Мир на пороге ядерной войны. На протяжении второй половины XX века это было его нормальным состоянием. Сейчас тучи опять сгущаются. В издательстве «Альпина паблишер» выходит книга учёного и научного журналиста Льюиса Дартнелла «Цивилизация с нуля. Что нужно знать и уметь, чтобы выжить после всемирной катастрофы»: подробный, остроумный и в целом довольно убедительный разбор того, как в действительности будет выглядеть жизнь после большой катастрофы.

Ниже публикуется (с сокращениями) первая глава, которая называется «Конец мира, каким мы его знаем». Во второй части приведен обзор современных ковчегов — разбросанных по всему миру убежищах, где ученые сохраняют семена сельскохозяйственных культур, клетки исчезнувших биологических видов, молоко экзотических млекопитающих и даже арктический лед.

Лучший конец света

Прежде чем мы перейдём к «лучшему» варианту апокалипсиса, рассмотрим худший. С точки зрения последующей перезагрузки цивилизации худший вариант светопреставления — это тотальная ядерная война. Даже если кому-то удастся спастись и не испариться вместе со взорванными городами, бóльшая часть рукотворного мира погибнет, а замутнённые пылью небеса и отравленная заражёнными осадками почва помешают возрождению сельского хозяйства. Столь же катастрофическим, хотя и не моментально смертельным стал бы гигантский выброс вещества из солнечной короны. Если особенно яростный солнечный выхлоп врежется в магнитосферу Земли, она загудит, как колокол, а в электрических сетях возникнет небывалой силы ток, который сожжёт все трансформаторы на планете и вырубит все распределительные сети. Всемирное отключение света остановит насосы, подающие воду и газ, перегонку нефти, заводы, на которых можно было бы изготовить новые трансформаторы. После такого удара по стержневым структурам современной цивилизации даже без массовой гибели людей вскоре наступит социальный коллапс, и бродячие орды быстро истребят оставшиеся жизненные запасы, вызвав катастрофическую убыль населения. В итоге уцелевшие опять-таки окажутся в безлюдном мире, но ещё и начисто лишённом тех ресурсов, которые в ином случае дали бы человечеству отсрочку на подготовку к восстановлению цивилизации.

Многие фильмы и книги об апокалипсисе опираются на драматичный сценарий, при котором гибель промышленности и разгул анархии приводят к всё более ожесточенной войне выживших за убывающие ресурсы, но я хочу рассмотреть противоположную крайность: это резкая и массовая депопуляция с сохранением почти нетронутой материальной структуры нашей цивилизации. Бóльшая часть человечества уничтожена, но все материальные объекты по-прежнему на месте. Такой сценарий даёт наиболее интересную экспозицию для нашего мысленного эксперимента о том, как ускорить возрождение цивилизации с нуля. Выжившие получают отсрочку, чтобы оправиться и не допустить соскальзывания в пропасть, и лишь потом им придётся заново осваивать основные функции самодостаточного общества.

Кратчайший путь к такому сценарию — гибель человечества от какой-то молниеносной пандемии. Идеальным вирусным ураганом могла бы стать инфекция, сочетающая высокую вирулентность возбудителя, продолжительный инкубационный период и близкую к 100% летальность. Таким образом, орудием апокалипсиса станет болезнь чрезвычайно заразная, поражающая не сразу, а через некоторое время (чтобы инфицированных накопилось как можно больше), но в итоге убивающая наверняка. Мы стали воистину расой горожан — с 2008 года большинство населения Земли живёт в городах, и такая огромная плотность населения в сочетании с мгновенным межконтинентальным сообщением создают идеальные условия для быстрого распространения заразы. Если бы мор типа черной смерти 1340-х, унесшей треть населения Европы (и, предположительно, такую же долю азиатского), случился сегодня, наша техническая цивилизация оказалась бы куда менее устойчивой.

Но какой минимум уцелевших после глобальной катастрофы необходим, чтобы сохранился практический шанс не только восстановить популяцию, но и суметь ускоренными темпами возродить цивилизацию? Иными словами, при какой критической массе возможен быстрый перезапуск?

