Байки с латышской «скорой» (2)

Записи из дневника Елены Дебрер, которая живет в Риге и работает на "скорой". Несмотря на то, что писались они с 2006 по 2010 год, думаем, что с этого времени ни врачи, ни пациенты не сильно изменились. Итак — наша жизнь глазами фельдшера «скорой». Просим отнестись с пониманием к не всегда деликатной правде этой жизни. (начало ЗДЕСЬ).

Где-то посередь ночи я долго и безуспешно втолковывала даме, вызвавшей «скорую помощь» по случаю гипертонического криза, что повышенное давление можно корректировать правильно подобранными таблетками, в том числе и мочегонными. Дама послушно кивала, но пить мочегонное наотрез отказывалась. Я исчерпала все доводы и в итоге устало-раздраженно поинтересовалась в вежливой форме, какого, собственно, она решает, что ей следует пить, а что нет, зачем ей при таких медицинских познаниях нужна «скорая» и чем же ей не вышли мочегонные?!

Дама удивленно округлила глаза:

— Доктор, ну вы что, от мочегонного же кожа сохнет и морщины будут!!!

Ничо такой довод, особенно если учесть, что той даме было 94 года.

**

На дежурство Леша явился с пухлой черной папкой. Леша готовится к сертификации. На мой вопрос: «А после сертификации ты сможешь работать интенсивным доктором?» Леша радостно ответил: «Нет, после сертификации я наконец-то смогу свалить из этого болота!» Я взгрустнула — ну вот, еще одним хорошим человеком станет меньше, начала вяло отговаривать и приводить совершенно неубедительные доводы в защиту работы на «скорой». «Лен, ну подумай сама — ну что здесь делать? Здесь ничего не меняется и никогда не изменится, а мне надоело лечить поносы у детей, выслушивать оскорбления в свой адрес и чувствовать себя кругом виноватым. Это же не работа, это издевательство, сама посмотри». И я стала смотреть.

Первый вызов — инициальный отек Квинке. Лечим по полной программе — катетер, система, антигистамины, гормоны, везем в больницу. Я украдкой гляжу на Лешу — вот, мол, гляди, вполне нормальный обоснованный вызов. Леша довольно улыбается — день начался плодотворно.

Второй вызов — ножевое ранение в живот. Летим со всей «дискотекой» — старший врач предупредил, что ранение тяжелое, что реанимационная бригада наготове и по первому нашему сигналу ринется на помощь. Я мечтательно представляю себе море крови и умирающего пациента, которого мы с доктором сейчас несомненно спасем.
 
На вызове нас поджидала спившаяся мадам с колотой раной в пузе. Рана даже не кровоточила, потому как нанесена была несколько часов назад в процессе распития алкогольных напитков в компании неуравновешенного соседа. Когда доктор поинтересовался у потерпевшей, при каких обстоятельствах было получено повреждение, пропитая синемордая беззубая тетка кокетливо стрельнула заплывшими свинячьими глазками и хриплым басом ответила: «А я ему не дала!» Боги, боги мои, как тошнотворен должен быть вид совокупляющихся безмозглых вонючих тварей...
 
Отвезли тетку в больницу, где к ее спасению немедленно приступила бригада квалифицированных абдоминальных хирургов. Вне всякого сомнения, они вернут к жизни этого полезного члена общества.
 
А дальше начались бесконечные детские температуры, поносы и рвоты — орущие детеныши млекопитающих, толпы ничего не соображающих родственников вокруг со своими идиотскими вопросами, монотонный голос Леши, в который раз повторяющего прописные истины. Совершенно бесполезное занятие, еще хуже, чем бисер перед свиньями.
 
К вечеру мы слегка одурели от бешеного темпа работы, но картинка несколько поменялась — начались «умирающие на улице». В 99% случаев «умирающий на улице» оказывается очередным обоссанным бомжом, упившимся до коматозного состояния и валяющимся где-нибудь в сугробе под кустиком. Там его замечают бдительные прохожие и вызывают «скорую помощь», даже не удосужившись подойти к «больному» и поинтересоваться его состоянием.
 
Мы подобрали несколько ярких экземпляров. Среди них оказался и юноша, уверенно торчащий на героине и запивающий его водкой. В машине он невнятно мычал, пускал слюни и весьма натурально рыдал — мол, посмотрите на меня, это же кошмар, мне так плохо, помогите, будьте людьми! Мы-то будем, а вот он уже вряд ли. И скажите мне на милость — ради чего мы их спасаем?!
 
