Герои нашего времени: истории обычных людей, которые спасают рабов, разводят самолеты и наказывают насильников

Мир рушится каждый день. Кроме тех, кто помогает сохранять его хрупкое равновесие по долгу службы, есть немногие гражданские, спасающие людей без указки сверху. Иногда ты силой вытаскиваешь из рабства 500 человек за 7 лет — в стране, где официально рабства не существует; или моментально разводишь в небе авиалайнеры, помогая начальнику получить кресло; а бывает, что ты просто не наплевал на шум в подъезде и буквально спас девушку от изнасилования. Три разных человека, героизм которых засветился в прессе, рассказали журналу The Village о ежедневных подвигах, исчезающей благодарности и жизни после славы.

Олег Мельников, 26 лет. Лидер движения «Альтернатива», вызволил 500 человек из рабства

Есть мужчина, которого избивают и заставляют работать в южном регионе. Ему угрожают убийством и не платят. В это же время за рубежом двух русских девушек держат взаперти и каждый день насилуют. Они все — в рабстве, и всем удалось до меня дозвониться. Мне надо сделать выбор: кто «еще потерпит», а кого нужно вытаскивать прямо сейчас. Мы постоянно заставляем кого-то «потерпеть», потому что у нас не хватает ни денег, ни людей на выезд по всем заявкам одновременно. В тот раз я принял решение поехать за мужчиной. Девушки нас не дождались — они повесились.

«Хочешь домой?»

Первая поездка «Альтернативы» была в 2011 году в Дагестан — по наводке от старого знакомого. Он рассказал, что вытащил родственника из рабства, но там еще остаются люди. У меня тогда не было подобного опыта, и я решил, что  съездить с небольшой группой — если ситуация подтвердится, — это будет бомба, история разлетится по СМИ. Тогда мы освободили трех мужчин и двух девушек, последних эксплуатировали сексуально. Я вернулся в Москву, разослал порядка 20–30 пресс-релизов — и ничего. Никакой реакции. Всем было плевать. Потом было еще несколько поездок в тот же регион, тоже успешных. Я ходил от кирпичного завода к заводу, болтал с рабочими про условия, неожиданно заглядывал в глаза и спрашивал прямо: «Хочешь домой?» Если человек до этого мялся, тут он внезапно говорил: «Да».

Осенью 2012 года меня через упоминание в каком-то блоге на ЖЖ нашли матери «гольяновских рабов», которых 12 лет держали в продуктовом магазине в Москве на Новосибирской улице — это район Гольяново. Помню, как мы встретились на Савеловском вокзале, и я выслушал совершенно дикую историю. Матери к тому моменту уже обошли посольства Узбекистана, Казахстана, и никто им не помог. Мы сразу позвали телеканалы, обещали им красивую картинку в момент освобождения. Сюжет попал в сотни выпусков новостей, ролик получился колоритным. Мы освободили тогда 11 человек из подвала магазина, принадлежащего семье Жансулы Истанбековой. Нас наконец заметили. Помню, как в шесть часов утра я лег поспать, а пресса начала звонить уже в восемь.

Сейчас я понимаю, что все прошло гладко. Мы применили силу, была драка, но это мелочи. Куда сложнее потом было отбить этих людей у судов и полиции. Сначала их пытались депортировать. Потом, когда мы организовали им временное жилье, с нас взяли расписки, что мы вызовем полицию при первом же конфликте, и заставили написать еще кучу других бессмысленных бумажек. Однажды участковый, который вел это дело, заявил, что только государство может защитить освобожденных, потому что у него есть оружие. Я спросил: «Неужели для того, чтобы человек был в безопасности в Москве, ему нужно оружие?» И полицейский ответил: «Да».