Два крайних значения спектра я обозначу названиями «Безумный Макс» и «Я — легенда». Если происходит коллапс технической системы жизнеобеспечения современного общества, но без массовой гибели людей (как в сценарии с корональным выбросом), уцелевшее население довольно скоро в свирепом соперничестве истребит оставшиеся ресурсы. Это отменяет отсрочку, и общество закономерно скатывается в варварство, изображенное в «Безумном Максе», за чем следует быстрая депопуляция, не оставляющая больших надежд на скорое возрождение. С другой стороны, если вы единственный уцелевший во всём мире (Человек Омега) или кроме вас есть ещё сколько-то одиночек, так разбросанных по планете, что их пути никогда не пересекутся, о восстановлении цивилизации и даже человеческой популяции не приходится и думать. Судьба человечества подвешена на единственной нити, и оно неизбежно исчезнет со смертью этого последнего Омеги — как показано в романе Ричарда Матесона «Я — легенда». Двое уцелевших разного пола — абсолютный минимум для продолжения существования вида, но популяция, восходящая к единственной паре прародителей, не сможет похвастать ни генетическим разнообразием, ни долговременной жизнеспособностью.

Какое же количество уцелевших теоретически необходимо для возрождения человечества? Изучение последовательностей митохондриальной ДНК нынешних новозеландских маори позволило установить численность пионеров-основателей популяции, приплывших на плотах из Восточной Полинезии. Имеющийся набор генов показал, что в этой популяции предков было всего лишь около 70 женщин детородного возраста, а всего прибывших чуть более чем в два раза больше. Подобный анализ обнаружил сопоставимый размер прародительского сообщества для абсолютного большинства коренных американцев, которые восходят к общей группе предков, пришедших из Азии по Берингову перешейку 15 000 лет назад, когда уровень моря был ниже. Так что в постапокалиптическом мире группа из нескольких сотен мужчин и женщин, собранных вместе, будет располагать достаточным для восстановления человечества генетическим материалом.

Проблема в том, что, даже если прирост населения составит 2% в год — самый быстрый темп, отмеченный когда-либо в истории Земли, обеспеченный индустриализованным сельским хозяйством и современной медициной, — пройдет 800 лет, прежде чем постапокалиптическая популяция дорастёт до человечества времён промышленной революции. Столь небольшого числа прародителей определённо не хватит, чтобы вести надёжное земледелие, не говоря уже о более сложных методах производства, и потому их сообщество неизбежно деградирует в племя охотников и собирателей, озабоченное борьбой за выживание. В этом состоянии человечество провело 95% времени своего существования, но такой образ жизни не может прокормить многочисленные сообщества, и откат к нему станет ловушкой, выбраться из которой на сей раз будет крайне непросто. Как же её избежать?

Пережившим апокалипсис потребуется много рабочих рук на полях, чтобы земледелие было продуктивным, но в то же время необходимо достаточное число людей занять развитием ремёсел и восстановлением технологий. Для максимально успешной перезагрузки у вас должно быть столько людей, чтобы среди них нашлись носители широкого круга умений и навыков и чтобы сумма общих знаний удержала от слишком далёкого отката в дикость. Начальная популяция численностью приблизительно 10 000 душ, собранных в одном месте (в Великобритании столько людей останется, если доля переживших катастрофу составит 0,016%) и способных слиться в единое сообщество и мирно трудиться сообща, — это идеальный старт для нашего мыслительного эксперимента.

Теперь посмотрим, в каком же мире окажутся эти родоначальники нового человечества и как он будет меняться от их усилий.

