Деньги без труда: одна часть работ бессмысленна, другую забирают себе роботы. Кто будет работать за зарплату в будущем?

На прошлой неделе одна новозеландская компания доложила об успехе эксперимента с рабочей неделей: после перехода на четые рабочих дня сотрудники стали испытывать меньше стресса и успевать больше, чем за пятидневку. Номинальная производительность труда людей увеличивается, но вместе с тем работа всё чаще достаётся роботам, а спектр деятельности, с которой человек справляется лучше машины, неуклонно сужается. Уже сейчас это привело к повсеместному развитию феномена «bullshit jobs» — таких рабочих мест, на которых человек вынужден изображать бурную деятельность, но может не сделать ничего полезного за всю карьеру. Как нам встретить грядущий распад работы как социального института и способен ли помочь безусловный базовый доход? Ответы в материале от The New Republic.

Несколько лет назад у меня был коллега, который постоянно жаловался на недостаток работы. Он рассказывал команде, как много у него свободного времени, просил больше задач у начальника и обсуждал это в барах после работы. В целом, он был прав: не то чтобы мы бездельничали, но даже самые продуктивные из нас не могли похвастаться, что трудятся восемь (и даже пять, а иногда и три) часов в день. Коллега, который только-только вышел из долгого и трудного периода безработицы, не мог поверить, что за это он получает деньги. У него ушло немало времени на то, чтобы втянуться: приходилось проверять Twitter, писать посты на Facebook, читать газеты и переписываться с друзьями, параллельно выкладываясь в профессиональной сфере на полную.

Идея платы за безделье плохо воспринимается в обществе, где привыкли высоко ценить труд, однако она привлекла серьезное внимание из-за прогнозов, согласно которым глобализация и технологии приведут к будущему «без работы». Вот что тревожит людей: если машины будут все делать за нас, наемный труд исчезнет, — а значит, у рабочих не будет денег на товары и услуги. Если люди не будут совершать покупки, никто не сможет продавать, что приведет к уменьшению торговли, пошатнувшемуся частному бизнесу и сокращению рабочих мест. Наша система ценностей, построенная на святости труда, окажется пустышкой; нам больше не придется говорить о рабочем классе, как и обсуждать «рынок труда» в том виде, в котором он существует сейчас. Изменения понадобится внести не только в экономику, но и в политику, нравственные нормы.

Очевидным решением было бы разделить труд и доход. Такой вариант с диаметрально противоположных сторон рассматривается в двух новых книгах. Журналистка Энни Лоури в своей работе «Дайте людям денег» (Give People Money) предлагает взвешенное, центристское понятие Безусловного основного дохода (БОД): его смысл заключается в том, что правительства должны переводить всем гражданам определенное количество денег каждый месяц, не задавая лишних вопросов. Антрополог Дэвид Грейбер же утверждает, что связь между штатными позициями и настоящей работой в любом случае уже давно стала шаткой, поскольку многие хорошо оплачиваемые работы едва ли приносят какую-либо пользу. В книге «Дурацкие работы» (Bullshit jobs) он пытается разобраться в любопытных (но слишком распространенных) ситуациях, когда люди, которых с почестями нанимают на работу, обнаруживают, что страдают бездельем или, хуже того, занимаются настолько бесполезными задачами, что лучше бы они не делали ничего вовсе.

За отсутствием действительно полезной работы многие люди, считает Грейбер, предпочли бы жить на «свободные» деньги. Лоури не рассматривает БОД как способ избавиться от бесполезной работы — для нее это скорее компенсация невидимых форм труда, таких как забота о родственниках или работа по дому, а также возможность поддержать работников с низким заработком. Приток денег, считает она, будет стимулировать предпринимательство и творчество. В любом случае, идею о том, что можно платить людям просто за то, что они живут, теперь всерьез рассматривают радикально мыслящий ученый и рассудительная вашингтонская журналистка, хотя ни один из них не принимает во внимание изменения общественного порядка, которые произойдут, если мир начнет базироваться на любви и свободе, а не на труде.

