Город, которого нет: страшные монологи пострадавших в теракте в Волгодонске 20 лет назад

Волгодонск — город в Ростовской области России с населением в 170 тыс. человек. По официальным данным, во время теракта в Волгодонске погибли 19 человек. На самом деле пострадавших больше 16 тысяч. А если совсем честно, то в этом городе нет ни одной семьи, которую бы не задела волна теракта. Здесь до сих пор следят за незнакомыми машинами, не любят пиротехнику и вздрагивают даже от хлопающих дверей.

Вечером 15 сентября 1999 года житель дома № 35 по Октябрьскому шоссе Аббаскули Искендеров поставил на стоянку свой бывший грузовик. «Бывший», потому что за несколько часов до этого события он продал машину троим приезжим, которые собирались в Волгодонске продавать картошку. Часть денег покупатели отдали вперед, а часть обещали после продажи товара. Искендеров на сделку согласился. Тогда приезжие попросили еще об одном одолжении: они загрузят грузовик картошкой, но надо посторожить машину с товаром до утра. Аббаскули провел ночь в кабине грузовика, а когда рассвело и он окончательно замерз, отлучился домой выпить чаю.

Холод спас его от смерти, хотя дальнейшую жизнь Аббаскули Искендерова, который, сам того не ведая, привез к жилому дому несколько тонн взрывчатки, представить нетрудно.

Гудела земля, трещали, как вафли, стены

Минут через пятнадцать после того, как Искендеров зашел домой, его сосед, инженер-механик Михаил Круглов, подошел к окну. Михаил Алексеевич привычно посмотрел на градусник, прибитый к раме со стороны улицы, оглядел двор и зацепился взглядом за стоявший напротив дома незнакомый грузовик. Машина была так нагружена, что просели колеса.

Михаил Алексеевич Круглов
Фото: Алина Десятниченко для ТД

Михаил Алексеевич вернулся к жене — пора было завтракать.

«Давай полежим до шести. Котлеты есть, разогрею быстро», — убедила его Мария. Благодаря котлетам Михаил Алексеевич не вернулся на кухню, которая вскорости превратилась в руины, а лег в постель. Когда часы показали 05:58, дом вздрогнул.

Загудела земля. Стены захрустели, будто вафельные. Зазвенело стекло, и в опустевшие вмиг окна хлынул незнакомый горький запах.

«Мы ничего не могли понять. Дочка кричит из соседней комнаты, стена упала, обои развеваются на ветру, как занавески, сын в дальней комнате. Мы вскочили, увидели дыру в стене и выскочили через нее на улицу в чем были, — Мария Владимировна выкручивает пальцы, воспоминания ей даются с трудом. — Полуголые ходили, но холода не чувствовали. Соседи наши, Чумаченко, тоже вышли. Вышла. Жена одна, а мужа плитой убило. Сын их чудом остался жив — незадолго до теракта укрылся толстым одеялом, замерз. Оно смягчило удар. Он вскочил, побежал, но тут же ему плохо стало. Потом узнали, что печень разорвало взрывной волной…»

Взрыв жилого дома в Волгодонске. На снимке: спасатели выносят тело погибшего из поврежденного домаФото: Валерий Матыцин/ТАСС

Один за другим Кругловы вспоминают погибших соседей — считают их по этажам. Савченко, мать двоих глухих детей, тоже погибла. Она одна могла с ними общаться, другие не понимали язык глухих. После смерти женщины детей куда-то забрали, а отец стал нелюдим, гонит даже тех, кто предлагает помощь. Еще двух девочек вспомнили — тоже без матери остались. Она пошла утром выгуливать собаку и в момент взрыва проходила мимо грузовика… Еще одну соседку назвали, живая, к счастью, но оторвало руку и выбило глаз.

Кругловы и все другие пострадавшие так и говорят: «оторвало», «убило», «накрыло». Обезличенно и с ровной интонацией. Так, как писали в свое время в просительных справках и рассказывали врачам. Потому что до сих пор до конца не понимают, кто виноват в их трагедии и с кого спросить за искалеченные жизни.

До взрыва Кругловы жили в обычной девятиэтажке. С соседями знались шапочно, некоторых видели всего пару раз. А когда начали искать погибших, пропавших, вдруг стало понятно, что хорошо бы было друг друга знать получше. А еще лучше было бы обращать внимание на подозрительные мелочи.