Контрнаступление природы

С прекращением постоянного обслуживания человеком его рукотворной среды природа не упустит случая вновь захватить наши поселения. На улицах станет накапливаться мусор и ветошь, стоки забьются, вода в них будет застаиваться, а органические остатки перегнивать в гумус. И первые семена прорастут именно в таких «оазисах». Трещины в асфальте даже в отсутствие катящихся колёс мало-помалу расширятся до провалов. При похолодании влага в этих трещинах будет замерзать и расширяться, взламывая искусственное покрытие изнутри тем же самым неумолимым ритмом замерзаний и оттаиваний, который постепенно разрушает горные хребты. Эрозия создаёт всё новые и новые угодья для неприхотливых сорных трав, затем кустарников, которые, укореняясь, продолжают разрушать твёрдую поверхность дорог. Есть и более агрессивные растения, их корни взламывают кирпич и бетон в поисках опоры и присасываются к источникам влаги. Лозы поползут вверх по светофорам и дорожным знакам, словно по металлическим деревьям, а густой плющ затянет, будто скальные обрывы, фасады домов и свесится с крыш.

С течением лет листва и другой опад ворвавшихся в города растений превратится в перегной и, смешиваясь с принесенной ветром пылью и с крошкой разрушающегося бетона, создаст первый слой городской почвы. Бумага и другая ветошь, вылетающая из выбитых окон контор, будет скапливаться на улицах и становиться частью компоста. Слой почвы на городских дорогах, тротуарах, автостоянках и площадях нарастёт, и всё более мощные деревья пустят в него корни. Быстро будут становиться лесами скверы, парки и предместья. Всего за 10–20 лет бузина и березняк полностью их освоят, а к концу первого столетия после апокалипсиса там будут шуметь ели, лиственницы и каштаны.

А пока природа возвращает себе земли, здания, окружённые молодым лесом, будут постепенно ветшать и разваливаться. Растения, вернувшись, заполнят улицы бывших городов валежником и палой листвой, которые, перемешиваясь с остатками вещей, вываливающихся из зданий, образуют груды легковоспламеняющегося мусора, так что всё более частыми станут городские лесные пожары. Труху, скопившуюся под стеной здания, воспламенит удар молнии в летнюю грозу или луч солнца, сфокусированный битым стеклом, и опустошительный пожар, охватывая огромную площадь, покатится по улицам, выжигая внутренности небоскрёбов.

Современный город не выгорит дотла, как Лондон в 1666 году или Чикаго в 1871-м, где пламя перескакивало через узкие улицы, охватывая одно за другим деревянные строения, но всё равно пожары будут опустошительными, ведь их никто не станет тушить. Газ, оставшийся в домовых и подземных трубопроводах, начнёт взрываться, а бензин в баках брошенных на улице машин добавит свирепости огненному аду. Пространства, в которых живут люди, уставлены бомбами, которые взорвутся, если рядом заполыхает огонь: заправочные станции, химические заводы, ёмкости с летучими и огнеопасными растворителями в химчистках.

Пожалуй, одним из самых горьких зрелищ для переживших апокалипсис будет огненная гибель городов, плотные столбы удушливого чёрного дыма, поднявшиеся над округой и ночью окрашивающие небо кровавым отсветом. После такого пожара всё, что останется от города, — это кирпич, бетон и стальные каркасы зданий — обугленные скелеты, которые предстанут взору после того, как огонь пожрёт все горючие внутренности зданий.

Пожары причинят великое опустошение, но окончательно разрушит заботливо возведённые нами здания вода. В первую зиму после апокалипсиса, замёрзнув, во множестве полопаются водопроводные трубы и с наступлением тепла изольют своё содержимое в помещения. Дождь будет захлёстывать сквозь разбитые и выломанные окна, протекать сквозь прохудившиеся черепичные кровли и переливаться из забитых стоков. Дверные и оконные рамы, с которых облупилась краска, впитают сырость, дерево будет гнить, железный крепёж ржаветь, пока, наконец, рамы не выпадут из стен. Деревянные детали — полы, балки, стропила — тоже пропитаются сыростью и сгниют, а ржа съест скрепляющие их болты, шурупы и гвозди.

Бетон, кирпич и цемент будут растрескиваться от перепадов температуры, мокнуть от воды, просачивающейся из забитых стоков и труб, а в высоких широтах трескаться от неумолимого чередования замерзаний и оттаиваний. В тёплых краях насекомые, вроде термитов и жуков-точильщиков, заодно с грибками будут пожирать деревянные элементы строений. В скором будущем деревянные балки прогниют и просядут, отчего провалятся полы и обрушатся крыши, и рано или поздно и сами стены провиснут, а затем обрушатся. Большинство частных и многоквартирных домов простоит не больше сотни лет.

