Как собственными руками уничтожить десятки тысяч свастик

Специальный корреспондент «Сноба» Полина Еременко записала историю 71-летней жительницы Берлина Ирмеле Менсе-Шрамм, которая прославилась на всю Германию тем, что уже больше четверти века ежедневно ездит по стране и уничтожает свастики всех видов — граффити, наклейки, постеры...

На прошлой неделе я в Берлине содрала со стены на улице наклейку. Отвратительную. На ней было нарисовано, как три мусульманина насильно удерживают белую девушку на ковре. Один даже ее насилует. А рядом с этой группой стоит отец девушки и кричит полицейскому, который проходит мимо: «Спасите мою дочь!» А полицейский ему отвечает: «Да ты расист!» И подпись к картинке внизу стоит: «Вот вам и мультикультурализм».

Это было 74 718-е фашистское изображение, которое я уничтожила. Все началось в 1986 году, когда я только переехала в Берлин из своего Штутгарта. По дороге на работу ― я тогда работала воспитательницей в коррекционной школе ― я заметила на автобусной остановке мужчину, который клеил плакат «Освободите Рудольфа Гесса». Рудольф Гесс ― это, на минуточку, нацистский преступник, помощник Гитлера. Я была в шоке. И от надписи, и от расклейщика ― он был ужасно страшный. Он прямо излучал неуважение к людям. Этот расклейщик наверняка думал, что у него есть мнение и он имеет право его высказать, но на самом деле это никакое не мнение у него, а просто неуважение к истории своей страны. Его уродливое лицо так плотно засело в моей голове, что даже 30 лет спустя оно мне иногда не дает заснуть.

Я была настолько шокирована увиденным, что прошла мимо. А уже когда дошла до работы ― закипела. Больше всего я злилась на себя ― за то, что ничего не предприняла. Когда я возвращалась с работы 10 часов спустя, плакат все еще висел. И вот тогда я его сорвала. И подумала про себя: как же правильно я поступила.

А потом у меня словно раскрылись глаза и я стала замечать, что гадкие фашистские изображения ― наклейки, граффити, эмблемы ― повсюду. Впереди много работы, подумала тогда я.

74 718 успешных операций по ликвидации ненависти в своей стране за 30 лет ― я считаю, что это хороший результат. Самая активная работа у меня началась 11 лет назад, когда я  вышла на пенсию. Мой день стал выглядеть так. Я просыпаюсь и очень плотно завтракаю, чтобы в течение дня было поменьше стресса. Никаких куриных яиц. Потом я занимаюсь планированием ― маленькие походы по Берлину и большие туры по стране. Накануне больших акций и выборов особенно много работы, но начеку нужно быть всегда. Я читаю новости, изучаю свежие фотографии вокзалов по стране. И еще у меня за тридцать лет выработалось чутье. Когда я приезжаю на чистку в другой город, я чаще всего действительно угадываю и правильно приезжаю. Когда у меня командировка, вставать иногда приходится даже в 4 утра. Я добираюсь до точки, обследую вокзал, дальше ― близлежащие территории, потом пешеходные зоны, территории вблизи супермаркетов. Если остается время, обхожу и другие общественные здания. Если работы очень много, беру номер в гостинице и остаюсь на второй день.

Я уже давно в деле, но удивляться не перестаю никогда. Недавно я наткнулась на такой вопиющий плакат: стоит мусульманин и жарит свинью на вертеле перед горящим Кораном. Взрываюсь каждый раз. Вот поэтому и нужен хороший завтрак ― он хоть как-то помогает глушить стресс. Куриные яйца бы попросту не справились с таким стрессом.

На дело я всегда иду со своим набором инструментов:

― Спрей-баллончик для закрашивания крупных надписей

― Шпатель для соскабливания наклеек

― Маркер, которым можно редактировать надписи: например, менять «Долой ислам» на «Долой исламофобию»

― Фотоаппарат, чтобы документировать работу. Я фотографирую каждую надпись, каждое граффити, каждую эмблему до того, как ее уничтожить

― И маленькая протокольная книжка

Все это помещается в мою сумку. На ней нашивка «Против нацистов». Я сама пришивала.

