Битва за Берлин. Кто и какое знамя водрузит на купол Рейхстага в ХХI веке?

Столица Германии — не самый красивый с точки зрения архитектуры город. И тем не менее Берлин уже вышел на третье место в мире по посещаемости и теснит Рим и Париж. Сюда едут за тем, в чем еще вчера упрекали, — за отсутствием истории ХХ века. Точнее, за возможностью увидеть главное событие минувшего столетия таким, каким хочется тебе самому и тому народу, к которому ты принадлежишь. Накануне очередной годовщины великой Победы корреспондент «РР» прошелся по столице Германии вместе с туристами из государств — участников битвы за Берлин и понял одну неприятную вещь: война продолжается.

— Русские ждут, а американцы берут!

Кабина лифта, поднимающего на купол Рейхстага, неумолимо закрывается. В ее проеме победительной голливудской улыбкой блестит как начищенный чайник автор реплики. Судя по произношению, американец. За секунду до этого он влез в лифт без очереди, грубо оттеснив чадолюбивую русскую тетушку и трех ее внуков и пометив таким образом свое и очереди место под европейским солнцем. Дальше все происходит как в плохом американском боевике.

Короткое замыкание

— Ну, йё-ё… — на чистом русском рычит стоящий за женщиной коренастый мужчина, молниеносно вставляет ногу в проем лифта, пальцем нажимает кнопку «отменить», и в следующий миг чинная очередь ошалело ловит «картинку»: рыхлый американец колобком выкатывается из кабины. Дама, впихнутая мужиком в лифт, кудахчет над внуками, чтобы их не защемило дверью. Кабина трогается вверх. Виновник происшествия тут же начинает требовать у охраны наказания «этого русского», иначе он нажмет на «тревожный звонок» американ­ского посольства. Русский на непереводимом английском объясняет, что янки — «каззёл» и хам, женщину с детьми обидел. Бдительные секьюрити, впрочем, сами все видели.

Меня предупреждали, что попасть на смотровую площадку Рейхстага трудно. Но то, что очередь туда будет напоминать склочную голодную московскую толпу, давившуюся за гуманитарной помощью в 1990–1991-м, я даже представить себе не мог.

У тех, кто хочет попасть под заветный купол, есть три варианта действий. Первый: за неделю зарегистрироваться на сайте Рейхстага, хотя билетов нет и за месяц. Второй: зарезервировать столик не менее чем на четверых в панорамном ресторане Käfer, расположенном рядом со стеклянным куполом. И наконец, можно пойти на немецкую национальную хитрость: записаться на посещение пленума бундестага, отсидеть в зале полчаса для убаюкивания бдительности охраны, а потом пристроиться в хвост очереди у лифта, ведущего к куполу. Что я и сделал, взяв бесплатный аудиогид у входа.

Проблема, однако, в том, что у лифта сливаются в одну три очереди — туристическая, ресторанная и пленумная, — образуя пробку минут на тридцать. Вот ее-то и хотел миновать американец, решивший, что хоть в демократическом обществе все равны, но гражданин Америки равнее. Его возмущению не было предела, когда охрана вернула «русского хулигана» в голову очереди, а ему предложила пройти в хвост. Впрочем, небольшое профилактическое внушение наш соотечественник все-таки заслужил:

— Некарашо, — на явно подзабытом гэдээровском русском с укоризной заметил охранник, пропуская его в лифт.

— Да я родину, считай, защитил! — возмущался 37-лет­ний Рустэм Салихов из Уфы, когда мы с ним познакомились. — Нам же там место у параши указали.

Впрочем, не прошло и часа, как туристу из Уфы отомстили за весь американский народ. В ресторане Käfer в оговоренное заказом время все четыре наших места оказались заняты большой компанией с детьми. Все русские.

— Ничего не знаю, — с места в карьер начал быковать под «нефтяника» глава семьи. — У нас частная резервация. Где твоя? Дай.

Официантка, извиняясь, пыталась нам объяснить, что обязана была разрешить гостям занять два наших места из четырех, поскольку паспортные данные были внесены в компьютер только за двоих, а у них маленькие дети. Но «нефтяник» не хотел освобождать и два места.

— У нас дети, — отрезал он.

От чего и для кого часом раньше Рустэм Салихов «родину защищал»?

Ответ пришел случайно, и оттуда, где, казалось, его быть не может.