Книга Грейбера развивает тему его широко разошедшегося эссе 2013 года«О феномене дурацких работ» (“On the Phenomenon of Bullshit Jobs”), в котором он писал о «работе настолько бессмысленной, ненужной или тлетворной, что даже сам работник не может объяснить необходимость ее существования, хотя условия трудоустройства обязывают его притворяться, что она есть». Эрик, работавший «администратором интерфейсов» в дизайнерской компании, обнаружил, что его работа именно такая. В его обязанности входило следить за тем, чтобы внутренняя сеть компании исправно работала, что звучало как вполне серьезная задача. Но, как оказалось, он был обречен на провал: никто из сотрудников не пользовался этой сетью, потому что все были уверены, что через нее за ними следят. В ней использовались низкокачественные и глючные программы. Сочетание офисной политики и неудачных действий руководства привело к тому, что компания наняла Эрика, у которого не было опыта работы с компьютерами. Он был обязан следить за системой, которая и не должна была работать.

Эрик практически ничем не занимался. Он работал в свободном графике и иногда объяснял кому-то из сотрудников, как загрузить файл или найти чью-то электронную почту. Он начал выпивать по пиву, а затем и по два во время обеденного перерыва, читать книги на рабочем месте, учить французский и ездить на несуществующие «деловые встречи». Зарплата ни за что и выпивка на обед — звучит идеально, скажете вы, однако Эрик так не считал. Вместо радости он остро чувствовал, «насколько печально жить в состоянии полнейшей бесцельности». Грейбер находит два объяснения унынию Эрика. Первая связана с социальным классом: Эрик первым в своем семье закончил колледж и не ожидал, что офисная работа окажется настолько дурацкой. Вторая причина — экзистенциальная: оказавшись в такой ситуации, «он просто не смог рассматривать свою работу как имеющую хоть какую-то цель».

По меркам Грейбера, моя старая работа не была дурацкой, потому что нравилась мне, и я находила в ней смысл. Понятие смысла субъективно: если кто-то считает работу бесполезной, такой она, скорее всего, и является. Еще есть целый ряд монотонных, утомительных и скучных работ, которые не подходят под понятие дурацких, потому что в них есть потребность: если уборщик или водитель автобуса не придут на работу, пострадают другие люди. (Грейбер называет такие работы «дрянными».) Насколько работа является дурацкой, он определяет по собственным, ненаучным понятиям. Ученый проанализировал массу историй, чтобы составить по ним анатомию сотрудников с дурацкой работой, которых делит на пять категорий: «подлизы», «вышибалы», «мастера по скотчу», «педанты» и «прорабы».

«Подлизы» — это современный вариант феодальных слуг, которые позволяют боссам чувствовать себя большими, важными и сильными. Если раньше они были швейцарами и консьержами, то сейчас стремятся работать на ресепшене, где в основном отвечают на холодные звонки и наполняют вазочку с конфетами. Им также нравится быть личными помощниками, которые отвозят вещи босса в химчистку и улыбаются, когда он переступает порог.  

«Вышибалы» убеждают людей купить продукты, которые им не нужны. Этим занимаются менеджеры по маркетингу, пиарщики и телемаркетологи. «Мастеров по скотчу» нанимают, чтобы чинить вещи, которые не сломаны (или не должны ломаться) и заниматься задачами, которые легко автоматизировать: вводом данных, копипастом, ксерокопией и так далее. «Педанты» помогают компании соблюдать требования закона (или переложить их соблюдение на другого), а «прорабы», или же менеджеры среднего звена, занимаются преумножением дурацкой работы, перекладывая ее на других.

Многие ли вынесут работу вполовину меньше привычных объемов без каких-либо последствий?

«Создание дурацкой работы, — рассказала Грейберу менеджер, — часто влечет за собой возведение целой вселенной дурацких пояснений, где указаны назначение и функции позиции, а также квалификации, необходимые для ее успешного выполнения, которые отвечают [предписанному] формату и полны канцеляритов». Она объяснила, что в ее компании бюрократия породила странную необходимость держать сотрудников, которые не справляются со своей работой. Ей было проще нанять кого-то на новую должность, чем уволить и заменить некомпетентного сотрудника. Это, отмечает она, помогло дурацким работам разрастись.