Фото: Jörg Carstensen/DPA/ТАСС

За мою работу мне никто не платит. Более того, я из своего кармана трачу на это около 300 евро в месяц. Сюда входят затраты на печать фотографий, на интернет, на проезд, на гостиницы. 300 евро, конечно, большие деньги, я же не миллионер. А с тех пор как я вышла на пенсию, я стала получать на 500 евро меньше. А еще у меня каждый месяц 200 евро на квартплату и медицинскую страховку уходит. Я бы могла придумать, куда потратить 300 евро. Например, съездить в маленький отпуск. Я уже 20 лет не отдыхала. Но деньги ― это не важно, это я просто рассказываю, чтобы вы понимали.

Вечером после полевой работы я приступаю к аналитической работе ― печатаю фотографии и вставляю их в альбомы. У меня сейчас порядка 90 альбомов. Я ― это такая организация, в которой все архивируется.  Достанутся ли эти альбомы моим внукам? Нет, у меня нет внуков, только три кошки. Для кого я это делаю? Для себя. Я родилась в 1945 году. Я, как и все мои сверстники, родилась с чувством вины за то, что наделала моя страна. Моя задача по жизни сделать так, чтобы больше никто не появлялся на свет с подобным врожденным чувством вины. Мне не нужны ни деньги, ни даже памятник ― я это делаю для себя.

У меня есть один обязательный выходной день ― воскресенье. Я просто обязана иногда отдыхать и восстанавливаться, чтобы у меня всегда хватало сил на мою борьбу. Все-таки мне уже 71 год. Кроме того, транспортное сообщение по выходным в Берлине не такое хорошее.

Мой отец давно умер, но я уверена, что он бы гордился мной. Он сражался с русскими в России за вермахт, но сильно страдал от этого, потому что был радикальным пацифистом. До войны он был актером бродячего театра, он был против войны, но тогда мало кого спрашивали. Моего отца рано и сильно ранили, и я очень этому рада ― он почти никого не успел убить.

Помогает ли мне в работе мой муж? Нет, никогда. Даже если свастику нарисовали на три метра выше моей головы и мне ее не достать. Дело в том, что он получает черную зарплату, а я довольно известная, меня часто задерживают полицейские, и если его поймают, то обязательно проверят документы и на доходы тоже. Ну, и еще он сейчас живет с другой женщиной. Но я не обижаюсь, что он с ней живет. Он поливает мне цветы, пока я в командировках, и прекрасно кормит моих кошек.

Кто точно мной гордится, так это мои кошечки! Когда я возвращаюсь домой, они преследуют меня везде и постоянно. И я все бросаю и только глажу их и глажу. Иначе они от слишком интенсивного одиночества становятся грустными.

Опасная ли у меня работа? Бывает по-разному. Один раз в Дрездене три года назад я фотографировала граффити на памятнике. Я уже убирала фотоаппарат в сумку, когда в меня полетел камень. В голову камень не попал, но нос все-таки поцарапал. Другой раз меня уронили и я разбила плечо. Но я всегда встаю.

А один раз вот как было. Я стояла на пустынной улице и жидкостью для снятия лака стирала свастику со стены. И ко мне подошел неонацист и говорит: «Зачем ты это делаешь?» Я ответила: «Это не может здесь оставаться». А он: «Это останется здесь, старуха». Я сказала: «Нет, я это сотру». И тогда он сильно разозлился и сказал: «Но это должно здесь оставаться!» Тогда я сказала: «Слишком поздно». И стерла. Тогда он дернулся ко мне, хотел схватить за волосы. А я уставилась на него и стала смеяться. И он когда увидел, как я смеюсь, отпрянул и убежал.