Мария Владимировна Круглова
Фото: Алина Десятниченко для ТД

На тот же грузовик под окнами. Подгулявшая утренняя молодежь, оказывается, тоже приспущенные колеса заметила: били по ним ногами, шутили. Бабульки ранним утром выходили — тоже удивлялись, что здесь эта махина делает? Все это всплывало задним числом.

«Мы жили, как в тумане, все вспоминали и вспоминали, искали причины. А потом, как обухом по голове: у нас же теперь ничего нет! Все сломано и разбито. Мы из прошлого дома только вазу унесли. Молодая пара по соседству жила, они накануне свадьбу отгуляли — подарки под завалами, люди в прямом смысле слова остались в одних трусах… Нас поселили на время в гостиницу. Тех, у кого дома уцелели, отправили наводить порядок. Но порядок наводить не хотелось — люди не верили, что это не повторится. И вокруг постоянные разговоры: “Завтра снова взорвут, послезавтра…”»

«Папа, в какой стране мы живем?»

Мария Владимировна и Михаил Алексеевич — единственные жители разрушенного дома, которые пошли на контакт. Другие гонят от себя журналистов и представителей властей — кто-то устал от муссирования темы, кто-то обижен на выплату в 50 тысяч рублей, на которой и закончилась помощь, многие получили серьезные психогенные травмы…

Последней темой в Волгодонске занимается Константин Юрьевич Галкин. Он кандидат медицинских наук, психиатр высшей категории, начальник Волгодонского филиала ГБУ РО «Психоневрологический диспансер».

Вот что он вспоминает о том времени:

Террористический акт в Волгодонске. На месте трагедии работают спасателиФото: Валерий Матыцинн/ТАСС

«Когда произошел взрыв, я был в командировке в Ростове. Если бы я остался дома и вошел в число пострадавших, то уже не смог бы ничем помочь людям. Рано утром 16 сентября, это был четверг, я включил телевизор, и первая новость — взрыв в Волгодонске. Мы прыгнули в машину и поехали домой. Около 10 утра были уже в городе.

То, что я увидел там, не поддается никакому описанию. Казалось, что все вокруг нереальное, декоративное, как будто в городе идут съемки фильма о зомби-апокалипсисе — это был совершенно черный и чужой город. Еще задолго до места взрыва, за многие километры начинались совершенно лысые многоэтажные дома — взрывной волной вынесло окна, рамы были свернуты в узел и валялись, как перекрученное белье, железные двери сорвало и покорежило. После подсчитали, что от взрыва пострадали 42 жилых дома и несколько учреждений — детский сад, школа, больница, библиотека.

16 сентября 1999 г. Взрыв жилого дома в Волгодонске. Потрясенные случившимся жители городаФото: Валерий Матыцин/ТАСС

Что меня тогда удивило, так это звенящая тишина. Даже птицы молчали. А по улицам ходили тысячи людей в ночных рубашках, в одеялах, в пальто, наброшенных на полуголое тело. Они передвигались бесцельно и очень медленно. Лица совершенно обезумевшие, глаза пустые. У многих на руках были дети. Некоторые несли животных. Запомнилась одна женщина, которая прижимала к себе вазон с цветком, наверное, у нее не было никого ближе.

На месте взрыва что-то горело. Вокруг руин собралась толпа людей, у соседнего дома лежали на земле погибшие. Я в свое время был в Чечне, нам показывали ужасы войны, но то, что я видел тогда, даже с войной сравнить невозможно.

Я забежал домой. Мои жена и дочь, к счастью, были целы. А сын находился далеко от взрыва — лежал в ЛОР-отделении больницы. Окна моей квартиры раньше тоже выходили на дом, который взорвали. Теперь вместо них были дыры. Осколки стекол пролетели над головой дочери, которая спала, и врезались в гладильную доску… Кому-то повезло меньше. Стеклянная крошка попадала в глаза, в дыхательные пути. Пострадавших от стекол были тысячи — со всей России в Волгодонск присылали профильных специалистов, больницы были переполнены. Помню одного пациента, который пришел к нам с двадцатисантиметровым осколком в ноге — во время взрыва стекло зашло в пятку, но человек был в шоке — три дня ходил, не замечая его.