Что для русского демократия, то для немца стая

На следующий день мы встречались с Сергеем Лукичевым — достопримечательностью русского Берлина. Он родился в Казахстане, учился в Новосибирске и Амстердаме, теперь работает программистом в Германии, а в свободное время подрабатывает тем, что водит экскурсии на русском и английском языках. Недавно он открыл свой сайт, и поток туристов к нему не иссякает.

— Бытовуха, — рассмеялся Лукичев, услышав, как на моих глазах дважды «коротнуло» с американцем и «нефтяником». — Тут такое на каждом шагу. Хотите знать, почему я не пошел на берлинский митинг «За честные выборы»? Потому что, когда эти люди приезжают сюда, они говорят и делают совсем не то, к чему звали на Болотной. Не могу называть имен, я водил экскурсии для разных знаменитостей, но… — он замялся и наконец выдавил извинительным тоном: — Мало кто не похож на «нефтяников».    

Почему-то сразу вспомнился рассказ Петера Келлера, переводчика из туристического агентства Kongress GmbH. Однажды он водил по Берлину видного российского демократа. Под занавес тот попросил его помочь с покупками для близких и продемонстрировал солидный список товаров. По простоте немецкой Келлер посоветовал ему ни в коем случае не ходить в престижный торговый центр KaDeWe, где цены на те же бренды в разы выше, чем в соседних магазинах. И подсказал, где можно купить то же самое, но дешевле. На что услышал резкую отповедь: «Я по распродажам не хожу!» И «список избранного счастья» для близких перекочевал в руки помощников демократа.

Келлер понял, что допустил оплошность, но не понял какую. Потом его коллеги, знающие толк в русских туристах, объяснили неискушенному в превратностях рынка немцу, что он в кои-то веки удостоился чести лично удовлетворить потребительские запросы клиента, незаметно отщипнув от оказанной услуги некий гонорар, но не понял своего счастья.

С тех пор Келлер часто и легко определяет русских. Неважно, простые бизнесмены это или олигархи, звезды шоу-бизнеса, политики или «нефтяники», — они, в отличие от других иностранцев, почти всегда передвигаются свитой, ведомой вожаком. Свита, обслуживая вождя, сорит заоблачными чаевыми, а вождь, если ему приглянулся кто-то из местных, может «демократично» дать ему возможность дополнительного «заработка».

Что для немца история, то для американца товар

Лукичев извиняется — у него экскурсия. Он убегает к Бранденбургским воротам, месту сбора туристов со всего мира, а у меня появляется возможность посмот­реть на исторический Берлин глазами американцев. Их видно сразу: шумные и открытые, они больше других раскупают сувениры и открытки. «И почему-то чаще всех задают вопросы экскурсоводам», — поделился своим наблюдением Лукичев.

Надо сказать, история Рейхстага в изложении гида изрядно напрягла даже мое не сильно выраженное пат­риотическое чувство. По бойкому, в духе ковбойских реприз, рассказу экскурсовода выходило, что немцы начали строить Рейхстаг в честь объединения Германии в 1871 году, но судьба у него оказалась «как у ковбойской палатки на пастбище», разбираемой не меньше двух раз в сезон. Сначала в 1918-м коммунисты и террористы объявили республику и «демократию без демократов», выкинув императора и парламентариев из Рейхстага, как старую сбрую. Надо отдать должное изобретательности рассказчика, как потом выяснилось, британского студента-историка: слушатели кто млел, кто с пониманием ухмылялся, но никто не жевал скуку.

— Вау! — скорее возмутились, чем удивились туристы, когда узнали, что в 1918-м «советскому коммунистическому режиму» не удалось проникнуть в Рейхстаг: путь ему преградила Веймарская республика. А вот в 1933 году, желая распространить «коммунистический диктат» на весь мир, большевики при загадочных обстоятельствах отомстили: неизвестные сожгли Рейхстаг, а потом коммунисты держали его в руинах вплоть до объединения Германии в 1990-м. Лишь с победой демократии он был восстановлен — к миллениуму. Но и тут не обошлось без козней «тоталитарного режима»: из мрамора и гранитных плит Рейхстага СССР в 1945-м, когда оккупировал Германию, соорудил памятник своим воинам, на последнем этапе Второй мировой войны помогавшим союзным войскам США и Великобритании в ликвидации фашизма.   

