион раз чувствительнее меня, и ему в миллион раз больнее». Так же и мое творчество – хочу, чтобы люди чувствовали, что у них все не так плохо, как у меня.

– Для кого вы пишете свои произведения?

– Мои читатели часто умнее меня. Среди них так много умных людей, что иногда мне даже становится неловко. Но затем я понимаю: чтобы быть писателем, не нужно быть самым умным человеком на Земле. Это все-таки игра с языком, и у меня это получается по-своему, не так, как у других.

Решение по делу Каура Кендера суд огласит в мае

В четверг, 23 марта, Харьюский уездный суд завершил слушания по уголовному делу писателя Каура Кендера, которого обвиняют в изготовлении детской порнографии. Суд огласит свой вердикт 16 мая. Об этом корреспонденту портала rus.err.ee сообщила пресс-секретарь суда Кристина Отс, отметив, что оглашение приговора будет открытым.

Прокурор Леа Пяхкель требует наказать Кендера штрафом в размере 3939 евро. Защитник писателя Паль Керес настаивает на оправдании своего клиента.