Наши мосты, когда облетит краска, открыв металл влаге, заржавеют и утратят прочность. Роковым для многих из них станет мусор, забивший температурные зазоры — пустоты, оставленные для того, чтобы металл мог расширяться на летней жаре. Когда они забьются, конструкциям моста придётся сжиматься, перекусывая проржавевшие заклёпки, пока всё сооружение не рухнет. За первые одно-два столетия многие мосты упадут в текущие под ними реки, а обломки и щебень, осыпавшиеся между опорами, образуют преграждающие течение запруды.

Железобетон, из которого строятся многие современные здания, превосходный строительный материал, но и он, будучи много прочнее дерева, тоже подвержен распаду. Главная причина разрушения бетона, как ни странно, именно то, что служит источником его замечательной прочности. Укрепляющие стальные стержни (арматура) защищены от влияния стихий бетонной рубашкой, но слабокислотная дождевая вода и гуминовая кислота от гниющих растительных продуктов пропитают бетонный монолит, и стальной скелет начнёт ржаветь внутри стен. Добьёт монолитные здания то, что сталь, корродируя, увеличивается в объёме и взламывает бетон изнутри, пропуская внутрь сырость и ускоряя окончательное разрушение. Арматура — ахиллесова пята современных зданий, в долговременной перспективе неармированный бетон предпочтительнее: купол римского Пантеона всё ещё прочен, а ему 2000 лет.

Для многоэтажных зданий, однако, страшнее всего затопление подвалов, где вода застаивается после прорывов труб, засора стоков и повторяющихся, особенно в городах, построенных на реке, наводнений. Опорные конструкции корродируют и прогибаются либо уходят в грунт, и небоскрёб кренится куда опаснее Пизанской башни и в итоге неминуемо обрушивается. Падающие фрагменты зданий будут разбивать стоящие внизу строения, возможно башни станут заваливаться друг на друга, будто костяшки домино, и наконец лишь отдельные одинокие пики останутся возвышаться над морем леса. Только считаные единицы наших великих небоскрёбов смогут простоять несколько веков.

За жизнь всего одного-двух поколений городская топография преобразится до неузнаваемости. Первые укоренившиеся на улицах семена вырастут в молодые деревца, а затем во взрослые деревья. Вместо улиц и бульваров мы увидим густой лес, заполнивший искусственные каньоны между фасадами зданий, обветшалыми и разрушенными, с растительностью, свисающей из окон наподобие гирлянд. Природа завоюет бетонные джунгли. Со временем острые груды обломков и щебня от рухнувших зданий смягчат очертания, накопив сверху слой почвы, сформировавшийся из отмерших растительных остатков, и тогда даже руины башен, некогда вонзавшихся в облака, похоронит и спрячет зеленый покров.

Вдали от городов будут качаться на океанских волнах целые флотилии кораблей-призраков, выпуская из распоротого чрева ядовитую плёнку нефти и роняя в волны контейнеры с грузовой палубы, как одуванчик роняет семена на ветер. Иногда течения и ветра станут выносить суда на берег. Но, пожалуй, самым зрелищным крушением будет возвращение на Землю одного из самых грандиозных кораблей человечества, если, конечно, в нужный час в нужном месте окажется наблюдатель.

Международная космическая станция — это гигантское, стометровой ширины сооружение, более 14 лет строившееся на околоземной орбите: поражающий воображение комплекс герметичных модулей, ажурных ферм и стрекозиных крыльев солнечных батарей. Хотя станция проплывает в 400 км над землей, она всё же находится в тончайших верхних слоях атмосферы, и между широко расставленными элементами конструкции и атмосферой возникает хотя и ничтожное, но неумолимое трение. Оно отбирает энергию станции, и та кружит по спирали, постепенно приближаясь к Земле, так что её приходится время от времени возвращать на орбиту ракетными двигателями. После гибели астронавтов или выработки топлива станция начнёт неуклонно снижаться на 2 км в месяц. Вскоре она сорвётся в огненное падение и, прочертив небо, вспыхнет и исчезнет рукотворной падучей звездой.