От гламурной чеканности формулировок меня сначала сковал столбняк. Потом жгучий стыд. Моего жалкого английского не хватило бы, чтобы деликатно поправить ошибки: например, уточнить, что мрамор и гранит для памятника десяткам тысяч павших советских воинов — освободителей Берлина от фашизма — был взят не из стен Рейхстага, а из руин рейхсканцелярии Гитлера, которую по решению Международного военного трибунала в Нюрнберге стерли с лица земли. А уж спросить, из каких источников известно, что большевики сожгли Рейхстаг, или в чем заключалась помощь СССР США и Великобритании, — мозг даже по-русски отказывался формулировать эти вопросы. От интеллектуального шока я даже взмок. Но это была только разминка.

— А русские освобождали Берлин? — наивно спросила миловидная девушка, не отвлекаясь от фотографирования на мобильный Бранденбургских ворот.

— Вы ничего не путаете? — интеллигентно засомневалась любознательная пожилая женщина с рюкзаком через плечо. — Я по Fox News смотрела фильм о дружбе двух диктаторов — Гитлера и их…этого…Муссолини? Разве они могли воевать?

Но и она еще не вынесла мой мозг. Его нокаутировал пир интеллекта, устроенный бенефициантом-гидом. Он емко и образно заговорил о коварной дружбе двух тоталитарных режимов — коммунистов СССР и фашистов Германии. Фашизм мировые демократии сломили в 1945-м. Но, ослабленные Второй мировой войной, они допустили коммунистический тоталитаризм к сердцу Европы, что обернулось сначала оккупацией Германии Советским Союзом, а потом — при мирном сопротивлении коалиции — ее разделением. И только упорство демократий привело к падению Берлинской стены и крушению коммунизма, символом чего стало сооружение в сотне метров от Бранденбургских ворот монументального здания посольства США, возведенного в традициях афинского Акрополя.

— Ну, греческих архитектурных традиций в американском посольстве вообще-то не видно, — рассмеялся Сергей Лукичев, услышав мой сбивчивый от переживаний рассказ, — а в остальном почти стандартная политкорректная экскурсия по Берлину ХХI века. Это шоу. Как в магазине. Только на экскурсии предлагают потреблять историю. А чтобы ее купили, товар надо упаковать в доступный масскульт. В России, кстати, этого не делают. Или не умеют? У меня похлеще случаются находки. Штампы? Но они работают. Это только наивные немцы честно пишут в учебниках, что Бранденбургские ворота являли символ разъединенной Германии, когда страны-победительницы алчно делили сферы влияния в Европе после Второй мировой.

Эти разные, нередко полярные взгляды на историческое прошлое Лукичев научился принимать не сразу. Поначалу его злили даже соотечественники. Когда вслед за богатыми туристами в начале нулевых потянулись первые интеллектуалы, они, как правило, предпочитали альтернативный взгляд на историю.

— А вы знаете, что американцы первыми вошли в Берлин, но инициативу наступления отдали Советам? — спросил его однажды уверенный в себе парень в модной оправе и футболке с надписью University of Cambridge. Экскурсовод неосторожно ввязался в полемику о секторах влияния союзников, но получил урок почти академического высокомерия: «Не читайте советских учебников, молодой человек». Ситуацию спасло цитирование германских историков. Умение не метать бисер пришло позже. Даже если ситуация из ряда вон. Однажды экскурсию заказала группа из Львова. Приехал целый автобус парней в берцах и в защитной форме с красно-черными нашивками УНА-УНСО.

— Ну шо, хлопец, — начали они экскурсию, — вези нас туда, где Адольф в 33-м костер устроил краснопузым.

Расслабленные и доброжелательные, неонаци новой эпохи не скрывали, что приехали вдохновиться у алтаря своих идей. Дорога от Бранденбургских ворот до Бебельплац — места «костра ведьм», устроенного в 1933 году из трудов Зигмунда Фрейда, Эриха Кестнера, Генриха Манна, Карла Маркса почти 70 тысячами бесноватых сторонников Гитлера, занимает минут пятнадцать пешком. Все это время бойцы балагурили над гидом: «Та ты ничего нэ знаешь. Ото, будь ласка, скажи, где була рейхс­канцелярия?» А добравшись до Бебельплац, они и вовсе вошли в раж.

— Э-эх, я бы тут у 33-м… — молодой мужик с горящими от восхищения глазами рассматривал Мемориал сожженным книгам. И видел вряд ли то, что хотел донести художник: под стеклянной плитой глубоко в чрево Земли летят зияющие пустотой книжные стеллажи.