Кульминацией дежурства стал вызов к мужчине 37 лет от роду, который страдал от сильных головных болей. По приезде на вызов было обнаружено богатырски храпящее в мягкой постельке пьяное чудовище и его обеспокоенная подвыпившая гражданская жена. Она-то и вызвала «скорую», мотивировав это тем, что ненаглядный мучается уже неделю и она больше не может смотреть на его страдания. После многочисленных попыток тело наконец-то проснулось и уставилось на нас тупым мутным взглядом — тело было не в курсе, что ему вызвали «скорую», оно агрессивно рычало и всячеки сопротивлялось осмотру.
 
Доктор Леша культурным голосом объяснил сожительнице тела, что провести медицинский осмотр без согласия пациента не представляется возможным; что измерить давление мы также не в состоянии, так как единственной доступной на данный момент частью тела пациента является его жопа, каковой он к нам повернулся и продолжил храпеть; что за медицинской помощью следует обращаться в поликлинику в момент наступления у тела просветления сознания — и так далее, и тому подобное...
 
Когда доктор Леша объяснял по телефону сложившуюся на вызове ситуацию старшему врачу, тело внезапно проснулось, село на кровати, сфокусировало взгляд и полным ненависти голосом на чистейшем государственном языке отчетливо произнесло: «А пошел-ка ты на х**!» После чего снова рухнуло в постель и захрапело, распространяя вокруг малопривлекательное амбре.
 
В лице Леши не дрогнул ни один мускул. Он встал, вежливо попрощался с хозяйкой дома и направился к двери. «Подождите, так вы что, его даже не осмотрите, не измерите давление, не сделаете какой-нибудь укольчик?!» — возопила нам вслед мадам. Леша медленно обернулся, подошел к возмущенной таким поведением врача женщине, внимательно посмотрел на нее поверх очков своими чайными глазами и отчетливо произнес: «Знаете что, уважаемая... Я, пожалуй, пойду на х**». Занавес. Мои молчаливые овации.
 
В пять часов утра мы поехали лечить нервный тик у юноши 23 лет.
 
Извините, что я своим рассказом отняла так много вашего драгоценного времени. Я просто вне себя. Скажите, ради ЭТОГО я потратила столько лет своей жизни,проведенных на лекциях?! Ради ЭТОГО я жертвую своими нервами, здоровьем, личной жизнью, подвергаю риску свою жизнь?! Вот ради ЭТОГО??!!
 
Сегодня у меня впервые зародились сомнения в том, что «скорая помощь» для меня — это навсегда.
 
А Бог — он, разумеется, есть. Он никуда не уходил. Он просто отвернулся. Потому что ему стыдно смотреть на чад своих — обоссанных, заблеванных, обосранных, тупо мычащих и пускающих слюни, с исколотыми венами и сожжеными паленой водкой желудками, гниющих заживо и плодящих на себе червей. Он милосерден и постоянно дает скотам еще один шанс стать людьми, в очередной раз отодвигая миг их смерти. А я, слабенькое орудие в руках Его, куда менее милосердна.
 
 

 
...как всегда — ночь, как всегда — сплю, как всегда — вызов, три часа ночи, ну кому не спится, сколько же это будет продолжаться, ну что там у нас, о, авария, ну полетели.
 
И полетели, полусонные, и проснулись моментально, потому что прибыли на место происшествия неожиданно первыми, потому что никого еще нет, есть только фонарный столб (никогда не думала, что фонарные столбы, когда они лежат на земле, выглядят такими огромными), куча металлолома (что это? «Опель»? никогда бы не догадалась), три плотно упакованных в эту груду обломков стонущих, кричащих, дышащих и истекающих кровью тела да бестолково толпящиеся вокруг друзья.
 
Ехали на двух машинах, молодые, веселые, гуляли где-то всю ночь, неслись по мокрой улице по домам, а тут вдруг — поворот, а на повороте — столб, и руль как-то выкрутило из рук, и страшно, громко, больно, и весь бок машины смят, да и машины-то никакой уже нет, и столб пробивает ее почти насквозь, такой бетонный и убедительный столб, и я замираю рядом со всем этим, оглушенная.
 
Замираю на долю секунды, а кажется, прошел час, и все-все я успеваю заметить — и окровавленную голову водителя, и вздрагивающую девочку, лежащую на его коленях, и мальчика, совсем молоденького, наполовину выброшенного из машины через заднее стекло, но так и не выпавшего из нее, потому что ноги накрепко прихвачены бетоном и металлом.
 
А потом понеслось... спасатели, реанимационные бригады, пожарники, синие сполохи мигалок, вопросы, вопросы отовсюду — как она, доктор, что с девушкой, доктор, скажите, я не слабонервный, что вы молчите, доктор?!
 