Постапокалиптический климат

Постепенное разрушение городов и поселений — не единственное превращение, которое будут наблюдать пережившие глобальную катастрофу.

Со времён промышленной революции и начала угле-, а затем газо- и нефтедобычи человечество усердно зарывается в недра Земли, извлекая оттуда химическую энергию, запасённую в минувшие эпохи. Ископаемое топливо, легковоспламеняющийся конгломерат углерода, представляет собой распавшиеся останки когда-то существовавших лесов и морских организмов: это химическая энергия, полученная из солнечного света, проливавшегося на Землю миллиарды лет назад. Этот углерод получен из земной атмосферы, но есть проблема: его запасы мы сжигаем так быстро, что за век с небольшим через выхлопные и дымовые трубы вернули в атмосферу то, что копилось сотни миллионов лет. Это намного, намного больше, чем способна абсорбировать экосистема, и сегодня в атмосферном воздухе примерно на 40% больше углекислого газа, чем было в начале XVIII столетия. Одно из последствий такого накачивания двуокисью углерода — парниковый эффект: в атмосфере задерживается больше солнечного тепла, отчего происходит глобальное потепление. Оно, в свою очередь, влечёт повышение уровня Мирового океана и нарушение погодных схем по всей Земле: где-то начинаются проливные дожди с наводнениями, где-то наступает великая сушь, и всё это не лучшим образом сказывается на сельском хозяйстве.

С гибелью индустриальной цивилизации промышленная, транспортная и сельскохозяйственная эмиссия CO2 прекратится за считаные часы, а выбросы немногих уцелевших предприятий упадут практически до нуля в первые месяцы и недели. Но даже если завтра выброс углекислоты в атмосферу прекратится полностью, экосистема Земли ещё несколько веков будет «утрясать» тот колоссальный объём, который уже выдохнула наша цивилизация. Сейчас мы проходим фазу задержки: планета только начинает реагировать на наше грубое вмешательство в природное равновесие.

В первые столетия после апокалипсиса уровень Мирового океана, скорее всего, поднимется на несколько метров по инерции, уже набранной системой. Последствия могут быть значительно страшнее, если потепление вызовет цепную реакцию: к примеру, оттаивание метанонасыщенной вечной мерзлоты или повсеместное таяние ледников. Хотя уровень углекислого газа в атмосфере упадёт, он надолго остановится на каком-то довольно высоком значении и не снизится до цифры доиндустриальной эпохи ещё много десятков тысяч лет. Поэтому, сколько бы ни существовала наша цивилизация и любая, которая придёт нам на смену, этот перекрученный термостат, по сути дела, уже навсегда, и наш нынешний беззаботный образ жизни оставит тяжёлое и долго не изживаемое наследие тем, кто будет на Земле после нас. Людям, вынужденным бороться за существование, это сулит долгие века меняющегося климата, когда плодородные поля вдруг выгорают от засухи, низменные земли затапливает вода и повсюду распространяются тропические болезни. История знает случаи внезапной гибели цивилизаций от локальных климатических сдвигов, и наступающие глобальные перемены вполне могут сорвать хрупкому постапокалиптическому обществу возрождение из пепла.

Книга предоставлена издательством «Альпина паблишер»

Ковчеги Апокалипсиса

Удивительно теплым октябрьским вечером прошлого года подсобный рабочий первым заметил потоки воды, хлынувшие в вестибюль Всемирного семенохранилища Свальбарда. Это подземное убежище выкопано на глубине 120 метров на норвежском острове Шпицберген близ Северного полюса. Обычно осенью на острове очень низкая минусовая температура, но в этот раз шторм принес с собой дождь. Установленные в хранилище электрические насосы были бесполезны: вода вызвала короткое замыкание. А ведь в этом подземном тайнике хранилось более 5 тысяч видов сельскохозяйственных культур — одних только пшеницы и риса сотни тысяч сортов! Помещение должно было стать неприступным Ноевым ковчегом для растений, спасательным плотом на случай глобального потепления или иных катаклизмов. Местные пожарные помогали осушить туннель, пока температура не упала и вода не замерзла. Тогда жители соседнего поселка пришли с лопатами и топорами и вручную разбили ледяной щит.