Позже потерпевшие рассказали, что у местного УВД был вполне конкретный мотив замять дело. Участковые регулярно ходили в этот магазин, как к себе домой, набирали там полные корзинки еды и не расплачивались. На протяжении нескольких недель всплывали новые обстоятельства. Полуторагодовалому на вид младенцу, которого мы оттуда вытащили, на самом деле было 4 года — просто он родился в том продуктовом, никогда не пытался ходить, его скелет был покалечен, тазовые кости сломаны. Несколько раз уголовное дело возбуждалось и снова закрывалось. Шестерых освобожденных кто-то подкупил и заставил забрать заявления.

Мне не нравится то, что я делаю, не нравится спасать рабов. Такое не планируешь в детстве. Я рос обычным ребенком — разве что из восьмого класса школы меня выгнали, и я не получил даже среднего образования. Ушел в общественный активизм, помогал делать «Антиселигер», состоял в движении за Химкинский лес. Мне была интересна политика, но не вот это, не освобождение рабов. Первое время я каждый месяц планировал передать кому-то дела, теперь — каждый год. Но замены не появляется, а прервать такую работу невозможно, людской поток не иссякает. Угрозы поступают регулярно. Бывает страшно, но мы стараемся работать на опережение. Про травмы рассказывать не буду — это может отпугнуть волонтеров, потому что все всерьез.

У того же магазина на Новосибирской улице было много проблем с Роспотребнадзором, но закрылся он только в этом году. И знаете что? Владельцы переехали из дома 11 — в дом 1 на той же улице. Это все, что для них поменялось. У этой семьи три магазина в районе Гольяново, и нам регулярно сыплется новая информация о новых сбежавших работниках. Последний раз был прошлой зимой: от Жансулы сбежала 21-летняя Несибели Ибрагимова, которую продержали в рабстве восемь месяцев и каждый день избивали.

Он родился в том продуктовом, никогда не пытался ходить, ЕГО СКЕЛЕТ БЫЛ ПОКАЛЕЧЕН, ТАЗОВЫЕ КОСТИ СЛОМАНЫ

«Мамуль, привет»

В октябре 2013 года я неделю прожил на Казанском вокзале, чтобы привлечь внимание вербовщика по имени Муса. Он действительно продал меня в рабство — сначала обещал хорошую работу и условия в Москве, потом отвез в поселок Мамыри у МКАДа, на юго-западе. Меня напоили снотворным и уложили под сиденья рейсового автобуса в Дагестан. Я успел отправить СМС своим ребятам, до того как потерял сознание. Автобус остановил патруль полиции, меня освободили — я оказался «лишним» 41-м пассажиром. По иронии судьбы, этот автобус потом сгорел в аварии, но десятки таких же трансферных по-прежнему возят рабов. Многие из этих рейсов мы знаем и отслеживаем в других регионах. Например, между Оренбургом и Новым Уренгоем курсирует газель. Она принадлежит стройфирме «Удача», которая выкладывает на «Авито» вакансии для вахтовиков. По приезду у них отбирают паспорта и заставляют работать.

Попасть в рабство в Москве очень легко. Следует всегда проверять названия фирмы, в которую вы едете. Ни под какими предлогами не отдавать паспорт в руки незнакомцев. Предупреждать родных, где вы будете. Договоритесь о кодовом слове: что-то простое, например, если по телефону вы говорите не «привет, мам», а «мамуль, привет» — значит, вы в рабстве.

Мы долго следим за местом, по которому нам прислали заявку. Фиксируем все свидетельства на видео. Cтараемся уменьшить риски для нас в процессе освобождения, выбираем момент. Крепких ребят у нас мало — привлекать волонтеров сложно. Молодые парни хотят либо подраться, либо совершить подвиг, а сидеть и скрупулезно выслеживать им скучно. В нашей команде есть пара сотрудников силовых ведомств. Они заходят к хозяевам рабов, просто показывая корочку. Методика тут примитивная, но действенная: мы врываемся в помещение толпой и «забираем» человека силой, выбиваем его у хозяев. Это называется акция прямого действия. Потом, уже во временном укрытии — шелтере (с англ. «shelter» — Прим. Ред.), мы предлагаем потерпевшему написать заявление, пока он готовится к отправке домой. Правда, по статье 127.2 — использование рабского труда — почти никого не судят, она сырая. В год возбуждается мизерное количество дел: никто не хочет признавать, что в стране вообще есть такая проблема. Ни крупным начальникам, ни участковым это не выгодно, иначе придется объяснять, как они допустили рабство на своем участке.