Шины на шею, носилки оземь, система готова, бинты рассыпаны по полу, ну, вскрывайте же эту чертову консервную банку, доставайте же их, а, вот, водителя вытащили, бежим к нему — что, где болит, говорить можешь, порезано ухо, шок... и все. И ни царапинки. Секундное облегчение, и сразу же — девушка!
 
Врач крутой реанимационной бригады спокойно просовывает руку промеж металлических заусениц, долго щупает жилку на шее, которая должна биться, хоть слабенько, но обязана... а она не бьется. Затихла. Еще пять минут назад дышало, жило, боролось, сплевывало кровью, а сейчас лежит на траве и смотрит на меня серыми глазами с огромными зрачками, которые не реагируют на свет. Длинные рыжие волосы в крови, кровь на губах, тело не исковеркано, и я не могу понять — ну почему?! И только потрогав грудную клетку и ощутив под рукой холодец из раздробленных косточек, понимаю, что не могли мы, не могли ничего сделать, и никакие «а если бы...» не работают.
 
И я уже не слышу, как спасатели пилят с противным скрежетом металл, как вытаскивают последнего, третьего пассажира, как увозят обоих мальчиков бригады по разным больницам. Они — увозят. А я — нет. Столько мыслей в голове, руки автоматически делают заученные движения, голос что-то говорит, кому-то отвечает, б**, не могу, никогда не привыкну, никогда не смогу досыпать остаток ночи после таких вызовов. И доктор моя, что уже 10 лет на «скорой», тоже не сможет. И мы с ней до конца смены сидим на кухне и пьем чай, заполняем карточку, тихо переговариваемся, делаем вид, будто мы люди привычные и прячем друг от друга слезы...
 
...так отметила свой юбилей А.C., рожденная в 1985 году. Удачи на дорогах.
 
 

 
По причине врожденной и неисправимой наивности и отчаянного оптимизма я считала, что за время моего двухнедельного отсутствия на работе мир кардинальным образом изменится. Ну, к примеру, всех постоянных клиентов «скорой помощи» внезапно унесет тайфун. Или они дружно соберут вещи и переедут жить в другой район. Или еще что-нибудь в этом роде.
 
Однако, к моему величайшему огорчению, ничего подобного не случилось. И я снова с постной рожей читаю лекции истеричным молоденьким мамашам, свечу фонариком в раззявленные пасти их отпрысков, строю скорбные мины старушкам и вдохновенно воспитываю алкашей.
 
Последнее дежурство не стало исключением. Весь день я провела в спасении сильно бухающих граждан от всевозможных недугов, а на ночь меня перекинули на интенсивную бригаду. Качество вызовов от этого практически не изменилось, но стало гораздо веселее, потому как доктор Сандра к лечению «измученных нарзаном» граждан подходит изобретательно и с огоньком.
 
В прекрасном расположении духа едем мы на очередной вызов. Кафе «Ригонда» (наш местный очаг культуры, в котором и сама я неоднократно... ну, короче, кто ж не без греха), там какого-то несчастного эпилепсия скрутила. Первое, что я слышу, выходя из машины — это жуткий, нечеловеческий рев, леденящий кровь в ночной тиши. У меня как-то сразу энтузиазма поубавилось, и я галантно пропустила вперед массивную докторицу, не забывая производить впечатление на окружающих своим умным врачебным выражением лица и попутно прикидывая пути к отступлению.
 
На площадке у самого входа в дискотэку в позе убиенного красноармейца возлежал мужичина. Признаков эпилепсии у него не наблюдалось, как не наблюдалось и человеческой одежды — облачен мужичина был в шелковые черные трусы и противорадикулитный пояс, за который был заткнут тюбик «Тигриной» мази.
 
Туша явно более центнера весом лежала на полу и, закрыв глаза, вдохновенно орала. Вокруг толпились посетители дискотэки, несколько охранников и гардеробщица. При виде сотрудников «скорой помощи» пациент мгновенно перестал орать и стал жалобным голосом рассказывать свою печальную историю — мол, не хотел ничего плохого, пришел в клуб послушать музыку, потому как дома бессонница мучала. А почему голый? Так жарко было. А вещи мои вон там, под тополем, в мешочке аккуратненько лежат, принесите, люди добрые. Люди добрые в моем лице покорно поплелись за вещами пациента — ну не голым же его в больницу тащить.
 
В пакете обнаружились рубашка, пара кроссовок и личные вещи пациента, при осмотре которых я сильно засомневалась в правильности мотива вызова.
 