Несколько норвежских газет и радиостанций сообщили об инциденте, но никто не обращал на него особого внимания до мая 2017 года. Тогда стало ясно, что президент Трамп собирается вывести Соединенные Штаты из Парижского соглашения по климату. «Новости» из Шпицбергена внезапно появились во всех мировых СМИ; заголовки кричали «Всемирное семенохранилище Судного дня разрушено глобальным потеплением». Никого не интересовало, что потоп случился семь месяцев назад, а все семена сохранились в целости и даже не промокли. Глобальная температура третий год подряд добиралась до рекордно высоких показателей, а площадь арктических льдов — до рекордно низких; огромные участки вечной мерзлоты продолжали неуклонно таять; ученые недавно объявили, что около 60% видов приматов находятся под угрозой исчезновения. С учетом всех этих факторов будущее планеты и так представлялось довольно безнадежным. А теперь еще, оказывается, попытки человечества сохранить хотя бы крупицы природных щедрот могут провалиться.

Лихорадочную погоню за исчезающим биологическим разнообразием сравнивают с международной космической гонкой.

Семенохранилище на Шпицбергене — наверное, самый известный проект набирающей обороты глобальной кампании по сохранению объектов, которым грозит исчезновение. К счастью, ученые, правительства и даже частные компании за последние десять лет добились немалых успехов в создании «банков природы». Так, в «Замороженном зоопарке» Сан-Диего с помощью жидкого азота сохраняют клеточные культуры, сперму, яйца и эмбрионы тысячи видов живых существ. В Национальной лаборатории льда в Лейквуде, штат Колорадо, в огромной морозильной камере хранятся 62 тысячи футов ледяных кернов из стремительно тающих ледников и ледяных покровов Антарктиды, Гренландии и Северной Америки. Смитсоновский национальный зоопарк в Вашингтоне хранит самую большую в мире коллекцию замороженного молока экзотических животных. Международный проект под названием «Ковчег земноводных» переселяет животных из дикой природы в безопасные закрытые помещения и берет у них образцы семенной жидкости.

Похоже, человечеству всегда было свойственно коллекционировать то, что вот-вот исчезнет. Во времена Ренессанса богатые купцы и аристократы коллекционировали кости мастодонтов, окаменелости и разнообразных существ в засушенном и заспиртованном виде, выставляя их в так называемых кабинетах редкостей. Некоторые специалисты в антропологии утверждают, что эта наука возникла из-за своеобразной ностальгии европейцев по аборигенам, которых они сами же стерли с лица земли оружием и болезнями. Оттого-то и бросились сохранять исчезающие языки, собирать предметы быта, а иногда и вполне живые «экспонаты». Зизис Козлакидис, президент Международного общества биологических и природных хранилищ (организация включает 1,3 тысячи биобанков, в которых чего только нет — от вирусов до репродуктивных клеток дымчатых леопардов), сравнивает эту лихорадочную погоню за исчезающим биологическим разнообразием с международной космической гонкой.

Филиал «Ковчега земноводных» в Панаме. Фото: amphibianrescue.org

Все больше ученых склоняется к гипотезе, что мы живем в эпоху антропоцена, главная характеристика которой — воздействие человечества на экосистемы планеты. Именно мы в ответе за стремительное вымирание видов — мы, а не какой-нибудь астероид или вулкан. И если бы только за это: люди изменили даже состав атмосферы и химию океанов. Всего за несколько десятилетий мы сумели деформировать биологическую, химическую и физическую реальность, которая до этого не менялась тысячелетиями. А теперь отчаянно пытаемся сохранить то, что осталось. В каком-то смысле наши экологические банки — кабинеты редкостей эпохи антропоцена.

