Как я учил олбанский: 6 часов, в полицейских застенках Косово

Пишет Юрий Алексеев, публицист из Латвии: Случилось так, что занесло меня по журналистским делам в построенную на натовских бомбардировках «частично признанную» Республику Косово. И там меня повязали по всем законам детективного жанра…

Ровно неделю путешествовали мы с журналистом из Эстонии Родионом Денисовым по этой свежесотворенной независимой стране. Собирали материал на тему «как живут косовские сербы после войны». Встречались с активистами сербских общин, с православными священниками, с монахами сербских монастырей. Набрали материала — вагон.

Последний день, раннее утро, я беру интервью у прекрасного человека Драгана Николича, председателя сербского муниципалитета провинции Косовская Моравия. Потом мы с Родионом садимся в машину, водитель — местный житель Златко. Он везет нас через границу — в сербский городок Буяновац. Оттуда мы — автобусом на Белград, и через Варшаву — по домам.

Уже едем. На третьем километре нас подрезает полицейская «тойота» с сиреной. Стоять, документы, следуйте за нами, не останавливаться, из машины не выходить. Едем под конвоем до полицейского участка города Гнилане. Въезжаем на территорию. Выходите, следуйте за нами. Нас с Родионом разводят по разным комнатам, с каждым — по два охранника в штатском.

Всё что в карманах — на стол. Осмотрели, прощупали, фотоаппарат, телефон и даже MP3-плейер унесли…

Сижу на стуле два часа. Напротив меня — два молодых албанца в штатском, сверлят меня глазами, иногда негромко переговариваются на албанском. На мои вопросы, что это означает, не отвечают. То ли не знают английского, то ли не хотят говорить с задержанным. Я веду себя расслабленно, попиваю водичку (принесли), раскачиваюсь на стуле, закинув руки за голову, напеваю негромко «Владимирский централ, зла немерено», сообщаю, что хочу курить. Курить не разрешают. Я объявляю, что буду жаловаться в ООН, что ко мне, заядлому курильщику, применяли пытки, лишая возможности курить. Охранники переглядываются и молчат.

Через два часа начинается движуха. В комнату входят трое: переводчик (представляется), адвокат (представляется и сообщает через переводчика, что будет защищать мои законные права), еще один молодой албанец в штатском (не представляется). Переводчик сообщает, что он латышского не знает, только английский и немецкий. И если я потребую албанско- латышского толмача (как гражданин Латвии имею право), то ждать мне его придется очень долго, возможно, трое суток…

Вопрошаю адвоката, знает ли он английский. Нет, не знает. Тоже хорошо… Сообщаю, что «ай′л трай» отвечать на английском. Включаю раздел мозга, где хранятся английские слова, на полную мощность. Строго провозглашаю, что не отвечу ни на один вопрос, пока мне не предъявят статью, по которой я подозреваюсь.

После продолжительного копошения и пересудов переводчика со следователями по-албански мне оглашают состав моего «преступления». И даже пишут на бумажке: статья номер 147 Уголовного кодекса Республики Косово — разжигание социальной, этнической, расовой и религиозной розни. Опа!

Вытаращиваю глаза и сообщаю, что я в ахуе: «Дас ист фантастиш!» Переводчик оживляется: о, я знаю немецкий? Я ему с прискорбием сообщаю, что знаю по-немецки еще две фразы: «хенде хох» и «Гитлер капут». Как потом оказалось, английский язык мой переводчик знал плохо, его основной язык был — немецкий.

Началось торжественное зачтение моих прав и обязанностей как подозреваемого. Две страницы мелким текстом на албанском. Переводчик взмок так, что аж по спине текло. Некоторые термины он не знал, пытался использовать немецкие слова, я ему на это отвечал «Гитлер капут!». За каждый пункт мне надо было подписываться в отдельной ведомости.