К личным вещам пациента принадлежали:
 
— подкова железная ржавая весом около трех килограммов — 1 штука;
 
— собачка плюшевая рыжая — 1 штука;
 
— пепельница стеклянная изящная — 1 штука;
 
— трубка домашнего радиотелефона — 1 штука;
 
— алкогольный коктейль собственного пациентского производства «Березовый сок с бальзамом» в полуторалитровой бутылке — 1 штука.
 
Когда я, преисполненная задумчивости, приплелась обратно к месту возлегания пациента, тот был уже оперативно поднят на ноги и препровожден в машину. Впрочем, не то чтобы на ноги — передвигаться пациент отчего-то предпочитал исключительно на четвереньках. Процесс сбора анамнеза был осложнен тем, что пациент находился в полном отрыве от реальности и общался с какими-то невидимыми нам сущностями.
 
Факт наличия белой горячки был практически налицо, но ехать в дурдом через весь город не хотелось, поэтому пациенту был поставлен диагноз «Сотрясение мозга. Интракраниальная гематома?» с целью эвакуации болезного в ближайший стационар «Гайльэзерс».
 
По дороге я, сгорая от прущих из меня наружу навыков психиатра-любителя, пыталась установить контакт с больным. Увы, мне удалось узнать только то, что пациент сильно устал после недавнего сражения с героем латышского эпоса Лачплесисом, коего он одолел в неравной битве при помощи двухметрового меча, и теперь пациент желает лежать и отдыхать, а отвечать на мои скучные вопросы не желает.
 
Я поинтересовалась, какого хрена пациенту не лежалось дома и какие потусторонние силы притащили его, практически голого, в ночной клуб. Вопрос мой пациента расстроил, он всплакнул, после чего жалобно поведал, что дома он лежать не может, потому как у него бессонница и уснуть он может исключительно под звуки музыки, а если музыки нет, то его кошмары и видения одолевают.
 
— Лезут и лезут, проклятые, лезут и лезут через окно!
 
— Так кто же лезет-то, уважаемый?
 
Пациент распахнул свои доселе зажмуренные глаза, уставился на меня взглядом, полным самого что ни на есть настоящего безумия, всхлипнул еще пару раз, скосил глаза к носу и жалобно поведал:
 
— Шакалы, павианы и латгальцы!
 
Когда я попыталась представить себе эту эпическую картину, меня скосило напрочь. До самой больницы я больше не приставала к пациенту с вопросами, а тихонько похрюкивала от смеха и слушала его восхитительно-продуктивный бред про Лачплесиса, павианов и латгальцев, в который причудливым образом вплетались семейный доктор И.Б. и травматолог Ш. из Травмоинститута.
 
Пациент был сдан в стационар нейрохирургу и дальнейшая судьба его неизвестна.
 
«Пить надо меньше, меньше надо пить». (с)
 

 
Чую, эта жара скоро доконает наших и без того на ладан дышащих пациентов. Градус кипения мозгов приближается к критическому, работать в таких условиях и с таким контингентом становится просто невозможно. Ситуация в городе становится угрожающей. Теперь, благодаря компьютеризации всея «cкорой помощи», я имею удовольствие следить, что происходит на фронтах — кто, куда и зачем вызывает «cкорую»; кому отказано в помощи и по какой причине; кто кого как лечил и чем дело кончилось.

Короче, хоть какое-то развлечение.
 
За прошедшие сутки гран-при в номинации «Поможите, люди добрые!» получает неизвестная женщина, позвонившая в «cкорую помощь» с вопросом: «Что делать с пыльным ковриком?» Первого приза в той же номинации торжественно удостаивается неизвестный мужчина, набравший 03 и получивший консультацию старшего врача по поводу состояния своего здоровья; однако, видимо, данные советы показались ему недостаточными, и в компьютере появилась гениальная запись: «Пациент в процессе разговора отказался от медицинской помощи, будет самостоятельно обращаться к магам».

Второй, третий и поощрительные призы в равных частях присуждаются всем гражданам, звонившим в «скорую» с целью узнать телефон детской больницы; поинтересоваться, как можно записаться к наркологу или психотерапевту, а также желающим урегулировать семейные скандалы.
 
Гран-при в номинации «Самый неотложный вызов» получает Валя Иванова 24 лет от роду (бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овации), вызвавшая «cкорую помощь» в два часа ночи с мотивом «плохо с сердцем». Приехавшую бригаду Валечка порадовала рассказом о том, что она пробудилась в ночи от того, что ей судорогой свело икру (в течение последних двух недель Валя испытывала нечеловеческие физические нагрузки — она играла в баскетбол на пляже). Валечка, обладающая недюжинными медицинскими познаниями, сделала вывод, что ей плохо с сердцем и положила под язык две таблетки нитроглицерина, услужливо поданные ей бабушкой-инвалидом, пережившей два инфаркта. После чего Валечка потеряла сознание (ясен пень, давление-то от нитроглицерина упало до отметки 80!) и вызвала «cкорую», опасаясь за свое здоровье.
 