Когда я добрался до штаба, там уже был профессор Бухановский. Александр Олимпиевич прилетел в Волгодонск одним из первых. Благодаря его грамотным действиям мы спасли многих. Во-первых, он распорядился организовать туалеты, палаточный городок, горячее питание. Потом встал вопрос о материальной помощи. Людям надо было дать понять, что их не бросят в беде. И — вот тут очень важный момент — пострадавших надо было занять. Для этого привезли машину с полиэтиленом, потом новые стекла — на общем собрании людям выдали материалы и отправили наводить порядок в домах. Пострадавшие ушли с улиц, но сознание их еще было, как в тумане.

“У нас есть два-три дня, — говорил Александр Олимпиевич. — Сейчас вся работа ляжет на травматологов и хирургов, а потом люди пойдут к нам тысячами, пока есть время подготовиться”.

Именно так и произошло. За эти два дня мы собрали специалистов, привлекли студенток медучилищ — они работали как стенографистки и фиксировали каждый случай.

Люди жаловались на то, что у них притупились чувства, — они не ощущают вкус пищи, плохо слышат и видят; просыпаются ближе к утру, как от толчка, от каждого ночного шороха у них начинается паническая атака. Запомнился мужчина, который обратился, когда сошла первая волна пациентов. Он пришел к своей любимой женщине в Старый город (другая часть Волгодонска), где взрыва не было и ничего, казалось бы, не напоминало о теракте. Женщина накрыла стол, поужинали, перешли в постель, как вдруг ему показалось, что на крыше кто-то есть. Причем квартира находилась на третьем этаже пятиэтажки. Мужчина оделся, заставил одеться даму, убедил ее в том, что на крыше террористы. Вместе они подняли весь дом, люди выбежали на улицу, полезли на крышу — там никого.
Все вернулись по квартирам, а пострадавший остался дежурить. Всю ночь ходил в трусах и пальто (была уже поздняя осень) вокруг этого дома.

“Доктор, я умом понимаю, что веду себя как дурак, но как только вхожу в подъезд, сердце начинает колотиться настолько сильно, что кажется, я сейчас умру. Дышать могу только на улице”.

Спасатели эвакуируют жильцов из поврежденного взрывом жилого дома в ВолгодонскеФото: Валерий Матыцин/ТАСС

Примеры были и личные. Прихожу домой, на меня летит соседка: “Точная информация! Нас сегодня взорвут! Бежим!” Я начинаю успокаивать соседку, но на меня бросается с кулаками моя тогдашняя жена. Она врач, очень сдержанная и умная женщина: “Ты не хочешь спасти наших детей? Как ты можешь?” Я взял машину и повез их в отделение, только там все успокоились и уснули.

В то время половина Нового города (пострадавшая часть Волгодонска — прим. ТД) жила по одному сценарию: утром люди приходили в стационар, получали лекарства, а потом шли работать.

Чуть ли не полгода после взрыва дежурили на улицах. Возле домов жгли костры, вокруг сидели мужчины с дубинками — осматривали каждую машину. Помню один эпизод: автомобиль с чужими номерами не остановился. Дежурившие догнали его и выбили стекла, а водителя избили. На припаркованные возле домов грузовики люди до сих пор реагируют как на сильный раздражитель — нервничают, звонят в полицию.

Когда говорят, что пострадавших в Волгодонске всего (что значит это “всего”?) 19 человек, я недоумеваю. В той или иной степени психогенную травму получили все жители. Многие после взрыва уехали отсюда навсегда, чтобы ничего не напоминало о том ужасе.

Помню свой разговор с дочерью. Мы сидели на кухне и пили чай, а незадолго до этого у нас под окнами убили криминального авторитета. И вот дочка говорит: “Папа, в какой стране мы живем? Я пережила теракт. Видела самоубийство — человек выпал из окна, мы с девочками шли в этот момент по улице, и нас обрызгало кровью.

Спасатели и пожарные возле дома, разрушенного взрывом 16 сентября 1999 годаФото: EPA/YURI KOCHETKOV

Теперь на наших глазах произошло заказное убийство… Мне только 15 лет. Что же будет дальше?”

Свое воспоминание я закончу цифрами, которые мы собирали вместе с профессором Бухановским. Они покажут вам реальную картину трагедии, которая произошла в Волгодонске.