Грейбер попытался подсчитать насколько,  и путем нехитрых подсчетов вывел, что от 37 до 40 процентов всех офисных работ — дурацкие. Он также заявляет, что около 50 процентов работы, выполняемой на рабочем месте, также является дурацкой, потому что даже в полезной работе есть элементы ерунды: необходимость делать вид, что ты занят, произвольная норма рабочих часов и невозможность уйти до пяти. «Одурение» затрагивает и недурацкие профессии: например, когда на учителей вешают административные задачи, которых раньше не существовало, или когда врачей вынуждают заполнять бумаги и общаться со страховыми компаниями, которые, пожалуй, стоит упразднить.

Точного способа проверить подсчеты Грейбера не существует, но для офисных работников они выглядят правдивыми. А теперь посмотрим с другой стороны: сколько времени в течение рабочего дня тратится на социальные сети? Сколько походов к врачу, по делам и онлайн-покупок совершается с девяти до пяти? Другими словами, многие ли вынесут работу вполовину меньше привычных объемов без каких-либо последствий? Но люди все равно настаивают на том, что ужасно, бесконечно заняты.

Такое положение дел противоречит не только человеческой, но и капиталистической логике: разве стремящаяся к заработку компания хочет поощрять, а не избавляться от впустую оплачиваемого труда? Грейбер предполагает, что такие работы существуют по откровенно иррациональной причине, а именно из-за системы, которую он называет «феодализмом менеджеров»: согласно ей, компании наслаивают все новые и новые уровни управленцев, чтобы все могли почувствовать важность и нужность своей работы. (Они «наставляют» молодежь. Они помогают другим строить карьеру!) Чем больше штат, тем более важной чувствует себя компания и ее руководство, независимо от целей и производительности.

Можно найти нечто обнадеживающее в том, что капитализм пока не получил полный контроль над целями и средствами, и миллионам людей по всему миру платят не за что. Но Грейбер не таков. Напротив, он считает дурацкие работы формой глубокого психологического насилия, карой, порождающей недовольство, падение жизненного тонуса, депрессию и апатию. Патрик, работающий в небольшом магазине студенческого союза, согласен с такой трактовкой. Он ничего не имел против самой работы — его раздражала навязанная необходимость заниматься бессмысленными делами, чтобы быть занятым: например, перекладывать товары, когда он уже шесть раз выполнил свои задачи. «Самое ужасное в этой работе — это количество времени, остающегося на размышления», — пишет он в электронном письме Грейберу:

Я постоянно думал о том, насколько дурацкая у меня работа, как легко ее может выполнить робот, и желал наступления полного коммунизма. Я строил бесконечные теории об альтернативах обществу, где миллионам людей приходится выполнять такую работу, чтобы выжить.

Разумеется, некоторые люди могут спастись, сосредоточившись на других интересных занятиях в часы рабочего бездействия. Будет проще, если люди с такими работами признают — хотя бы негласно — что их пребывание на рабочем месте бессмысленно. Но, как отмечает Грейбер, это тоже непросто из-за структуры и природы современного трудоустройства: правил, предписаний и «ритуала унижения, который позволяет продемонстрировать, кто здесь босс в самом буквальном смысле».

Существование дурацких работ привело к обесцениванию действительно важных занятий. Рабочим, людям с недурацкими делами, политики-морализаторы постоянно говорят, что их труд благороден и что они должны быть благодарны за низкий заработок, который получают. И хотя все менеджеры среднего звена и «педанты» в мире могут утешать себя мыслями, что они «генерируют богатство» и «создают новые рабочие места», в тайне эти люди завидуют настоящим, человеческим целям, которые объединяют представителей полезных профессий — учителей, уборщиков, социальных работников — и начинают очернять их, пишет Грейбер. Этот импульс находит отражение в политике: медработников, учителей и водителей автобусов, например, постоянно представляют «жадными», когда они просят улучшить условия труда. Про них же говорят, что доплатами за переработки они «воруют» у государства. Избиратели с дурацким работами слышат об этом во время предвыборной кампании, и это склоняет их к голосованию за правых.

Возможно, людям просто стоит уйти со своих дурацких работ? Грейбер не склонен давать рекомендации, но и он рассматривает БОД как потенциальное спасение от наших грустных профессиональных обстоятельств. БОД смог бы «полностью отделить работу от жизни». Если бы у людей были гарантированные деньги на жизнь и выбор бы стоял между дурацким занятием и ничем, они бы выбрали ничего и делали бы что-то более полезное и интересное в свободное время, утверждает он.