Первое место с последующим награждением полным собранием сочинений доктора Спока занимает молодая мама 19-дневного малыша из Саласпилса, вызвавшая бригаду «cкорой помощи» с мотивом «ребенку плохо, причина неизвестна». В беседе с родителями выяснилось, что «ребенок какой-то не такой, как всегда». Как всегда — довольно сильно сказано применительно к человеку, прожившему на свете 19 дней, не?

Мамочка взволнованно вещала: «Понимаете, доктор, он хорошо кушает, хорошо пьет, хорошо спит, но время от времени он вот так вот широко раскрывает глазки, весь напрягается и на секундочку перестает дышать, а потом снова все хорошо. И такие приступы у него уже несколько раз повторялись!» Гигантских трудов стоило втолковать маме, что это никакие не приступы, а просто именно так маленькие дети пукают.
 
Второе место присуждается молодой женщине, страдающей остеохондрозом поясничного отдела позвоночника на протяжении пяти лет и в пять утра вызвавшей «скорую». Мотивация — ну неужели мне опять, как в прошлые разы, ждать, пока все само по себе пройдет?!
 
Третье место жюри в составе меня и моего любимого доктора Леши решило не присуждать никому, ибо претендентов было слишком много, а место всего одно.
 

 
Сегодня обвела на календаре 2 августа жирным красным кружком. Мой первый рабочий день после отпуска. Если бы вы знали, как я его жду! Как невыносимо хочется надеть отглаженную голубую форменную рубашку, повесить на шею фонендоскоп и сесть в такую уютную желтенькую машинку с такими красивыми голубыми маяками и таким родным голосом сирены!

И чтобы опять круглосуточно носиться по городу, кроя матом диспетчеров и особо неразумных пациентов; чтобы не чувствовать ног от усталости и с блаженным вздохом валиться на свое продавленное раскладное кресло, пользуясь каждой свободной минуткой; чтобы опять сочинять несуразные грамматические конструкции в карточке вызова, с умным видом чесать репу у постели больного, пить кофе на кухне и слушать байки доктора В., курить у приемных отделений больниц, вздрагивая от недосыпа и утреннего холодка, улыбаться усталой и понимающей улыбкой коллегам с других подстанций...

И чтобы снова: «Вену, быстро, систему, монитор, кардиограмму, перфузор, нитроцин, готовься к интубации, массаж, родственников нах, носилки, не сдохнет, полетели, БЫСТРО!»
 
Я отпетый трудоголик. Однозначно и бесповоротно. И страшно люблю себя за это
 

 
...вчера на работе получили вызов: «Женщина 35 лет, боли в животе, на улице возле Онкологического центра». Ехали, уже примерно представляя себе, что увидим. Нас ожидали трое — сама пациентка, неимоверно истощенная женщина с лимонно-желтым цветом кожи и огромными отсутствующими глазами, ее муж и мама.

Входя в машину, женщина очень тепло поздоровалась со мной, как со старой приятельницей. «Разве мы знакомы?» — удивленно вскинула я брови. «Знакомы, знакомы», — устало кивнула женщина. «Не обращайте внимания, она обозналась», — виновато улыбнулся ее супруг. «Да нет, не обозналась», — печально покачала головой пациентка, опускаясь в кресло.
 
Я привычным движением взяла ее документы и выписки из больницы, чтобы начать заполнять карточку вызова, пока врач осматривает пациентку; пробежала глазами по скупым строчкам диагноза — рак, четвертая стадия, множественные метастазы в печени и других внутренних органах, три паллиативные операции за последние полгода, химиотерапия; вздохнула про себя: господи, такая молодая, всего на пять лет старше меня, ужасно несправедливо все-таки.
 
А потом открыла ее паспорт. С фотографии весело улыбалась мне моя давнишняя приятельница. Ребята, этот момент я долго не забуду — момент узнавания, момент понимания, момент ужаса и боли! Я позвала ее по имени — не так, как написано в паспорте, а так, как я привыкла ее звать. Она вскинула на меня свои громадные глаза и виновато улыбнулась — мол, видишь, как все получилось. Вдох-выдох, не сметь плакать, вдох-выдох, сейчас поедем в больницу, вдох-выдох, да мне уже все равно, Лен...
 
По дороге молчали. Не спросишь ведь, как дела. Приехали. Она села в кресло-каталку, потому что была настолько слаба, что ходить самостоятельно уже не могла.
 