Каждый второй попрошайка в Москве — раб. Его заставляют просить подаяние обманным путем, угрозами. Он не может позвать на помощь, даже находясь у всех на виду. Если вы отобрали паспорт у иностранца в России — он в вашей власти. У него нет жилья, и никто не станет заселять человека без документов. Я могу рассказать кучу чудовищных историй. Про луганскую старушку с Курского вокзала, которой зашили глаза. Про бабушку Жанну из фонда «Милосердие», которая два раза пыталась убежать от нищей мафии, после чего ей сломали ноги. Когда наш активист привел ее в Таганское ОВД, чтобы заполнить заявление, полицейский развел руками: «Да у меня полный сейф таких бумажек, толку от этого?» К тому же половина всех табличек «помогите, мы в рабстве», которые кто-то подкидывает, например, в мешки сахаром из Курской области, — это просто плохие шутки. У нас подтвердились только две записки, оставленные в школьных тетрадях. На проработку двух других мы потратили очень много денег, чтобы в итоге узнать о чьей-то дурной забаве.

Классический раб — это человек который приехал в Москву на заработки, например из Мордовии. Он не совсем понимает, как устроены честные трудовые отношения. Таких людей видно: они провинциально одеты, живут на вокзале несколько дней, но при этом энергичны — ходят по объявлениям. Вербовщики выслеживают их, обещают стабильные деньги, проживание, питание. Потом забирают документы, якобы для оформления, и больше не отдают. К этому моменту человека уже могут увезти в незнакомую ему местность — и этого достаточно, чтобы ощутить себя полностью беспомощным. У нас был случай, когда единственной особой чертой, которую раб увидел в местности, был номер, нарисованный на столбе линии электропередач. И мы в итоге связались с Россетями, чтобы сузить область поиска и понять, как маркируются столбы.

«Это копейки»

Сейчас в «Альтернативе» 15 человек. Я не получаю здесь зарплату, вкладываю свои деньги. Мы собираем на пожертвованиях около 30 тысяч рублей в месяц, когда на всю работу «Альтернативы» нужно от 250 тысяч до полумиллиона. Мне говорят, что это «копейки». Но в России денег на борьбу против рабства никто не дает. Нет меценатов, нет благотворителей. Мы писали в «Ашан», в «Леруа Мерлен», отдельным предпринимателям — всем плевать. Это просто «не та тема». Когда «Лиза Алерт» находит человека в рабстве — они пересылают кейс нам. Однажды волонтер в регионе даже рассказал, что местная диспетчерская 112 дает мой номер звонящему, если слышит рассказ о рабстве.

Сам я живу на выручку со своего завода по производству промышленных газов: учитывая двоих детей и жену, мой прожиточный минимум — это 120 тысяч рублей в месяц. Еще у меня есть небольшая майнинговая ферма. Жена переживает только когда меня задерживают, а так — она и сама активистка «Альтернативы». Сейчас из российской организации мы превращаемся в международную: появляются заявки на работу в Европе, Азии, к нам обратились лидеры нескольких африканских стран за помощью в создании законов о противодействии рабству. Через полгода я собираюсь вывести «Альтернативу» «на ноль» с помощью новых технологий, о которых пока не буду рассказывать. Прошлой зимой в наш московский шелтер нагрянули сотрудники ФМС с полицией, когда там временно жили два украинца, узбек и таджик, — все освобожденные рабы. Мы пытались объяснить, что людям восстанавливают документы, но в полиция обвинила нас в организации нелегальной миграции. Сейчас дело заглохло. Селить освобожденных в Москве нам больше негде, осталось только несколько укрытий в других регионах.