На момент теракта в городе проживали 186 343 человека, в том числе 41 574 ребенка и подростка. В той или иной степени вследствие теракта пострадали (получили статус пострадавших) 16 212 человек (8,7 % от числа жителей города), из них 3637 детей. 3007 жителей пострадавших кварталов получили травмы и увечья различной степени тяжести…»

Докричаться до небес

В библиотеке на улице Гагарина собрались десять человек. Девять женщин и один мужчина. Я попросила их приготовиться к разговору о 16 сентября 1999 года. Все, как один, сказали, что готовиться не к чему: самый страшный день в своей жизни они помнят в мельчайших подробностях, а последствия его носят с собой. У кого-то они проявились сразу, кого-то взрывная волна догнала через год, другой, пятый. Незатронутых здесь нет.

Валентина Васильевна Иванова
Фото: Алина Десятниченко для ТД

Вот Валентина Васильевна Иванова — у нее на нервной почве вывернулось нижнее веко и ресницы стали расти внутрь. Валентина Васильевна ходила по врачам, но те только пожимали плечами — не знаем, чем вам помочь. Женщина сама вырывала ресницы, надеялась, что это пройдет. Но не прошло. Закончилось онкологией — нижнее веко пришлось удалить, теперь глаз полностью не закрывается.

У Ирины Халай после черепно-мозговой травмы начали отмирать клетки мозга. Ирина не помнила почти ничего, записывала в блокнот каждое действие — в 35 лет чувствовала себя беспомощной и униженной. Особенно на фоне того, что 16 сентября она утром должна была выйти на новую, хорошо оплачиваемую должность. Теперь — инвалидность и блокнот, который тогда был единственной ее опорой. Врачи помочь могли только советом: тренируйте мозги новыми знаниями. Шахматы, математические задачи, иностранные языки на завтрак, обед и ужин. Ирина себя вытащила и стала помогать выкарабкиваться другим. Создала организацию, которая борется за права пострадавших от терактов, — «Волга-Дон».

«Среди нас нет здоровых людей. Даже дети, родившиеся через несколько лет после теракта, несут в себе его последствия, врачи проводили исследования на эту тему», — Ирина говорит громко, будто пытается докричаться.

Ирина Ивановна Халай
Фото: Алина Десятниченко для ТД

Я отодвигаю подальше диктофон. Ирина замечает это движение и кивает: «Когда завожусь, начинаю говорить очень громко. Это тоже последствия 16 сентября. Мы тогда не слышали друг друга. Поэтому все кричали. Вообще это было что-то ужасное — придешь в больницу, там, держась за стенки, люди ползут и орут, орут. Я тогда думала, что была не такой, что со мной все в порядке. А это я себя со стороны не видела… Такая же была. Еще и волосы выпали… Сурдолог потом объяснила, что слышим мы не только ушами, в мозге человека есть зона, отвечающая за слух и речь. А наши мозги контуженные, поэтому мы кричим».

«Ладно мы. А как пострадали дети! — Надежда Зверева отзывается из угла, она молчала долго, собиралась с силами. — Мой внук в три года получил инвалидность. Спасибо столичным врачам, вовремя заметили, что с ним что-то не так. Началось после взрыва же. Мы с дочкой дежурили у телевизора — тогда телефонов не было, люди искали друг друга на экранах. Кто-то погиб, кто-то убежал из города, кого-то в больницу увезли — все в новостях показывали. И внук, когда видел заставку новостей, звал нас: «Бабушка, взлыв!» До этого «эр» он выговаривал уже четко. Мы думали — испугался, пройдет. Но врачи в саду проверили — черепно-мозговая травма отразилась на речи. Лечили мы внука очень долго, пугали нас всякими диагнозами. Но, тьфу-тьфу, обошлось. В 18 лет ему сняли инвалидность. В Волгодонске внук не живет. У нас почти все дети, пережившие взрыв, уехали, чтобы ничего не напоминало».