Я вышла из машины вслед за ней, она еще раз посмотрела на меня своим невозможным взглядом — вы видели когда-нибудь, КАК смотрят люди, знающие о своей очень скорой смерти?! Я осторожно пожала ее крошечную невесомую ладошку, мы обнялись молча, и ее увезли.
 
Прощай, Аленка, пусть твоя дорога будет легкой и быстрой.
 
...а потом от общих друзей я узнала, что она уже долгое время ни с кем не встречается, веселым голосом рассказывая по телефону, как хорошо идут у нее дела, как растет ее маленький сын и какие у нее планы на будущее, постоянно придумывая уважительные причины, чтобы отказаться от встреч. Она хочет, чтобы мы запомнили ее ТОЙ — веселой, жизнерадостной, энергичной, смешной... И я запомню ее именно такой.
 
До свидания, дружище.
 
Мне очень больно сейчас.
 

 
Сегодня на очередном вызове встретился мне мужчина, которому пять лет назад поставили диагноз «рак почки» и предложили оную удалить, но мужчину в силу собственного нервического характера и недопонимания серьезности ситуации от операции отказался. И так и жил он себе все эти пять лет, и рак в нем тоже жил своей собственной непонятной жизнью, и каждый день мужчина засыпал и просыпался с мыслью о маленькой зловредной опухоли, которая потихоньку растет и по глоточку выпивает из него жизнь. При этом от операции он продолжал упорно отказываться. И вот сегодня пошел мужчина в туалет пописать, а вместо ожидаемой жидкости желтого цвета из него полилась алая кровь. Что называется, пошел пописать — заодно и покакал.

В предынфарктном состоянии от ужаса мужчина вызывает «скорую помощь» с вопросом — что делать? Ответ, разумеется, один — ехать в больницу и срочно ложиться на операцию, пока еще не поздно (странно, что за пять лет опухоль успела только прорасти в паренхиму и почему-то не дала никаких метастазов, ну да это дело Божье, не медицинское). Мужчина даже в такой, казалось бы, безвыходной ситуации продолжает упираться и от операции отказываться — мол, как же я буду с одной почкой, я не хочу доживать свой век беспомощным инвалидом.
 
И тут я отрываюсь от бумаг и спокойным тоном говорю — почему вы считаете, что человек с одной почкой моментально становится инвалидом? Я вот всю жизнь с одной живу, и ничего, как видите. И замолкаю.

В глазах у мужчины загорается голодным огоньком интерес, и он спрашивает — а что, у вас от рождения так? Ну да, подтверждаю я, вот такая вот уродилась. И ничего, ребенка выносила и родила самостоятельно, на «скорой» вот работаю, ни в чем практически себе не отказываю и наслаждаюсь жизнью.

Мужчина безоговорочно садится в машину, и мы отправляемся в 1-ю горбольницу. По дороге я пространно рассуждаю о жизни людей с одной почкой — чего можно есть, чего пить, как жить и так далее. Мужчина смотрит на меня восторженными глазами, воодушевляется на глазах и считает меня как минимум первой женщиной-космонавтом.
 
Когда мы вошли в приемное отделение больницы, пациент был бодр, вдохновлен и полностью готов ложиться на операционный стол — дальнейшая жизнь предстала перед ним в радужном свете, и перспективы стали казаться не такими мрачными. Мы обменялись рукопожатиями и пожелали друг другу успеха.
 
Если операция пройдет удачно и опухоль на самом деле не дала никаких метастазов, то этот пациент проживет долгую и счастливую жизнь при соблюдении несложных условий. И никогда не узнает, что я прожила точно такую же жизнь. Только с обеими почками. (Если быть точной, то почек у меня целых три — одна удвоенная, но это совершенно неважно.)
 
Вранье? Без сомнения. Хорошо ли я поступила? Не знаю.
 

 
Однажды с уже упомянутой в предыдущей заметке докторицей (нам с ней вообще фатально везет обычно) угодили мы на вызов «женщина 40 с чем-то лет, боли в груди». Приезжаем. Дверь нам открывает аккуратная улыбающаяся мадам постбальзаковских лет, приглашает войти. Все чистенько, прибрано, даже присесть не противно. Прямо с порога мадам культурным, немного взволнованным голосом сообщает:
 
— Вы знаете, у моей сестры в Даугавпилсе точно такое же было!
 
Мы вежливо интересуемся, какое же именно «такое», на что получаем распространенный и от этого еще более путаный ответ, смысл которого сводится к тому, что у мадам (как и у ее сестры в Даугавпилсе) произошло спутывание кишок, в результате которого образовался некий карман, который цепляется за сердечную жилу, натягивает ее, и от этого в груди получается такое неприятное ощущение, будто там что-то полощется.