Хозяевам пришла в голову идея НАНЯТЬ ПСИХОЛОГА, ЧТОБЫ ТА УСПОКОИЛА ДЕВУШКУ И УГОВОРИЛА ЕЕ ПРОДОЛЖАТЬ «РАБОТУ». Формально психолог нарушила врачебную тайну, она дала нам косвенные наводки.

За все время, с 2011 года, мы освободили более 500 человек. Даже в Дагестане часто удается «по-пацански» договориться с силовиками о содействии, а в Москве — нет. Самый последний случай освобождения был 10 октября. Борис, 63 года, из Щелковского района Чечни, нашел способ связаться с нами при нулевом балансе телефона. Я не могу сказать, как именно, потому что в той деревне еще остаются люди, и они могут пострадать. Борис говорил, что его заставляют пасти овец, не выплачивают зарплату год и два месяца, избивает хозяин, идти ему некуда. Об «Альтернативе» он узнал от соседа-пастуха. Такие освобождения обходятся нам в 10–15 тысяч рублей — это только выезд группы. Разумеется, никаких выкупов, минимальная одежда, билет освобожденному до дома. Последнее дело в Москве: 18-летняя рабыня из секс-сауны. Ее заставляли обслуживать несколько клиентов за раз. Она сопротивлялась. В какой-то момент хозяевам пришла в голову идея нанять психолога, чтобы та успокоила девушку и уговорила ее продолжать «работу». Формально психолог нарушила врачебную тайну, но она дала нам лишь косвенные наводки. Мы не знали точного места, только примерный район. Обошли 6–7 саун, делали «контрольные закупки», под видом клиентов разговаривали с проститутками, пока наконец не наткнулись на девушку, которая нас ждала. С публичными домами всегда сложно, потому что освобождение стоит гораздо дороже, — от 100 тысяч рублей на одну секс-рабыню.

Я вообще стараюсь не общаться с ними потом, не узнавать, откуда их похитили и куда они направляются теперь. Мне на почту сыпятся благодарности — поздравления незнакомцев на Новый год, с днем рождения. Кто-то пишет мне в соцсети, говорит, что я молодец. Я практически никому не отвечаю. Это тяжело.

Илья Куракулов,

46 лет

авиадиспетчер,

предотвратил столкновение пассажирских лайнеров

Если самолеты сблизились меньше чем на 10 километров — это уже ЧП, за это наказывают. Восемь лет назад я развел два пассажирских лайнера в трехстах метрах друг от друга, в небе над подмосковной деревней Черусти, и стал самым известным авиадиспетчером в России.

Ty-154 авиакомпании Utair в десять часов вечера вылетел из Внуково в Самару. Прямо за ним летел «Боинг-767» «Трансаэро» — из Домодедово во Владивосток. Обоим нужно было постепенно набирать высоту, поэтому я поднимал их последовательно: одному даю указание взлететь до 9 100 метров, другому — до 7 500. Естественно, я разрешаю нижнему самолету набирать 6 300, только когда верхнего на этой высоте уже нет. Вдруг я смотрю — верхняя «тушка» сначала набирает 7 440, потом раз — и падает на десять метров, потом на пятьдесят, и еще ниже, и еще. Их траектории с боингом начинают пересекаться. Я кричу «тушке»: «Вы снижаетесь!» В ответ — тишина. Кричу еще раз — никакой реакции. Если один самолет не отвечает — надо работать со вторым, это четкий регламент. Такие случаи прорабатываются тысячу раз на тренажере. Это просто, как написать сочинение за восьмиклассника. Я отклоняю боинг в сторону и передаю, что предыдущую высоту дал неверно, — нужно подниматься только до 6 900. Самолеты уже не летят друг над другом. Через несколько минут «тушка» тоже выходит на связь и перестает падать, командир говорит, что у них были «какие-то проблемы, которые экипаж уже решил».