Александра Ивановна Молчанова
Фото: Алина Десятниченко для ТД

«А я на взрыв не обратила внимания, я его не помню, — из угла доносится шепот. Это Александра Ивановна Молчанова, она говорит тихо и медленно, как будто каждое слово отдается в ней болью. — Стекла выбило. Муж, сын, мама пошли на балкон, там у нас кот был, а я лежу и лежу. Они мне: “Вставай!” Но я не могу понять, зачем вставать? Потом мы как-то собрались и всей семьей пошли в эпицентр. Что там было, я тоже не помню, как чокнутая была, только шум моря в голове. И днем и ночью море. К врачам ходила — ничего не нашли. Говорю — это у меня после теракта. Они руками машут: много нас таких.“Принимайте успокоительные”. Я принимаю, а оно шумит. Иногда сильнее, иногда слабее, но никогда не молчит. Я бы многое отдала, чтобы его у меня в голове не было».

Что там, за закрытой дверью

Потом мы пошли на место теракта. День выдался холодным, совсем как тот, что был двадцать лет назад. Наслушавшись историй, я уже четко представляла, как выглядел город в то сентябрьское утро: под ногами хрустело битое стекло. Им были усеяны тротуары и палисадники. Стеклянные горы возвышались во дворах — мусоропроводы переполнены, людям разрешили выбрасывать стекла прямо из окон.

Надежда Яковлевна Зверева
Фото: Алина Десятниченко для ТД

«Я тогда туфли на шпильке носила, помню, что вышла из машины, — водитель дальше проехать не мог. Встала, а шаг сделать не могу — вначале надо было вкрутить в стекло каблук, потом аккуратно поставить ногу, иначе упадешь — вся изрежешься. Много травмированных у нас было и после взрыва. Потому что стекло везде — люди ползли по нему, как по минному полю, детей не пускали, старались куда-то из города отвезти», — Надежда Зверева указывает руками на тротуары.

Я оглядываю дома. Представляю, что в них когда-то не было окон, что на холодном ветру рвались, как белые флаги, занавески. Кое-где выглядывали укутанные в одеяла фигуры — их было очень немного, инвалиды, старики, ополоумевшие, которые боялись оставить свои квартиры. Многие уехали за город, некоторые на волне стресса бежали по несколько суток. Приходили в себя в лесу, жили там в шалашах, вглядывались в горизонт, ждали, когда бомбанет снова.

Владимир Павлович Землянский
Фото: Алина Десятниченко для ТД

«Вон, видите высокие этажи? В окна летели запчасти от разорванных взрывной волной машин, — Владимир Землянский обращает мое внимание на верхние этажи соседних домов. — А вон в то окно на девятом этаже принесло взрывной волной живого котенка».

Хозяева квартиры приняли кота, выходили, и он остался с ними. Кстати, у выживших животных (погибших никто не считал) после теракта появились малоприятные для хозяев особенности — ровно в шесть утра кошки писались, а собаки начинали метаться.

… Когда добрались до места взрыва, я не сразу поняла, что это оно. Перед глазами была огромная территория — памятник пострадавшим, дорожки, деревья и кусты. Заглянула в хроники: диаметр воронки после взрыва составил 15 метров, глубина ее — три с половиной метра. На бумаге это только цифры, а когда стоишь в центре взрыва и на тебя смотрят стеклянные глаза затянутых в корсеты домов-инвалидов, по коже пробегают мурашки. Это же не один дом и не два. Сорок две многоэтажки. Целый городок.

Мои провожатые склонились над памятником, в тысячный раз повторяли давно выученные фамилии. Кто-то с кем-то из погибших работал, у кого-то учились дети. А я видела в граните постамента картины, запомнившиеся очевидцам. Найденный среди руин палец с очень красивым кольцом. Ряд погибших на земле. Среди них была девушка невиданной красоты с длинными светлыми волосами и нежной кожей. Ни синяка на ней, ни царапины. Голубая ночнушка на фоне серо-черных руин. Или вот дедушка. В одной семье после взрыва его потеряли.

Похороны 30-летнего Сергея Скрылева, погибшего в результате теракта в Волгодонске 16 сентября 1999 годаФото: Константин Завражин/PhotoXPress

Когда дом упал, хозяева пробирались в свою квартиру по двери, лежавшей между плит, — документы собирали, самое ценное вынесли. А дедушку не нашли. Но он был там, лежал под сорванной с петель дверью, по которой ходили его родственники.

Такая дверь есть сегодня в каждой волгодонской семье. По ней ходят в прошлое, вытаскивают оттуда самое ценное и просят Бога не посылать им больше грузовиков, чужих людей и громких звуков. Им больше не надо. Им больше уже некуда.

Источник