В «Дайте людям денег» Энни Лоури беспокоится не о разочарованных профессионалах, а о бедняках, живущих по всему миру (включая США). Они слишком много работают и слишком мало получают, — если работа у них вообще есть, — и именно по ним больнее всего ударят экономические последствия, если/когда низкоквалифицированный труд будет автоматизирован. Этим рабочим и так пришлось столкнуться с ослаблением профсоюзов, железной хваткой корпораций, которые выжимают максимальную выгоду из их труда, сокращая пособия и зарплаты, растущей платой за образование и медицинские услуги и другими трендами, из-за которых богатство концентрируется на самой верхушке. Когда придут роботы (в чем Лоури не сомневается), правительства, компании и другие организации не смогут их прогнать. По ее мнению, лучшим вариантом для бедняков были бы безусловные деньги.

Лоури предлагает убедительное этическое обоснование БОД, настаивая на том, что «каждый человек имеет право на участие в экономике, свободу выбора и жизнь без изоляции, а правительство может и должно предоставлять все эти вещи». Она также отмечает колоссальный эффект деструктивного морализаторства, с которым американцы относятся к деньгам. «Для нас есть разница в просьбе снизить процент по ипотеке и в получении ваучера на оплату жилья от государства, — пишет она в порыве негодования. — Мы осуждаем, изолируем и стыдим бедных людей за их бедность». Для того, чтобы люди поддержали идею БОД, нужно убедить их отказаться от подобных взглядов, заставить большинство увидеть, как призывают Грейбер и Лоури, что требование высокой зарплаты само по себе не делает вас хорошим человеком.

Еще одной проблемой для сторонников БОД является отсутствие точных длительных исследований, доказывающих эффективность этого механизма: универсальные денежные выплаты в рамках одной страны на протяжении продолжительного периода времени нигде не проводились, а значит, нет материала для отслеживания и возможности сделать выводы по макроэкономике. Благодаря возросшему интересу к идее, возникает все больше и больше исследований меньшего масштаба. Лоури изучилаодно из них в Кении вместе с благотворительной организацией GiveDirectly: она раздает деньги в бедных регионах через мобильные платежи. Там женщина познакомилась с Фредриком Омонди Аумой, который «был на обочине жизни, когда к нему пришли из GiveDirectly: без гроша в кармане, он жил в грязной лачуге с соломенной крышей и пьянствовал. Жена ушла от него, — пишет журналистка. — Но, получив деньги, ставшие манной небесной, он привел свою жизнь в порядок и, как сказал бы экономист, совершил скачок от труда к капиталу».

Деньги, пишет Лоури, превратили жителей деревни в капиталистов, которые начали вкладывать свои средства в образование, делать запасы, заниматься бизнесом и помогать расти местной экономике. Ее наблюдения напоминают запыхавшийся и в чем-то наивный бустеризм (активное убеждение общества в ценности чего-либо — прим. пер.), окружавший программы микрозаймов в конце 90-х и начале 2000-х. Она даже встретила трех жен одного мужчины, которые планировали сложить свои накопления и открыть банк, чтобы выдавать кредиты женщинам. В США автор тоже обнаружила очевидный потенциал для успеха. В отдельных главах она четко и ясно иллюстрирует пользу денежных выплат для бедных американцев на примерах семей, где живут дети с ограниченными возможностями, и разговоров с женщинами, чья работа не позволяет обеспечить их средствами к выживанию. Деньги могли бы помочь закончить школу подросткам, которым приходится работать, чтобы обеспечить семью; деньги могли бы достойно компенсировать труд женщин, которые остаются дома, чтобы заботиться о близких; они бы избавили стариков или людей с ограниченными возможностями от бюрократического ада, лежащего на пути к весьма скромным пособиям.

Положить конец бедности по всему миру — такая задача должна быть в приоритете, и Лоури доказывает, что безусловные выплаты способны ее выполнить. Однако, оказавшись в плохих руках, БОД принесет больше вреда, чем пользы. Он может стать предлогом для дальнейшего урезания социальных программ, а промахи и неудачи человека из-за него будут оцениваться строже. Как замечает Лоури, сторонникам Либертарианской партии нравится, что БОД может заменить государственную социальную систему, что сократит размеры правительства и сделает всю программу неэффективной: едва ли БОД покроет покупку среднего дома или счета в дорогой частной клинике. Кроме того, выплаты денег могут усугубить социальное и расовое расслоение общества, если проблемы будут решать только деньгами, не выясняя их причины. Например, выплаты отдельным жителям районов, которые привлекают повышенное внимание полиции, не спасет от необоснованных обысков и жестокости.