После десятой подписи я махнул рукой и подмахивал всё, что подсунут. Глазами спрашивал адвоката: подписать? Тот кивал головой — подписывай. Про себя думал — так я и расстрельный приговор себе могу подписать… Но что-то мне подсказывало, что мой адвокат — хороший человек. Пожилой, усталый человек с умным лицом. Потом оказалось, что он говорит по-сербски. А я знаю русский и украинский, потому сербский понимаю эдак на 70%. А адвокат когда-то учил русский в школе…

После выполненных формальностей начался реальный сюр. Три следователя против меня одного, перекрестный допрос, весьма эмоциональный, с реальным давлением, неважный переводчик с албанского на английский, мой хреноватый английский, общение с адвокатом, я — по-русски, он мне по-сербски. Короче, восточный базар…

Из специальной папки следователи извлекли распечатки моей ленты в «Фейсбуке» с переводом моих заметок с русского на албанский. Я опять вытаращил глаза: «Дас ист фантастиш! Нихт шисен!» Переводчик оживился: так вы знаете немецкий? Я ему: я я-а-а, Гитлер капут!

Следователи перекладывают распечатки моего «Фейсбука», комментируют, переводчик переводит: ит′с ноу гуд, ит′с ноу гуд…

Мне предъявляется главный козырь «обвинения»: фотка, где я маечке «Косово-сердечко-Сербия».
 

— Как вы объясните ЭТУ фотографию?!! (Голоса всех трех следователей аж дрожат от предвкушения...)

Я включаю дурака: на маечке написано, что Косово любит Сербию. Я тоже люблю Сербию, прекрасная страна. И Косово люблю… В моей стране Латвии и во всех прочих странах Евросоюза символ «сердечко» означает «любовь». А у вас не так?

Следователи переглядываются и злобно смеются.

— А разве вы не знаете, что этот символ читается как «Косово — сердце Сербии»?

— И что? Что в этом криминального?

Следователи переглядываются и снова злобно смеются.

— А разве вы не знаете, что это главный лозунг сербских боевиков-сепаратистов?!!

— Откуда я это могу знать? Я живу в Латвии, на самом севере Евросоюза. Хотите на карте покажу? В моей стране нет никаких сербских боевиков-сепаратистов. В моей стране символ «сердечко» означает «любовь»…

А дальше начинается еще смешнее. Один из следователей, напрягши мозг, сооружает вопрос:

— А как бы вы, русский, отнеслись к тому, если бы по Москве кто-нибудь гулял в майке с надписью «Крым — сердце Украины»?!!

В меня впериваются три пары глаз следователей…

Я, охеневая про себя, что молодые косовские албанцы (этим следователям сильно меньше тридцати) вообще знают про Крым, сообщаю, что в Москве знак «сердечко» тоже означает «любовь». И что человек с надписью на майке «Крым любит Украину» вызовет в Москве недоумение и смех. Потому что Крым уже три года как вышел из состава Украины, и вряд ли он ее любит до сих пор.

— А вы что, были в Крыму?

— Да, много раз. И при СССР, и когда Крым был в составе Украины, и два года назад, когда Крым снова стал российским. Могу свидетельствовать: Крым не сильно любит Украину. Такая надпись на маечке в России смотрелась бы смешно…

Тут вмешивается мой адвокат (молодец, спасибо ему): а сейчас, когда вы узнали, что значит эта надпись «Косово — сердце Сербии», вы бы стали носить такую майку?

— Если этот лозунг в Косово призывает к войне — нет! Я вообще — за мир! Мне 58 лет, и я в юности был хиппи, дитя цветов. Я уже тогда был за мир и за любовь. У нас, старых хиппи, сердечко еще тогда означало любовь... Вы знаете, кто такие хиппи? Канцлер Германии Ангела Меркель тоже была в юности — хиппи…

Адвокат: прошу занести ответ моего подзащитного в протокол.

И занесли! Правда, без упоминания Ангелы Меркель.

Там еще было много смешного в этом допросе. Я изо всех сил старался держать серьёзное выражение лица, когда гнал им совершенную пургу. Они — записывали…

А потом началось неприятное. Они стали меня расспрашивать, где я был за эту неделю в Косово, с кем и зачем встречался, о чем мы говорили с косовскими сербами... Их компетентность о наших с Родионом перемещениях свидетельствовала, что мы были под изрядным колпаком. Нас пасли буквально с первого дня.