В три ночи ко мне подходит начальник и говорит, «по твоему случаю звонил министр, хочет вручить медаль. Беспокоится, не нужно ли отпустить тебя со смены, ведь это такой стресс». То есть он думал, меня трясет всего. А я об этом даже не доложил, как о какой-то аварии. Старший диспетчер сказал только: «Молодец, иди покури». Спустя неделю меня наградили, параллельно началось расследование. Оказалось, что Ту-154 начал терять скорость и падать, потому что забыл убрать шасси. Когда они выпущены — идет огромное сопротивление воздуха. Все равно, что на машине ехать с открытыми окнами. Все видно, очень неудобно и шумно. Как экипаж не заметил, что не убрал шасси на высоте 7 500 метров, — я не знаю. Могу только представить: за них отвечают три тумблера-рычажка, прямо как в фильмах. Пилот мог поднять тумблеры до щелчка, но неаккуратно — звук услышал, а цепь при этом не замкнулась. Борт набирал высоту быстро, а скорость при этом падала. Автоматика в этом случае начинает задирать нос самолета все выше и выше, и если скорость не начнет расти — самолет качнет вниз и начнет падать. Это и называется «плоский штопор».

Экипаж решил ни в чем не сознаваться. В деле даже не было записей черного ящика — буквально было написано «комиссии не удалось достать записи из самолета». У современных самолетов есть система TCAS, которая автоматически предупреждает о сближении с другим бортом. Но на «тушке» она почему-то не стояла. Я слышал версию, что, мол, TCAS сняли и переставили на другой борт, которому нужно было лететь за границу, а туда без этой системы не пускают. Это как сказать другу: «Я завтра еду к девчонке — одолжи свою тачку на выходные».

Я много раз говорил, что не совершал никакого подвига, но ошибка точно была не моя. Это такая же работа, как зубы вырывать. Кто-то всегда ошибается – или пилот, или диспетчер. Все друг на друге завязаны, все друг другу помогают. 99 % внештатных ситуаций не выходят за рамки эфира. Ни пресса, ни обычные люди о них не узнают — даже пассажиры этих самолетов ничего не заметят. Гаишник сдал смену — он за ночь поймал трех пьяных. Он герой? Вот и я такой же герой. Он ловит пьяных, а моя работа — ловить самолеты.

«Я спасал себя от тюрьмы»

Спустя несколько лет мне рассказали, что этот случай выхватили «наверху», просто чтобы использовать в борьбе между начальниками. Подробностей я не знаю, но меня прославляли именно по указке. Даже ходили слухи, что «публикации со мной проплатили». Вышли статьи в «Российской газете», «МК» и других изданиях, ребятам из газеты «Труд» я чертил на доске схемы. Последний раз был в прошлом году — продюсер с федерального канала хотела сделать передачу вроде «Жди меня»: собрать пассажиров, и чтобы я стоял, а все вокруг плакали, меня целовали. Я отказался. Люди действительно находили меня все 8 лет. Слали телеграммы, писали в соцсетях, но я не отвечал — только лайки ставил. Девочки писали, а у меня тогда как раз распадалась семья. Я начал ездить к ним, потому что было приятно — они считали меня героем. Незнакомый человек подходил ко мне на заправке. Я думаю, может, место его занял? А он мне руку жмет, обнимает: «Дружище, спасибо». «Пожалуйста», — отвечаю. А в глубине души: «Илья, а ведь нихера ты и не сделал».

Это все было не по-настоящему, как панфиловцы или днровцы какие-нибудь. У моих коллег такие сближения происходят чуть ли не каждый день, но ни одного диспетчера до меня никогда не награждали. Мы для министров как рабы, которые где-то там внизу гребут. Если я герой и каждое сближение — спасение, значит, каждый диспетчер должен через пять лет ходить с медалью. Воздушные инциденты опасны для пассажиров, для пилотов, но не для меня. Я просто сидел и спасал себя от тюрьмы. Потому что если бы я даже сделал все то же самое, но экипаж бы не успел среагировать — не было бы никаких статей, мол, «Куракулов — герой, пытался спасти, но не смог». Была бы уголовная статья «преступная халатность» — и мертвые люди. Отец спустя несколько лет спрашивал меня: «Почему ты карьеру не сделал крутую после этого случая?» А мне и нечем гордиться, это просто нечестно. Какие-то высокие чины с помощью моей истории решили свои проблемы — и оставили в покое, тихо дорабатывать до конца жизни.