Мы строим их не столько для изучения, сколько для сохранения нашего исчезающего мира. Наш план — доставить его образцы в будущее, где технологии станут более продвинутыми, а ученые (хочется верить) — более умными. Генетики уже сегодня могут клонировать животных, возвращать генетическое разнообразие находящимся на грани вымирания видам при помощи искусственного оплодотворения, переписывать геномы и даже создавать синтетические ДНК. Гляциологи, специалисты по ледникам, способны по замерзшим во льдах молекулам восстановить климатические и атмосферные характеристики древнего мира. Морские биологи в подводных питомниках выращивают редкие кораллы. Ботаники недавно вырастили хрупкий побег с белыми цветками из генетического материала семян, которые были закопаны белками в сибирской вечной мерзлоте 32 тысячи лет назад. На что мы будем способны через 10 тысяч лет? Или даже через 100?

Но мир продолжает меняться, а мы ускоряем процесс, даже не осознавая этого в полной мере. Не застрахованы от изменений и сами природные банки. Всегда есть риск, что что-то пойдет не так: перебои в подаче электричества, неисправные резервные генераторы, пожары, наводнения, землетрясения, заражения, дефицит жидкого азота, война, кража, недосмотр. Так, в начале апреля этого года поломка морозильной камеры в хранилище Университета Альберты (Канада) привела к таянию 590 футов ледяных кернов, превратив бесценные свидетельства о климате Земли на протяжении десятков тысяч лет в несколько луж. Даже база данных с информацией о том, что находится в хранилищах (геномы, истории происхождения), может быть взломана, повреждена, утеряна. Или же данные просто будут отформатированы так, что следующие поколения не смогут их расшифровать.

Всемирное семенохранилище Свальбарда, остров Шпицберген, Норвегия

Глубоко под скалами и вечной мерзлотой горы Платабергет ученые собрали коллекцию, которая в случае чего сможет стать резервной копией для сельскохозяйственных культур всего мира. Семян каждого растения вполне достаточно для обеспечения генетического разнообразия, которое необходимо для выведения новых сортов, более приспособленных к капризам меняющегося климата. Образцы хранятся в похожих на пещеры комнатах со сводчатыми потолками, которые круглый год покрыты слоем льда.

Этот подземный тайник может вместить до 2,25 биллионов семян. Сейчас в нем хранится около 5 тысяч видов растений. В помещениях всегда поддерживается одинаковая температура (около -18°C) — достаточно холодная, чтобы семена оставались жизнеспособными на протяжении сотен, а то и тысяч лет.

На этих полках одного только риса 160 тысяч сортов. А среди тысяч разновидностей зерновых и бобовых есть несколько экземпляров из Сирии: им предстоит поучаствовать в восстановлении сельского хозяйства страны, как только там прекратятся боевые действия.

Фото: Jens Büttner / ZB / DPA / East News

«Ковчег земноводных», филиалы в разных странах мира

«Ковчег земноводных» — это международное сообщество ученых из 180 исследовательских институтов в 32 странах мира; одно из самых больших отделений находится в Смитсоновском национальном зоопарке Вашингтона. Герпетологи «Ковчега» выращивают земноводных в специально созданных колониях и туда же переселяют животных из дикой природы. Основания для этого есть: земноводные сегодня считаются самым уязвимым из всех классов животного мира. Тысячи видов находятся под угрозой вымирания, и ситуация настолько критична, что жизнь и размножение в неволе — для них единственный способ не исчезнуть.

Так, никто с 2009 года не видел в дикой природе панамскую золотую лягушку: этот вид вместе со многими другими был уничтожен смертоносным грибком. Лягушка, которая на фото, была поймана 15 лет назад и стала основательницей «династии» в Смитсоновском национальном зоопарке. Теперь ее потомство помогает восстановить популяцию вида в неволе.

Панамская золотая лягушка. Фото: Brian Gratwicke / Flickr

Фонд восстановления кораллов, остров Флорида-Кис

Фонд поддерживает самую большую в мире коллекцию кораллов, выращенных в питомнике. В дикой природе кораллы погибают из-за незаконного промысла, сточных вод, повышающейся температуры воды и изменения ее химического состава. Зато здесь, в коралловом питомнике Тавернье в нескольких километрах от побережья Ки-Ларго (Флорида), растут более 400 коралловых «деревьев» разных видов. Пять из них находятся под угрозой полного исчезновения.