Для устранения неполадок мадам желает немедленно ехать в больницу, чтобы ей там произвели подтяжку кишки, и тогда — как и у сестры в Даугавпилсе! — все немедленно устроится наилучшим образом. Мадам умолкает и смотрит на нас с докторицей вопросительно-воспитанным взглядом. Мы в этот момент синхронно переживаем то, что в медицине именуется катарсисом — состоянием глубокого ахуя.
 
Докторица берет себя в руки и предлагает мне произвести электрокардиографическое исследование мадамского сердца. Я привычным жестом подхватываю с пола кардиограф, «будьте любезны, разденьтесь по пояс, освободите лодыжки, ложитесь на спину, руки вдоль туловища, ноги не скрещивать». Дама снимает свитер, остается в одном бюстгальтере и... внезапно выключает в комнате свет.
 
Мы с докторшей погружаемся в кромешную тьму. Долгая звенящая пауза. Я беру на себя смелость вопросить, какого, собственно, тут происходит и почто меня лишили столь милой моему сердцу возможности лицезреть сиськи? Откуда-то из темноты доносится робкий ответ:
 
— Понимаете, я стесняюсь... я ведь такая полная, мне неудобно...
 
Я тут же горячо заверяю пациентку, что в своей жизни уже перевидала немало сисек разного калибра, и ее далеко не самые худшие, да и сама я стройностью не отличаюсь, так что стесняться абсолютно нечего. После долгих уговоров свет включается, озаряя совершенно охреневшее докторское лицо, пациентка укладывается на диван, и происходит краткая, но энергичная борьба за расположение рук пациентки вдоль туловища — пациентка пытается стыдливо прикрыть руками грудь, я мягко, но настойчиво эти руки убираю, чувствуя себя подростком, домогающимся одноклассницы.
 
Наконец кардиограмма записана. Она красноречиво сообщает об отсутствии у пациентки сердечных патологий. Давление в норме, температура 36,8, в легких выслушивается везикулярное дыхание без каких-либо хрипов. Докторица решает сделать ход конем и посмотреть мадам per rectum (малоприятная процедура, заключающаяся во введении докторского пальца в прямую кишку обследуемого с целью выявления кровотечения из желудочно-кишечного тракта). Я замираю в предвкушении. Докторша с делано-безразличным лицом описывает пациентке предстоящую процедуру и просит снять нижнюю часть одежды, лечь на бок лицом к стене и притянуть колени к груди. Пациентка замирает в возмущенном недоумении.
 
— Доктор, скажите, а мы не можем сделать ЭТО в туалете? В комнате мне как-то неудобно, я стесняюсь (при этом она красноречиво делает глазами в мою сторону. Я мужественно стараюсь не ржать).
 
— Нет, уважаемая, мы можем сделать ЭТО только здесь, на диване, потому что для обследования необходимо, чтобы вы лежали на боку.
 
Пациентка мнется, краснеет, мямлит, умоляюще стреляет глазами, но докторица непреклонна. И тогда в ход пускается последний, решающий аргумент:
 
— Доктор, поймите, мне, право, неловко... понимаете, я все-таки дворянка...
 
Доктор, чья родословная по материнской линии вполне убедительно восходит к польским королям династии Пястов, изумленно поднимает бровь:
 
— Ну и что? Вы можете быть абсолютно спокойны, я тоже дворянских кровей.
 
К этому моменту я уже отползла в тень, ближе к коридору, и корчусь там в эпилептическом припадке беззвучного хохота.
 
Мадам принимает совершенно несчастный вид и страдальческим шепотом, с улыбкой сквозь слезы, молвит:
 
— Но доктор, вы не понимаете... я же все-таки внучка Пушкина...
 
Наш военно-полевой госпиталь был свернут в мгновение ока. Ректальное обследование было отменено по социальным показаниям, а вместо него назначен визит к семейному врачу для детального ознакомления оного специалиста со сложной кишечно-сердечной проблемой пациентки.

Мы бы, конечно, могли и сами оказать мадам посильную помощь в виде призыва к ней одной из двух наших городских бригад по натяжке кишок, но внучка Пушкина не представляла угрозы ни себе, ни окружающим, да и спецбригад пришлось бы ждать долго по причине сильного их перегруза ввиду осенне-зимнего обострения у определенной категории пациентов. Посему мы мило раскланялись с мадам, пожелав ей скорейшего выздоровления и выразив свою уверенность в компетентности ее семейного врача (прости нас, неизвестный терапевт!), и пулей вылетели из квартиры.
 