В прошлом году продюсер с федерального канала хотела сделать передачу вроде «Жди меня»: СОБРАТЬ ПАССАЖИРОВ, И ЧТОБЫ Я СТОЯЛ, А ВСЕ ВОКРУГ ПЛАКАЛИ, МЕНЯ ЦЕЛОВАЛИ. Я ОТКАЗАЛСЯ.

«Военные правят бал»

Я работаю авиадиспетчером уже 25 лет. Обычно в диспетчеры идут те, кого не взяли в летчики. Заканчивал школу в маленьком якутском поселке Нюрба. Там из нормальных профессий были только геологи, которые разведывали алмазные месторождения, и пилоты. Я был хулиганом, стоял на учете в милиции, а таких в летчики не брали. Отец сказал, мол, «геологом тебя тоже не вижу, а вот в диспетчеры возьмут — я узнавал». Я поступил на высшее в Ленинград, а через четыре курса меня направили стажироваться в Москву. Карьера у нас специфическая. Представим, что я увольняюсь и прихожу на биржу труда. Мой коллега, Алексей Никулин, всегда шутил, мол, тебя спрашивают: «А что вы умеете делать?» А ты такой: «Умею заводить самолеты во Внуково. Еще умею заводить самолеты в Домодедово, но хуже, чем во Внуково». А они: «Понятно, ну, у нас нет вакансий для вас». Поэтому авиадиспетчеры либо переучиваются на совсем другую профессию, либо так и умирают авиадиспетчерами. В штате все немного чокнутые, потому что работа вредная, связана с перманентным стрессом. Постоянно меняется график: то ночью работаешь, то днем. Особый отдых мне не нужен, но немного раздражает, когда после смены кто-то задает глупые вопросы вроде: «Какой дорогой мы сегодня поедем, по МКАДу, по Боровке или по Киевке?» — «Господи, Люся, я сегодня 560 решений на работе принял, давай вот это, пожалуйста, ты сама выберешь».

Компания называется МЦ АУВД, это госпредприятие. На самом верху — министерство транспорта, под ним — Росавиация, а она уже контролирует Единую систему организации воздушного движения (ЕС ОрВД). В самой же вышке аэропорта сидят диспетчеры этого конкретного воздушного порта, и они нам подчиняются. Им нужно видеть полосу, а мне не нужно, я смотрю в программу на экране. Теоретически можно хоть из дома в нее зайти и работать удаленно, но так, конечно, никто не станет делать — мало ли, может, ты на одном компьютере в ГТА играешь, а на втором работаешь. Зарплата хорошая по российским меркам и полностью белая. Наши льготы — это ежегодный бесплатный билет к месту отдыха, один раз, и еще для одного родственника скидка 50 %. Это, конечно, не так круто, как у пилотов, которых сажают на свободное место в самолете любой компании за 7 евро.