Здесь впервые испробовали метод выращивания кораллов на древовидных конструкциях, сделанных из ПВХ-труб. Кораллы растут под водой в течение 6-9 месяцев, после чего ученые отвозят образцы в океан, пытаясь с их помощью восстановить коралловые рифы.

Фото: Stephen Frink / Image Source / AFP / East News

Национальная лаборатория по сохранению генофонда, Форт-Коллинс, Колорадо

Лаборатория работает под эгидой службы сельскохозяйственных исследований при Министерстве сельского хозяйства США. Здесь сотрудники делают анализы спермы кораллов, собранной и замороженной с помощью жидкого азота смитсоновскими учеными. Этим летом они вырастили коралл из размороженной спермы и впервые перенесли его в дикую природу.

Большинство кораллов — гермафродиты: они размножаются раз в год во время массового нереста, выпуская прозрачные пакеты, в которых содержатся одновременно и сперма, и яйца. Поэтому, когда риф погибает, кораллам становится гораздо сложнее размножаться естественным образом. А потому и понадобились лаборатория и криоген.

Фото: ars.usda.gov

Слева: емкости из нержавеющей стали, заполненные жидким азотом, используются для хранения семян. Фото: ars.usda.gov

Банк молока экзотических животных, Вашингтон

В Смитсоновском национальном зоопарке хранятся 16 тысяч замороженных образцов молока 180 видов экзотических млекопитающих, это самая крупная подобная коллекция в мире. Например, здесь живет Батанг — самка орангутанга с острова Борнео (еще один исчезающий вид). Батанг кормит грудью своего недавно родившегося малыша Редда, но тем не менее регулярно дает молоко и для банка. Также здесь обитают муравьеды, популяция которых уменьшилась на 30% только за последние десять лет.

Емкость с жидким азотом и образцами спермы млекопитающих. Фото: Saul LOEB / AFP / East News

Доктор Пьер Комиццоли изучает под микроскопом сперму найденного в Африке представителя семейства кошачьих. Фото: Saul LOEB / AFP / East News

Замороженный зоопарк, Сан-Диего

В комнате площадью всего 25 квадратных метров на территории зоопарка Сан-Диего хранятся живые клетки более чем тысячи видов животных со всего мира: тут и гавайская птичка поули, которая считается вымершей, и северный белый носорог, и западная равнинная горилла, и сомалийский дикий осел. Все клетки заморожены в жидком азоте. Как шутит руководитель этого направления Оливер Райдер, такого биологического разнообразия позвоночных на квадратный метр нет нигде в Галактике.

40-летняя самка белого носорога Нола — одна из пяти оставшихся в живых представителей своего вида. Фото: Lenny Ignelzi / AP Photo / East News

Барбара Дюрант, директор отделения репродуктивной психологии. Фото: Lenny Ignelzi / AP Photo / East News

Американская национальная лаборатория льда, Лейквуд, Колорадо

В гигантском холодильнике, где круглый год поддерживается температура -36°C, хранятся 62 тысячи футов ледяных кернов — образцов горной породы, привезенных с ледников и снежных вершин. Исследуя застывшие во льдах пузырьки воздуха, пыль, вулканический пепел, изотопы, газы и органические вещества, ученые способны не только понять, каким был климат Земли в древности, но и предсказать, каким он станет в будущем.

Самому старому льду в лаборатории 417 тысяч лет; его родина — Земля Принцессы Елизаветы в Антарктиде. Самый большой ледник — 3,5 метра в длину — был выпилен из западного антарктического ледникового покрова. В соседней комнате ученые, одетые в зимние куртки и шапки, разрезают керны, измеряют их электропроводность и анализируют каждый кристаллик льда при помощи макрофотографий с высоким разрешением. Сейчас исследователи, инженеры и бурильщики льда из 24 стран мира ищут подходящее место, откуда можно вырезать еще более старые керны: они помогли бы узнать, что происходило на Земле 1,5 миллиона лет назад или даже раньше.

Фото: Brennan Linsley / AP Photo / East News