Всю оставшуюся часть дежурства мы с докторицей были друг с другом предельно вежливы, выражались витиевато и спрашивали пациентов: «Чего изволите-с?»
 
А говорят, психиатрия не заразна...
 

 
Вообще условные рефлексы — великая вещь. У тех, кто пытается урвать кусочек сна при любой возможности, они особенно сильно развиты. Спишь на подстанции (при полной экипировке, мордой вниз на дерматиновом диване, не снимая обуви, не глядя, кто спит рядом), по громкой трансляции раздают вызова, а ты просыпаешься, только услышав номер своей бригады, остальные же мозг почему-то игнорирует. Правда, по первости вскакиваешь на все, летишь к диспетчеру, хватаешь карту вызова, садишься в машину — и понимаешь, что машина чужая, вызов не твой, а где-то наверху растерянно топчется другой доктор, недоумевая, куда потерялась карта.

Ну ничего, это со временем проходит. Когда спишь в машине (спинка кресла откинута на максимум, ноги на боковом сидении, храп по всему салону), то просыпаешься, когда автомобиль прекращает движение. Двигатель затих — сумку в зубы, кардиограф на плечо — и на выход.
 
Правда, случаются казусы. Спала как-то одна докторша в салоне (а надо сказать, вырубалась она капитально, мгновенно и глубоко), ночь кругом, машина встала на перекрытом железнодорожном переезде, и шофер допустил непростительную ошибку — выключил двигатель. У докторицы моментально сработал условный рефлекс — она подорвалась, схватила сумку и каридограф, выскочила из машины и похерачила на автопилоте куда-то в лес, не разбирая дороги.

Нескончаемый товарняк, проходящий в это время по железной дороге, заглушил звуки открываемой-закрываемой двери салона, и когда переезд открыли, шофер спокойно продолжил движение. Приехав на вызов, он сунулся мордой в салон, чтобы разбудить храпящую там докторшу, но к его удивлению, салон был пуст. Эти события происходили в далекие советские времена, когда про мобильные телефоны еще слыхом не слыхивали, а потому шоферу пришлось включить соображалку и вычислить, в каком именно месте он мог утратить лекаря.
 
Вернувшись к переезду, он обнаружил там дрожащую и перепуганную тетку — еще бы, шутка ли: ночь, лес кругом, ни души, а ты стоишь, как придурок, со всей аппаратурой и не соображаешь, где ты находишься и что теперь делать.

После того как мне рассказали эту историю, я перестала сразу в момент пробуждения выскакивать из машины — сначала внимательно изучаю окрестности. А то у меня тоже была манера при выключении двигателя хватать аппаратуру и нестись сломя голову. Иногда пациенты сильно удивлялись — приехали к больнице, а фельдшер вдруг сумки все хвать и на выход, а потом долго стоит и сонно озирается.

Ну ничего, это-то еще не так страшно, а бывало ведь, что спящих тихонько в углу за шкафом фельдшеров на вызове забывали. Потом подбирали, конечно. Потому что проэтосамить толкового фельдшера, пусть даже и спящего — большая потеря для бригады.
 
Все приходит с опытом. Вот и мой сон уже стал чуток, а рефлексы отточены до блеска — даже если я вырубаюсь где-нибудь на тусовке, то стоит только кому-нибудь сказать мне противным голосом на ухо: «Астоньпацмита... астоньпацмит...» — и я вскакиваю, как стойкий оловянный солдатик. Правда, потом могу обидеться и в ухо двинуть за такие шутки.
 

 
Вчера на работе приключилась первая в моей жизни удачная реанимация.

В подробности вдаваться не стану, потому как слова «гипоксическая кома», «фибрилляция желудочков», «желудочковая тахикардия», «синхронизированная кардиоверсия» и «твою мать, он же напрочь дохлый!!!» мало кому интересны и оценить значительность нашего с доктором поступка смогут только коллеги-медики.
 
Вы себе представить не можете, КАКОЕ это ощущение. Когда уже невыносимо ломит спину, когда форменная рубашка прилипла к спине от пота; когда трясущиеся от напряжения пальцы не могут сломать очередную ампулу; когда ты уже ничего не можешь сказать, а лишь шипишь сквозь стиснутые зубы, и вдруг... под твоими пальцами пробивается тоненькая ниточка пульса!
 
Доктор А.В. возводится в ранг объекта поклонения (это ничего, что он на радостях так хлопнул меня по спине, что потом долго ныло промеж лопаток). Работа на «скорой помощи» снова объявляется самой прекрасной работой в мире.
 
Курица, как ты была права, говоря, что «одна спасенная жизнь стоит трехсот тупых вызовов»!
 
Я счастлива.