— Ты гля, гля! — все больше возбуждался мужчина, показывая еле приметную надпись на Мемориале. — Они везде!

А там всего-то подпись скульптора: «Михи Ульман (Израиль)». Но бойцы обступили ее, как восставшую из пепла рейхсканцелярию. Кто-то ножом начал сковыривать «находку». И только два соратника постарше, которые понимали, что пещерный антисемитизм выйдет им боком, с трудом уняли пассионариев — те все никак не понимали: что тут такого? Но после внутренних разборок нервно-заискивающе заозирались:

— Ну шо, куда дальше?

Стена должна была упасть не так

К Стене, как на Голгофу, идти не хотелось. Да и нет никакой Стены, ее почти всю разобрали, а сохраненный кусочек похож на бутафорский реквизит. Зато в глаза бросаются гигантские фотопортреты советского и американского солдатов, безымянных символов Чекпойнт Чарли. Перед ним, как угрюмо шутят немцы, в 1961-м приключилась «секундная Третья мировая», когда из-за бежавших через КПП на Запад восточных немцев схлестнулись русские и американцы.

— Ну как тебе памятник жертвам Стены? — спросил меня в 1998-м немецкий коллега Штефан Шолль.

Я врос в землю — никакого памятника я не заметил. Шолль все понял и как мог спас мое лицо:

— А, это немцы дураки, — засмеялся он, — у нас памятник жертвам Стены — это сигнальный мостик КПП и два шлагбаума. На них никто не обращает внимания. Все ищут граффити, где целуются Брежнев и Хонеккер.

Вот и в этот раз стайка туристов из Гамбурга не понимала, куда приткнуть взгляд? Одна из них, Франка Кюн, училась в Ростове-на-Дону и с ученическим рвением ринулась общаться на русском:

— Это же аттракцион, — не сомневается она. — Ради него украли у немцев историю. Мы же понимаем, что стену разобрали, а соседние кварталы снесли исключительно для коммерческой застройки. Теперь Потсдамерплац (площадь и квартал, к которым примыкала Стена. — «РР») сплошь в офисах международных концернов и банков. «Золотая миля». Вот зачем разбирали Стену.

— Ее надо было сохранить? — удивляюсь я.

Вместо Кюн отвечает ее спутник Матиас Линдеман.

— Сохранить фрагмент посолиднее не мешало бы, — считает он. — Если уж она была таким вселенским злом.

А Кюн добавляет, что поспешный снос Стены привел к тому, что жители восточной части Германии уже и не рады ее падению.

— Если быть точнее, — поправляет спутницу Линдеман, — не только они, но и мы хотели бы, чтобы Стена упала как-нибудь по-другому. Мне, например, из Ростока (бывшая ГДР. — «РР») приходится ездить на работу в Гамбург. У нас на востоке безработица.

На вопрос — а какую надо сохранять историю? — Кюн, родившаяся в Восточном Берлине, но из-за безработицы тоже уехавшая в Гамбург, предложила показать мне «Тахелес». Этот типично модерновый особняк в шаге от еврейского квартала на Ораниенбургер, когда-то, еще в кайзеровской Германии, был построен как магазин одежды. Потом стал штабом СС и даже тюрьмой, а в ГДР — снова торговым центром.

— Когда рушилась Стена, — вспоминает Кюн, — здание заняли неформалы, я сама там долгое время тусовалась. Потом туда из бывшей Югославии самовольно въехали, как мы думали, беженцы, а на самом деле криминал.

Сегодня внешне здание подштопано и стало неформальным центром современного искусства. Днем здесь продаются провокационные и эпатажные сувениры, вечером шумят бары и дискотеки для экстремалов, и круглые сутки можно купить у албанцев наркотики или при их посредничестве пообщаться с «бабочками» из Восточной Европы.

В нас жгучие брюнеты в кожаных френчах мгновенно опознают чужаков. Сначала, заглядывая в глаза, спрашивают: «Что интересует?» Потом, видя, что ни в бар мы не заходим, ни на девушек не реагируем, решают показать, кто в доме хозяин.

— У вас проблемы? — преграждает нам дорогу один из них.

— Франка, я не понял, зачем ты меня сюда привела. Какое отношение имеет этот «Тахелес» к Стене и к истории Германии?