Неприятное было не то, что нам с Родионом это чем-то угрожало. Нас, журналюг Европейского союза, они по-любому не смогли бы наказать. Крик бы поднялся… Он и так поднялся…

Мне стало беспокойно за косовских сербов, с которыми мы за эту неделю встречались. Мы уедем, а им здесь жить. Их евросоюзные правозащитные организации защищать не будут. На мне была моя «походная» жилетка на 18 карманов и кармашков. И когда нас конвоировали в полицейский участок города Гнилане, я успел вытащить SD-карточку из своего фотика-диктофона, где были записаны интервью, и заменить ее на карточку с «пейзажами». При выгрузке карманов я демонстративно распахивал их настежь, чтобы албанцы не стали их щупать. Мою SD-карту они там не заметили, маленькая она.

А вообще наше с Родином задержание имело совсем иную цель. Сажать нас в кутузку за «разжигание» никто не собирался. Моя «маечка с сердечком» была лишь поводом. Косовские спецслужбы хотели прочесать наш журналистский багаж. Фотки, записи, блокноты. Эти шесть часов допроса имели целью — потянуть время. Чтобы албанские «спецы» успели снять копии с наших фотиков, планшетов, телефонов, флешек. Их интересовали не мы, а те, с кем мы всю эту неделю общались.

После окончания допроса я стал читать протокол. И тут я вынес мозг и переводчику, и адвокату. Я, водя пальцем по странице, просил перевести мне текст по словам. Переводчик это делал на английский, а адвокат — на сербский. Я переспрашивал раз по пять, сравнивал… Между прочим, нашел незначительную ошибку. Театрально раскричался, что следаки написали то, что я не говорил. Сатрапы! Инквизиторы! Протокол покорно исправили и перепечатали. В конце этого процесса я уже начал понимать албанский…

А потом все ушли. Сказали, что мой протокол допроса они понесут к муниципальному судье. А тот уже решит, отпустить ли меня сейчас или задержать еще на 48 часов. Дескать, от них сейчас уже ничего не зависит. Со мной остался один следователь, самый симпатичный, слегка интеллигентный. Он немного говорил по-английски.

К тому времени мне уже разрешили курить, шел шестой час моего пребывания в застенках. Разрешение на курение выбил мой милый адвокат. Он, как я понял в процессе спора со следаками, убедил их, что не давать человеку курить долгое время можно расценить как пытку. Несколько раз прозвучало слово «тортуре». Каждый раз, слыша это слово, я провозглашал: «Да! Рыли! Ит′з тортуре!»

Муниципальный судья города Гнилане решал мою судьбу примерно час.

Через час в моё узилище ввалились радостные следователи, адвокат, переводчик, пара конвоиров в полицейской форме, ввели еще нашего водителя Златко. Вручили мне мой планшет, фотик, телефон, флешки и сообщили, что нас отпускают домой восвояси. Чувствовалось, что они тоже возрадовались, узнав, что геморрой в лице эстонско-латвийских журналистов у них закончился. Всеобщее облегчение, радостные вскрики...

К границе Косово с Сербией мы ехали в машине Златко, а за нами следовала полицейская «тойота» с проблесковым маячком. Нам было приказано не останавливаться и из машины не выходить… Мы и не останавливались. А я дико хотел ссать... Тортуре, бл*! Не прощу!

Зато длиннющую очередь под полицейским конвоем с маячками мы обошли по обочине. Нас втиснули прямо в пункт косовского паспортного контроля. Там мы провели всего час…

И вот — Сербия! Сербский погранец, заметив, что нашу машину привели на границу албанские полицаи, спросил: что так? Наш водитель Златко объяснил, что мы — те самые русские журналисты, которых повязала косовская полиция. К тому времени сюжет про наши приключения уже показали по сербскому ТВ. Про нас уже все там знали…

— Так это — они?

— Они!

— Добро пожаловать в Сербию, братья! (Широкая улыбка.)

А еще через полтора часа мы с Родионом сидели на балкончике маленького отельчика в сербском местечке Нишка Баня, пили ракию и слушали шансон «Владимирский централ, зла немерено…» Век воли не видать! Слеза катилась по щеке. Рыли!

А если серьёзно. Драган Николич, когда я закончил с ним интервью, решил проводить нас до границы, на всякий случай. Он поехал за нами на своей машине чуть поодаль. Он видел, как нас приняла косовская полиция, он тут же связался и поднял на уши косовский МИД, косовского министра по делам сербов, он добился, чтобы министр внутренних дел Косово взял наш вопрос под свой личный контроль, он поднял на уши всю возможную прессу…

Спасибо, Драган! Косово — сердце Сербии!