Наша общая московская зона — 1,5 тысячи километров с Запада на Восток и около тысячи километров с Севера на Юг. То есть мы отдаем самолеты на Украину и на Белоруссию, на Ленинград, на Казань — и так далее. У каждого диспетчера свой маленький кусочек этой зоны, полоска неба. Я работаю в секторе «подхода» — около 100 км от Москвы. Контролирую все пролетающие лайнеры: говорю им, какую брать высоту, какой курс, информирую о погоде, о птицах, обо всех деталях и опасных явлениях. Например, плохо, когда на посадке облака низко. Или сильный боковой ветер. Иногда в радиусе 100 км от Москвы получается как бы «зона ожидания», где они крутятся, скапливаются, никто не хочет ближе заходить. Еще силовики в любой момент могут объявить «режим», закрыть любой коридор, любую высоту. Спецрейсы — это как автомобили с мигалками. Принцип тут такой: «Нравится, не нравится — спи, моя красавица». Военные правят бал, и весь воздух принадлежит им. Это мы у них спрашиваем: «Можно нашими самолетами по вашему военному воздуху немножко полетать?» Если какой-то чиновник будет опаздывать на самолет — все будут ждать, потому что приказ. А нам обидно, что несколько тысяч человек заставляем висеть в воздухе.

«Достань мне билет в Сочи»

Раньше при знакомстве девушка, услышав, что я диспетчер, кричала: «А достань мне билет в Сочи!» Приходилось объяснять, что я не такой диспетчер, который багаж возит в аэропорту. Сейчас я стараюсь использовать свой случай, чтобы популяризировать профессию. Однажды друг попросил найти рейс, которым его жена вылетела из Таиланда. Он следил за ней по сервису FlightRadar, и на границе самолет вдруг исчез. Я через полчаса приехал в диспетчерскую, залез в нашу машину и посмотрел — летит борт, все с ним в порядке. Поэтому по FlightRadar управлять небом невозможно, слишком много погрешностей. Он берет данные с устройства, которое называется АБСД, а оно даже стоит не на всех самолетах.

Я сидел на паре авиационных форумов, видел там темы про мой случай. В основном пилоты злились, что я лезу на телеканалы, делаю из себя героя. Из трехсот комментариев только 2–3 человека поняли, что к чему, что это не мое желание было.

Знаете, как у нас героев благодарят, настоящих? Однажды пилот давление неправильно установил, а диспетчер Василий Челюканов это заметил. Тогда экипаж прямо ко входу на предприятие приехал. Пилоты встречают диспетчера, обнимают, дарят икру с Камчатки, водку, виски. Они не бумажки дурацкие пишут, они реально понимают, что диспетчер их спас и не заложил. А мне во Внукове одна девушка как-то сказала: «Илья, ведь правильно пилоты болтают — повезло тебе, дурачку». И ведь правда, если в двух словах.

Максим Сатаров

39 лет

менеджер,

спас девушку от изнасилования

У него почти получилось: успел расстегнуть ремень и спустить штаны, прижав девушку к стене. Я вышел на лестничную клетку именно в этот момент. Ни тогда, в 2013-м, ни сейчас девушка не хочет, чтобы ее имя всплывало в связи с этой историей. Таких случаев тысячи, все похожи: она возвращалась с работы домой поздно вечером в июне. Остановилась у подъезда в поисках ключей. Следом за ней в многоквартирный дом на Алтуфьевском шоссе вошел незнакомый молодой парень, таджик. Вместе дождались лифта, потом он взял ее за волосы, затащил в кабину и начал сдирать одежду, проговорив на чистом русском языке: «Если будешь кричать — выкину тебя с 17-го этажа».

Главный герой тут не я, а моя жена. Она услышала какое-то копошение на лестничной клетке, стоя в ванной, — то есть через стену и тамбурный коридор. Посмотрела в глазок и увидела непонятную возню. Кто-то вопил, но неразборчиво. Я в этот момент как раз уложил детей спать: мы весь день гуляли, поздно вернулись и были очень уставшие. Жена подбежала ко мне и попросила выяснить ситуацию.