— Ты что, правда не понимаешь?! Вот смотри, в этом здании был штаб СС, его тоже можно было снести. Но «Тахелес» оставили, и это прекрасно: одно и то же здание, а сколько у него было разных смыслов в разные эпохи! Если это не история, то что тогда история?

Только никакой байды про войну

— У русских туристов тоже косяками пошли группы, которые не то не хотят, не то стесняются знать свою историю, — признается Сергей Лукичев. — Случается, вполне нормальные на вид люди как ужаленные ведут себя у Мемориала советским воинам-освободителям, а у Берлинской стены или на Чекпойнт Чарли — так, будто они собственноручно их возводили, а теперь поняли, что натворили. Появились даже заказчики, которые сразу условием обзорной экскурсии ставят: «Только никакой байды про войну». А по ее окончании у наших три приоритета: главный — злачные или альтернативные места Берлина, потом идут термы или спа-центры, потом музей секса и «всякое такое».

Личные наблюдения гида почти совпадают с исследованиями центра VisitBerlin. Они показывают, что интерес россиян к историческим достопримечательностям Берлина неуклонно падает. Хитами российских туристических предпочтений стали спа-центры и гастрономия, на второе место спустился шопинг, за ним альтернативный Берлин и набирающий обороты медицинский туризм, и лишь в самом хвосте — экскурсии и музеи. Для сравнения: лидерами по посещению берлинского Музейного острова, включающего пять всемирно известных музеев и жемчужину коллекций — бюст Нефертити, с 1995 года остаются японцы и американцы, россияне не входят даже в десятку.

— Я отчасти понимаю русских, — говорит Роберт Косон, координатор культурных программ Гете-института и гид по Берлину, водящий экскурсии на испанском, русском, польском и английском языках. — Вас, как и современных немцев, перекормили войной. Только у вас идет сплошная ее героизация, а у нас с утра до глубокой ночи по всем государственным телеканалам молодежи рассказывают об ужасах нацизма и педалируют идею покаяния. И так методично, что я хорошо помню себя, когда в юности я чуть с ума не сошел, пока не сказал себе: «Так, стоп! Я этих преступлений не совершал, идеи нацизма презираю — в чем мне каяться?» Поэтому я понимаю молодых немцев, когда они говорят: «Я больше не хочу этого знать!» И молодых россиян, которые увлекаются альтернативными версиями истории. Истина — она где-то посреди этих метаний. Слышали, есть такой вид родни — бывшая жена или бывший муж? Родными, я заметил, они становятся, когда осознают, что стали уже бывшими врагами.

Вот только процесс этого осознания, как не раз на собственной шкуре испытывал Косон, порой затягивается. Однажды он сопровождал делегацию российского Министерства культуры. Чиновники — среди них были люди с академическими степенями — попросили показать им альтернативный Берлин. А это своего рода икона новой немецкой культуры — она пишется последние двадцать лет, с тех пор как бывшие окраины обоих Берлинов стали заселять мигранты из Турции, арабских стран и России, а также начинающие художники, музыканты, дизайнеры, студенты и просто бомжи. Со временем творческие люди преуспели, студенты начали зарабатывать, а кварталы преображаться. И вот еще вчера полузапущенные Кройцберг, Пренцлауерберг или Шенеберг уже стали новым эклектичным лицом города — архитектурным, социальным, смысловым. Там рождаются и крепнут новые среды.

Одна из них, хит неформатного Берлина, — «Русская дискотека» Владимира Каминера, «позднего переселенца», как называют в Германии бывших российских немцев. Каминер, оставшись для немцев русским, стал немецким писателем. Недавний неформал, он завоевал популярность своими ироничными книжками о русской диаспоре и «Русской дискотекой».

В ней всегда можно встретить японцев, африканцев, немцев, латиноамериканцев — весь мир. Дискотек в Берлине много, но только русские клубные вечеринки под зажигательный славянский бит спонтанно добились того, на что тратятся немалые государственные средства: в экстазе интернациональной дружбы на них сливаются мигранты, туристы и местные немцы. Так бренд Russendisko породил новое межкультурное явление.

— Вы нас куда привезли? — с плохо скрываемым раздражением глазели по сторонам чиновники от культуры.