Поэтому важно, кто поддерживает БОД и с чьей политикой его будут связывать. Многие из людей, поддерживающих исследования БОД или выступающих за денежные выплаты — среди них сооснователь Facebook Крис Хьюз и глава Y Combinator Сэм Альтман — делают наиболее разумные вещи с точки зрения текущего распределения богатства. БОД, в конечном итоге, пойдет на пользу корпорациям: для любой компании, зависящей от наличия у людей денег на ее товары, будь то продукты, лекарства или беспилотные авто, население без работы и дохода — угроза прибыли. Свободные деньги позволят потребителям оставаться потребителями, они будут поддерживать существующую систему. И это не говоря уже о том, что безработица и бедность могут привести к протестам, классовым войнам и массовым беспорядкам. В таких ситуациях от глав компаний избавляются в первую очередь.

Грейбер и Лоури ломают голову над следующей проблемой: работа, со всеми ее мытарствами и вопреки преимуществам БОД, глубоко укоренилась в американском обществе. Может, многие из нас и ненавидят свою работу, но сам концепт работы большинство любит. Наш мир построен на идее о том, что работа — это не просто заработок: она предоставляет статус и является формой социальной интеграции. Из-за этого, без сомнения, и появляются дурацкие работы, поддерживающие социально-экономический статус кво. Теперь, когда будущее без работы (или с меньшим количеством работы) подобралось совсем близко, вопрос состоит в том, как поменять наше отношение к работе.

Лоури высоко оценивает то, насколько сильно люди идентифицируют себя с работой — даже если эта работа дурацкая или откровенно дрянная (она называет такую работу «никудышной»). Подробно перечислив возможные психологические последствия безработицы, она настаивает на том, что культура (или культ?) работы останется. Это может быть не самым здоровым подходом — ей почти так же, как Грейберу, не нравится морализировать о достоинствах работы, — но она осознает, что работа должна быть встроена в наши кратко- и среднесрочные ожидания, потому что «вера Америки в тяжелый труд и американский культ самодостаточности живет и не сдает позиций, что видно по нашему поклонению всем успешным людям: от Франклина до Фредерика Дугласа и Опры Уинфри».

Грейбер, со своей стороны, утверждает, что в работе ради работы нет никакой ценности. Это часто создает впечатление, что те, кто все-таки трудится ради самой работы, — идиоты, а жажда работать является проявлением ложного сознания или глупости. И если ненаучные предположения Грейбера о дурацких работах кажутся живыми, важными и интуитивно верными, то его отрицание ценности работы — не моральной, а социальной, — выглядит незавершенным.

Желание работать находится так глубоко, что даже если БОД изменит человеческие жизни к лучшему, проблема решится лишь отчасти. Люди не перестанут морализаторствовать о труде, если дать им денег: те, кто привык работать, могут не найти, чем занять себя и свое время (я бы не нашла). Подобные меры составляют лишь малую часть социально-экономических преобразований, которые необходимо совершить если не сейчас,то будущим поколениям, с этой двуликой утопией-антиутопией: миром, где меньше работы и меньше денег.

Решение, которое практически не рассматривают ни Лоури, ни Грейбер, очевидно: поделить все пополам. В эссе 1932 года под названием «Хвала безделью» философ Бертран Расселл написал, что начал воспринимать работу не как моральную необходимость, а как способ усилить удовольствие от других составляющих жизни (вы ведь не хотите оказаться на вечеринке, с которой никогда не сможете уйти?). Расселл признает, что впитал принятое в протестантизме трудоголическое отношение к работе, но предлагает при этом сократить рабочий день до четырех часов, которых будет достаточно, чтобы «обеспечить себя всем необходимым и элементарными жизненными удобствами», а в оставшееся время заниматься чем угодно.

«Тогда вместо испорченных нервов, усталости и несварения желудка будет счастье и радость от жизни, — продолжает Расселл. — Работы будет достаточно, чтобы сделать отдых приятным, но не так много, чтобы вызвать усталость».

Оригинал: The New Republic

Источник