Открыл дверь, увидел две фигуры у стены и крикнул: «Не понял, че тут происходит?» Таджик обернулся и начал повторять: «Ничего, брат, ничего, все нормально». Тогда девушка отчетливо произнесла: «Он меня насилует». Парень замолчал и пошел на меня. Я начал бить его по голове, сильно — первые несколько ударов он пропустил так, будто вообще ничего не почувствовал. Сейчас я думаю, что он был под чем-то. Ударил еще несколько раз, он наконец обмяк и опустился на пол. Жена отвела девушку на кухню и стала отпаивать чаем с валерьянкой — она вся дрожала. Обмолвилась, что инвалид 2-й группы по детскому церебральному параличу (ДЦП — Прим. Ред.). Я вызвал полицию, сбегал в квартиру за дубинкой и вернулся на лестничную клетку — охранять насильника, пока он был без сознания. Забавно, что через несколько минут появился друг девушки, который ждал ее возвращения домой: он ездил по этажам, вооружившись ложкой для обуви.

Когда приехали опера, таджик уже очухался — и вдруг резко забыл русский язык. Его забрали в отделение, там пытались допросить: сначала на русском, потом предоставили ему переводчика. Парень позвонил папе в Таджикистан — для него это была первая уголовка. Суд назначили через несколько недель. Папа успел нанять хорошего юриста, но парня это не спасло: его приговорили на 6 лет, кажется, сидит до сих пор. С девочкой я последний раз виделся тоже на заседании, по делу я проходил свидетелем. Какие-то отдельные контакты мы не поддерживали, она просто поблагодарила меня еще раз и вручила коробку конфет.

«Соседи убивают друг друга каждый вечер»

Опера рассказали, что обычно соседи вообще не берут в голову, что происходит во дворе, в подъезде, на лестнице. Даже у меня сейчас в Подольске есть соседи-алкоголики, которые «убивают» друг-друга каждый вечер. Я не спешу бежать к ним по первому крику. Если же драться будут двое случайных парней — я выйду разбираться, если несколько — сразу вызову полицейских.

Я никому ничего не рассказал, на следующий день просто пошел на работу. Вышла всего одна заметка, в газете «Звездный бульвар». Похоже, новость им рассказали сами полицейские. И то журналисты бегали за мной неделю. Друзья узнали о случившемся как раз оттуда. Похвалили, но ничего особенного: я знаю их, они знают меня, все сделали бы точно так же. В молодости, на службе, я совершал подвиги и посерьезнее, просто о них никто никогда не узнает, потому что это государственная тайна. Но в плане спасения — это все равноценно, не важно, спас ты тысячу человек или всего одного. Я вполне уверен, что этот парень мог грохнуть девушку, чтобы замести следы.

В молодости я служил пограничником в южном регионе. Знаю контингент и менталитет этих людей, всегда отношусь к ним с недоверием. 10 лет назад в Алтуфьево было гораздо спокойнее, пока в город не хлынули мигранты. Но сделать подобное может человек любой нации: русский, европеец, американец. Все зависит от воспитания, окружения, культурных традиций.

Потом он взял ее за волосы, затащил в кабину и начал сдирать одежду, проговорив на чистом русском языке: «ЕСЛИ БУДЕШЬ КРИЧАТЬ — ВЫКИНУ ТЕБЯ С 17-ГО ЭТАЖА».

«Не понять грань — сложно»

Сейчас я торгаш. То есть менеджер на биохимическом производстве. Делаем «Аосы», «Бимаксы» и прочие средства для кухни, а также, например, майонез «Мистер Рико». На работе всем было плевать, а вот Москва меня наградила. Приезжал первый замруководителя МВД по СВАО, вручил грамоту и подарил электронную книжку.

Мы с женой хорошо понимаем друг друга, она всегда мной гордилась, ведь выбрала меня сознательно. Сын теперь считает меня героем: летом он носился с этим номером газеты по всей деревне. Кстати, ему 17 лет, и я настаиваю на том, чтобы он прошел срочную службу. Армия никогда не идет мужчине во вред, и именно она позволила мне вовремя среагировать, проявить смелость и силу.

Что касается всех этих скандалов с насилием  в Америке, грань здесь очень четкая: если девушка держит тебя за руку и ты положил ей руку на талию — это нормально. Если же она одернула руку и дала понять, что не хочет никаких близких контактов — вопросов нет. Не понять, что она не хочет, сложно.