Дискотека, стилизованная под обычную хрущевку эпохи оттепели, расположилась в жилой квартире панельного дома. Драные — или винтажные — в веселенький цветочек обои на стенах, некрашеные чугунные батареи, граненые стаканы «имени Веры Мухиной» и фаянсовые тарелки с золотым кантом и выщербленными краями. Синтез хрущевки, фабричной столовой, лирики ВИА «Самоцветы» и «Верасы», сдобренный «магарычом» — забытыми даже в России крохотными бутылочками водки по 0,25 грамма, — приводит японцев, французов и немцев в экстаз.

А наши оскорбились. Скривились, возможно, оттого что им так не к месту напомнили кому голодное детство, кому коммунальный быт. И попросили отвезти их в другой бар. Роберт Косон отвез. Но едва ли эти люди смогут найти, а тем более внедрить в общественное сознание новые методы формирования исторического мировоззрения и культуры.

Голая историческая правда

В том, как трудно принимать новое историческое мировоззрение, даже если оно хорошо забытое старое, я убедился на личном опыте. Причем там, где россияне чаще всего прячутся от достопримечательностей Берлина: в спа-центре. В нем можно провести весь день — это несколько тысяч квадратных метров бассейнов, открытых и закрытых, с разной температурой и степенью бурления воды, и немыслимое число комнат отдыха, ресторанов, а главное — разных саун и парных.

Одна загвоздка для россиян: спа-центры общие, мужские и женские. А в саунах и парных нужно быть обязательно обнаженным, поскольку потеть в синтетическом купальнике или плавках вредно.

— Ну и переживем, — пошутил мой новый знакомый из Петербурга Александр, — да и сэкономим. Вход на эротическое шоу стоит почти 30 евро, а тут всего 12.

Правда, в первой же парной после бассейна он шепнул, оглядывая сквозь пар чуть различимые силуэты: «Хорошо, что жены нет. Не хотел бы я, чтобы на нее чужие мужики пялились». И это притом что уровень культуры немцев таков, что на окружающих, особенно обнаженных, они вообще не смотрят. Но, что лукавить, мы парилки и сауны все равно выбирали по негласному принципу — желательно без женщин или чтобы их было поменьше. Хотя бы потому, что перед очередной сауной опять снимать плавки в женском окружении, которое ты не выбирал, дело непростое и смахивает на принудительный стриптиз. Может, это и приобщение к культуре, но через колено.

Где-то на третий или четвертый раз под душем, то зажимая плавки в кулаке, то натягивая их, я почему-то вспомнил не рассказы даже, а скорее пьяненькие оговорки деда. И, кажется, понял наконец, что он чувствовал в 1945-м в Германии, когда был на постое в нескольких деревнях. «Как на постое? — уточнял подвыпивший дед. — Мы сначала танками ровняли пол-улицы. Потом пехота выбирала дома. Хозяева выходили сами. Я чуть в штаны не наложил, когда первый раз в жизни увидел толчок со всеми удобствами. Как дурной не мог из него найти дорогу в свою комнату, все время сворачивал в цокольный этаж, по-нашему — погреб».

Дед, выпив, разочаровывал. От него ждали рассказов «про войну», а он вспоминал, как «аж сердце прихватило», когда в полуподвале он увидел бесчисленное количество консервированных овощей, фруктов и мяса. «Я догадывался, что это жратва, — говорил он, — а как к ней подступиться? Мы ж тогда про консервирование знать не знали. Вдруг отрава?»

Я в детстве этот выпущенный наружу пар победителя пропускал мимо ушей. Он не укладывался в мое личное пионерское представление о Великой Отечественной войне. А в спа вдруг понял, что нагишом перед женщинами испытал что-то близкое к тому культурному шоку, что перенес трое суток не жравший дед, глядя на кулинарный рай немецкого дома.

Перед спа я начитался всяких разных монографий. Они утверждали, что общие бани — это как раз исконно русский вид терм. Раздельными они стали лишь после реформ Петра I. Может, оно и так, но я в берлинских спа почувствовал предел своей культурной толерантности: кому-то не по душе аутентичность Russendisko, кому-то англо-американский взгляд на «генерала Мороза», кому-то не нравится, как именно рухнула Берлинская стена, а я больше никогда не пойду в общие немецкие бани.

— Что-то мой организм мне подсказывает, что такие купания — первый шаг к импотенции, — заявил Александр из Петербурга, окончательно оформив в простые слова мои сложные чувства.

Грешен — я, забыв все, что читал о банях, уставился на него как на соратника. И с облегчением подумал: «Мужик, зачет!»

Бухенвальд-лэнд

Так, в бане я окончательно утвердился в мысли о том, что битва за Берлин продолжается. Но в глобальном мире она выходит на иной уровень. И дело не в том, что на туристических ристалищах Берлина трактовок победы над фашизмом и крушения коммунизма наберется как минимум с десяток, — они лишь прелюдия к осознанию того факта, что решающий этап этой битвы еще впереди. Ведь пока культура воспоминаний худо-бедно крепится на личном опыте и свидетельствах очевидцев. Но придет время, когда не останется очевидцев не только нацистских преступлений, но и коммунистического режима. И тогда никто не сможет помешать гидам, историкам и политикам играть в свои опасные игры.

— Разные трактовки исторических событий неизбежны и даже полезны для истины, — утешает меня Андрей Сахаров, директор Института российской истории РАН. — История фальсифицируется во все эпохи, и с этим надо бороться на основании системы фактов и научной дока­зательной базы. Однако есть спорные вопросы, которые являются выражением разных точек зрения. Например, на советский период, историю ГУЛАГа или создание СНГ. Это нормальное научное инакомыслие, на основании которого должна вырабатываться согласительная точка зрения, которая и станет историей. Главное, чтобы научные разногласия не становились предметом политических спекуляций.

Однако, как признают ученые и демонстрируют толпы туристов в Берлине, вопрос как раз в том, какую модель работы над созданием исторической памяти выберет то или иное общество. Немецкая модель свелась к тому, чтобы перевернуть с ног на голову естественную для любого народа логику самовозвышения нации. Немцы во главу угла поставили собственную вину и внесли изменения в самосознание нации, провозгласив приоритет ценностей гражданского общества.

— Но это не означает, что проблема решена, — считает Рикола-Гунар Лютгенау, профессор истории, заместитель директора мемориального комплекса «Бухенвальд». — Тот, кто так полагает, упускает из виду потенциальные опасности, таящиеся в демократической культуре. Люди не хотят знать негативные страницы своей истории. Легче забыть, чем критически переосмыслить. Или создать ласкающий самолюбие миф. А самокритичность нужна миру — чтобы общество не утратило духа человечности.

С 90-х годов немцы все меньше посещают мемориалы, посвященные Второй мировой войне. На смену покаянию у новых поколений пришла усталость от чувства вины за преступления, которых они не совершали. И руководство всемирно известного концлагеря-мемориала «Бухенвальд» решило пойти на риск. По примеру мюнхенского Технологического музея, где все можно потрогать руками и самому изготовить, например, холст или фрагмент корабля, «Бухенвальд» увлекся интерактивностью на грани психоанализа.

— Мы решили воссоздать бытовую атмосферу той эпохи, — говорит профессор Рикола-Гунар Лютгенау, — ведь Бухенвальд помимо лагеря для пленных, превращенных в бесплатную рабочую силу, был еще и производственно-раз­влекательным центром для местного населения — с рабочими цехами, пивными, банями и футбольным полем. Мы их частично восстановили и ввели в действие. Туда можно прийти, выпить пива, поиграть в футбол и почувствовать, каково было заключенным глядеть на эту жизнь и обслуживать ее через колючую проволоку и лай собак.

— Не провоцируете тех, кто может войти во вкус? — спрашиваю я профессора, вспомнив про хлопцев на Бебельплац. — Например, русских неонаци. Им было бы «прикольно» посидеть в пивной «Бухенвальд».

Лютгенау не понимает вопроса:

— То есть им понравится быть наци?!

Он долго думает, как выкрутиться из неудобной ситуации, и наконец его озаряет:

— По закону у нас на территорию мемориалов, включая «Бухенвальд», неонацистам и правым радикалам вход закрыт. Да и мы знаем их всех в лицо. Сразу после наших нововведений они вышли с акциями протеста, даже закидывали наш офис помидорами. Их особенно возмутило футбольное поле: в нем они увидели желание «через чувство вины поставить нацию на колени». Так мы поняли, что наша концепция самокритичности заработала.

 Лютгенау долго что-то вспоминает. Потом недобро смеется:

— А русские наци… как это по-русски… — И он переходит на великий и могучий: — Добру пожалувайт в «Бухенвальд»!

И уже по-немецки добавляет: «Может, хоть здесь что-то поймут?»